Неживой (СИ) - Толбери Рост. Страница 19

Золтан с прытью, словно ему снова было двадцать, вырывал из колчана три стрелы, запрятал их между пальцами, не жалея коленей, прыжками дорвался до твари и всадил ей все три стрелы в голову и руки, пригвоздив её к земле. Отбросил от себя лук в сторону, словно мусор, в изящном подкате ушёл вниз, обхватил чёрную голову, прижался к ней своим лбом и что-то прошептал. Вдалеке хлопнуло, как от бомбарды, цепь покраснела, раскалилась и вдруг испарилась в воздухе, тварь дёрнулась и затихла. В той стороне откуда пришло чудище затрещало и засияло зарево от быстро расходящегося, словно по сухому лесу, пожарища.

— Убили? — прохрипел Савват. — Скажи, что убили! Перекличку давай! Де… десятник!

— А колодец? — ледяным тоном спросил Золтан едва отошедшего от ступора десятника. — Вы осмотрели колодец?

— Ну… ну да, командир. Трупы там накиданы. Нельзя пить.

— А на дне там что?

— Так мы ж м… энто, не спускалис туда. Вынсоко, да и зачём?

— Дура-а-ак, — протянул Золтан и развернулся к чёрной дыре, вокруг которой они и возвели свои укрепления.

Чёрная рука уже перемахнула за его борт, а за ней и чудище, на котором не было и царапины. Пустые глазницы встретились со внимательным взглядом Золтана, прошлись по перепуганным лицам бойцов. Чудовище распрямилось в полный рост, с паром вытолкнуло из себя воздух и завыло.

Глава 7

Вацлав

Год выдался тяжёлым даже для сынов севера. Под конец зимы встали такие морозы, что треть скота погибла или пострадала до непригодности. Почти на всех хуторах кто-то замёрз насмерть или тяжёло заболел. Вокруг Валашки не осталось ни одного дерева, всё пошло в топку, чтобы хоть как-то прогреть избы. Все реки и ручейки промёрзли, где-то даже до дна. Беспощадный лёд взялся даже за море и казалось, что он вот-вот поглотить небо и закрое солнце.

Впервые в жизни Вацлав забросил реставрацию родового острога. За несколько лет до этого его покинули последние помощники-добровольцы, и он остался единственным строителем и стражем. Чтоб на дрова не растащили.

Зима уходила тяжёло, с боем. Снег то оставлял землю, то возвращался снова, боролся за эту землю, так же как боролись люди Вацлава. Все устали от зимы. А весной пошли дожди. Промозглые и бесконечные, они превратили землю в болота, поставив их караулом у самого порога смерти. Дороги размыло так, что Вацлав даже и не узнал, сколько семей умерло голодной смертью в дальних хуторах. Хоронили их ещё месяц. Земля отвергала трупы, шла трещинами, дыбилась и выплевывала их, заставляя снова долбить её и копать.

Вода уничтожила погреба, просочилась в амбары и землянки, забралась под полы и выгрызла крыши. Не было от неё спасенья и многие запасы погибли. И лишь за месяц до лета, погода хоть как-то поправилась.

Первые тёплые дни встречали без праздника. Нечем было праздновать. Выжить бы.

Семена и саженцы распределили между всеми. Так он приказал. Помолились чуждой Всематери, попросили не испытывать их больше, принять на этой земле, как она принимала остальных. И стали сеять.

А пока посевы всходили, решили они ходить на охоту, по грибы, да рыбачить, как делали их предки. Так бы и протянули до урожая.

Как только дороги притоптались, в Валашку приехали всадники. Вацлав снял со стены топор, закинул косичку-бороду за плечо и вышел к ним. Ярион, князь Поморска, слез с лошади, сам подошёл к телеге и кинул к его ногам мешок зерна, пожелал всех благ. Вацлав не сразу опустил топор. Не привык он, что соседи приезжают помогать.

Лето было тёплым, но не жарким.

Дожди обильно поливали их урожай, но теперь знали меру и давали земле просохнуть. Никогда у них ещё не было такого урожая. И остатки их зерна и то, что привёз князь, и овощи — всё взошло, да так, что не знали куда девать. Даже продали часть за бесценок соседям, чтоб им было чем скот кормить.

Так им показалось во всяком случае, ведь они специально не стали считать сколько их осталось на этой земле. Просто жили дальше, но в этот раз запасов наделали на зимы две вперёд, вскопали новые погреба на горе, подальше от грунтовых вод и ручейков. Князь заезжал ещё три раза. Всякий раз с помощью. Коров привел, свиней, овец, лошадей, телегу железа, какого-никакого, но всё таки под инструмент подходящего и советов надавал, как прожить в таком краю, который и на лето жаркий и на зиму лютый.

К концу лета, Вацлав снял со стены свой топор, вплёл в бороду красную ленточку, побрил голову до блеска и поехал к князю Яриону на празднование. Как раз после сбора урожая родился у него третий сын. И помня о том, что Ярион делал по весне, Вацлав решил предложить ему свой топор. Выкованный, из метеоритного железа ещё прапрадедом-основателем Валашки, с длинной ручкой из чёрного дуба, переплетённой кожей. Самая ценная вещь, какая когда-либо была в Валашке. Князь Ярион бы его не взял, на кой чёрт ему эта вещица в самом деле, и тогда Вацлав бы дал ему справедливую клятву — обрушить этот топор на голову каждого, кто удумает причинить вред доброму Яриону или его семье. Как тогда он обрушил на Чёрной горе, но не во имя славного князя Яриона, а чтобы блудливые тмонги не вырезали его деревню и не забрали жён.

Гулянья должны были затянуться аж на неделю. Вацлав не особо спешил и гнал коня, наслаждался беззаботной дорогой, красотой леса и рек и приближающимся запахом и видом моря.

До этого Вацлав никогда не был в Поморске. Памятуя о своей нелёгкой судьбе и коварстве врагов, племя Вацлава предпочитало жить в труднопроходимых местах, подальше от всех и старалось реже попадаться иным людям на глаза. Такова во всяком случае была молва, которую щедро сыпала на землю семья Вацлава с тех пор как их вообще пустили в этот край.

Вацлав оказался совершенно не приспособлен к шуму и видам большого города. Он был поражён высотой стен и толщиной ворот, количеству камня уложенному на мостовые, и улицам, ровным улицам, которые были так не похоже на холмистый рельеф Валашки.

Всюду сновали люди. Вацлав оглох, никогда он не видел столько людей, не встречал за жизнь и сотой части это беснующийся и не затихающий ни на секунду толпы.

Ярион принимал гостей в зале настолько большом, что туда бы влез весь вацлавский дом. Он сидел на возвышении, на своём троне и правил, с горящим взором и прямой спиной, словно сошедший с древней иконы, вроде иконы святого правителя Мариака, бережно хранимой в вере Вацлава.

Он разговаривал грозно, взмахами могучей руки с перстнем решал судьбы просителей, изредка позволял целовать её. Но… как-то только он увидел внизу Вацлава, он вдруг улыбнулся совсем не грозно, поднялся со своего трона, сбежал вниз и пожал ему руку, как жмут товарищу и дорогому другу, да ещё и склонил голову, в знак то ли уважения, то ли чего то ещё, что Вацлав совсем не понял.

— Хорошо, что приехал, князь Вацлав! — воскликнул он. — Счастьё у меня. Сын родился! Ропопортом назвали. Гулять будем. Хорошо, что приехал!

Вацлав удивился, тому что князь назвал его князем, ведь по их обычаям, был он всего лишь конунгом… вождём, не по праву крови, а по праву силы, который мог всё своё положение в миг растерять на дуэли с конкурентом или кем-то обиженным.

Вацлав сжал кулаки, стиснул зубы от порыва чувств, хотел склониться к ногам Яриона, кинуть к ним топор, шептать слова клятвы, но князь быстро извинился и снова вернулся на трон. Был у него день просителей, и ему нужно было выполнить княжеские обязанности.

К Вацлаву же подошёл слуга и за руку отвёл в его покои. Вацлав снова поразился — ему одному предоставили комнату и кроватью и окном. Её не надо было ни с кем делить, и она была вполне добротно обставлена, да на столько, что там было лучше и чище, чем в его родной избе. В замке таких комнат было не счесть, но князь выдал ему ещё и хорошую. Четверых сопровождавших Вацлава мужчин поселили в большой спальне напротив, каждому предоставив по кровати. Хотя они и готовы были ночевать в конюшне или под открытым небом. И даже принесли им еду и напитков — скоротать время до вечера.