Неживой (СИ) - Толбери Рост. Страница 51

Женщина умирала. Её сердце билось очень тяжело. От жажды, горя и безумия запах её кожи сделался солёным и горьким.

— Ты ранен? Тебе больно? — прошептала она.

— Уже почти не больно, мама, — вдруг выдавил он из себя.

Что-то внутри него заставило его опустится перед женщиной на колени. Привычным движением он завёл руку за спину, снял с пояса флягу, открутил крышку и занёс над губами женщины.

Она пила жадно. Маленькими глотками пропихивала воду вовнутрь. С её глаз сошла пелена, зрачки сфокусировались.

— Дзармахат, ты вернулся ко мне, — прошептала она, провела рукой по его грани его шлема, ослабла, запрокинулась назад.

Дух вдруг покинул её. Он ещё долго не давал её телу упасть, не решаясь отпустить тело матери, что когда-то не дождалась сына с войны.

Он бы мог съесть то, что она оставила в этом мире, но не стал. Он похоронил её у лоснящейся вечнозелёной ели. Она пахла так остро, что ему хотелось бежать прочь. Значит, она отгонит и другую нечисть. Здесь всегда будет зелено, свежо и спокойно.

Он бы мог рыть когтями, это бы вышло быстрее. Но вместо этого, он достал с пояса короткий меч и копал им. На коленях, долго и тяжело, срывая кожу и плоть с ладоней, исходя тяжёлым дыханием и потом от напряжения. Такова была великая честь, которую оказывали людям, павшим в неравной борьбе.

Скольких сыновей он забрал? Скольких дочерей? Какую цену имели их жизни, если их мерить в слезах матери, таких тяжёлых, плотных и пропитанных силой.

И самое главное… зачем он это сделал? Для того чтобы жить он бы мог есть растения, их бы понадобилось куда больше, растянуло его мучительный путь на очень долгий срок… но никто бы не стал лить по ним слёзы.

Он убивал не для того чтобы жить, а для того чтобы идти вперёд. Но куда? И зачем он вообще идёт по этой тропе, возникающей вокруг него, стоит ему только сделать шаг вперёд?

Куда, чёрт побери, она ведёт?

Монах из леса говорил, что ему нужен якорь. Тропа… его якорь? Единственное к чему он привязан, к чему возвращается и что тянет его ко дну? Это он имел ввиду?

Когда могила осталась далеко позади, он попробовал уйти. Свернул налево и пошёл прочь от тропы, что прокладывал столько дней. Он уже сходил с неё, чтобы охотиться, прятаться, или чтобы обойти препятствие. Неужели он не сможет просто уйти прочь?

Где-то на глубине, откуда обычно приходит голод, он почувствовал что-то ещё. Некое жало, что перемещалось у него внутри, скреблось и пыталось выход из его нутра. Его укол, поначалу безболезненный, скорее холодный и неприятный, и очень растянутый по времени, с каждым шагом становился всё более ощутимым.

Он ускорил шаг, пытался отвлечься, забыть про иглу, но… К горлу поступила тошнота и страх. Панический ужас, что он ощущал от всего увиденного и нового первое время. Словно удавку накинули на шею, только от этой удавки он не умирает, как бы она не давила, а просто мучается и сделает всё, чтобы её приспустили.

Его тянет назад. На тропу.

Какое-то время ему ещё удавалось бороться с этими чувствами. Игла внутри превратилась во что-то острое и шипастое, медленно наматывающее на себя его внутренности. От животного страха его сердце забилось так быстро, что он перестал различать удары, терявшиеся в непрекращающейся дрожи. Воздух с шумом вырывался из его груди и он не мог заставить его забраться обратно. От слабости он еле переставлял ноги, наконец, упал на колени и пополз на четвереньках, коснулся грудью земли, прополз ещё немного. Голова его стала слишком тяжёлой и он провалился в темноту.

Он пришёл в себя в канаве, метрах в двух от колдовской тропы. Его затошнило и новый знак скверны покинул его нутро, словно напоминая, что не он тут хозяин.

Ближе к ночи он продолжил путь. Много раз ранее он ощущал внутри пустоту. Протяжённые, ничем незаполненные пространства с острыми углами в которых можно было потеряться. Теперь они наполнялись. В них находилось то, что можно было выставить на пути страха. То, чем можно было заглушить боль. То, за что можно было цепляться. Теперь в нём остался только холод, собранность и решимость.

И совсем уже не важно было то, что эти вещи он отнял от других людей, отрывая у них кусками плоть и поглощая её своей ненасытной пастью. Он уже знал, что такова была жизнь. Чтобы они жили, другим приходилось умирать.

Он выполнит то, что хочет от него мать. Раз он не в силах побороть это. Он выполнит, и они встретятся лицом к лицу. И тогда…

Лес вокруг кончился, освободив место для широкого луга с колосящейся травой и вездесущими душистыми цветами красного оттенка, собиравшиеся в причудливые узор. Он прошёл примерно до половины, как вдруг его голова ударилась о нечто твёрдое, и он отлетел назад.

Ярр поднялся на ноги. Впереди не было ничего материального, луг продолжался ещё далеко, перед его глазами была только кромка леса вдалеке, упёртая в синее небо и невысокая трава с цветами. Ярр пошёл вперёд и его голова снова ударилась. На этот раз он не упал, перенёс ногу назад, оттолкнулся и бросился вперёд, выставив руки.

И снова ударился о нечто невидимое, что уплотняло перед ним сам воздух. Кулаки сжались сами, и он ударил в ответ. Без толку. Закричал и снова ударил, но невидимый монолит перед ним не дрогнул. Ярр пошёл направо, то тут, то там проверяя длину стены, минул луг, вошёл в лес и ушёл далеко за пределы видимости. Преграда не истончалась. Он развернулся и пошёл налево, вернулся на луг.

В самом центре, куда ветвистым узором стекались красные цветы, стояло каменное изваяние. В нём были черты и человека и зверя. Откормленное округлое тело сидело в причудливой позе, то ли отдыхая на животе, то ли молясь.

Следую зову изнутри, Ярр низко поклонился изваянию и простоял в такой позе так долго, что солнце ослепило его и скрылось за горизонтом. Но преграда никуда не делась.

— Похоже, ты застрял, — из высокой травы и цветов позади него раздался голос, скрипучий и опасный.

— Похоже… — протянул Ярр, пожал плечами и кивнул Анчибиллу. — Есть идеи?

— Хм. Ты изменился. Больше не дрожишь, — в голосе болотного беса появилось удивление.

— Я… — Ярр запнулся. — Мне больше не страшно. Ты больше не страшный. Никто больше не страшный. И умирать не страшно.

— Да. Теперь ты сам страшный. Ты хорошо питался. Вижу.

— Почему я не могу пройти здесь? Раньше того не было. Были тяжёлые места, но это совсем не поддаётся.

— Причина прямо перед тобой.

— Этот камень?

— Да. Наш брат. Когда-то он был одним из нас. Рождённый в темноте. Как и мы, он имел удачу выбраться в мир смертных, обрести тело и питаться. Ничто не могло его остановить. Кровь лилась рекой, его челюсти практически не останавливались, перемалывая плоть. Так продолжалось долго. Пока вкус крови и плоти не показался ему слишком пресным. Когда он перешёл на души, челюсть и смертное тело ему больше не понадобились, они обратились в камень. А сам он стал могущественным духом, демоном, надо которым грубая материя уже не имела власти. Его страшились. И ему поклонялись. И чем больше ему поклонялись, тем сильнее он становился. Эта сила, которую смертные сами несли ему в дар, сотнями и тысячами, могла превратить его в бога. Но вместо этого он только жирел и становился всё ленивее. Люди стали забывать о нём и его могуществе. И лишь по привычке несли его идолу кровавые жертвы. Всё более редкие и редкие. А ему уже было плевать. Настал день и вместо людей, ему стали приносить животных. А потом и вовсе, вместо крови его каменные губы стали крыть молоком. А он уже был и не против. Остался тут, жирным, ленивым и полусонным, лишь бы ему хоть иногда поклонились.

— Если он спит, почему я не могу пройти его?

— Здесь осталась толика его сознания и силы, отпечаток чувств и инстинктов, приказывающих ему защищать свою территорию. Поэтому он закрылся. Он закрывается от всех кто подобен ему или может повредить источнику его корма.