Цена притворства (СИ) - Черная Снежана Викторовна "Черноснежка". Страница 44

Инцидент на уроке истории вызвал переполох. У нас ведь образцовая гимназия и подобное поведение было недопустимо.

Если честно, навряд ли вообще зашёл бы вопрос о моём отчислении. Частные гимназии стоили немалых денег и каким бы ужасным ни был ребёнок, скорее уволили бы учителя, который не нашёл подход к «гениальному» отпрыску новой русской элиты.

Но учителя истории поддержала Римма Борисовна, преподаватель по Мировой Культуре и жена очень уважаемого в Москве человека. Наверное, это был единственный педагог, который сеял разумное, доброе, вечное не ради денег, а, так сказать, для души. Или от скуки, поскольку лично у меня были сомнения по поводу её компетентности.

На её уроке я уточнила, какого художника она имеет в виду: МАне или МОне? На самом деле различить этих двух импрессионистов легко: «Моне — пятна, Мане — люди», о чём я и сообщила Римме Борисовне, которая перепутала эпатажный и вызвавший бурю негодования «Завтрак на траве» Эдуарда Мане с игрой теней на одноимённой картине Клода Моне. Полученный же неуд только укрепил мою теорию о том, что правда людей раздражает.

Видимо, Римма Борисовна пошла на принцип и, пожаловавшись мужу, начала воздействовать на директора через него.

Когда же вопрос о моём отчислении повис в воздухе, папа вызвал меня «на ковёр».

- За что? – спросил он, хотя после звонка директора был и так в курсе.

- За правду! – гордо вздёрнула я подбородок.

- Обвинить учителя в расизме – это не борьба за правду. Это недостаток ума, - сказал он тогда.

Возможно, он был прав, но в тот момент я была готова отстаивать свою позицию до последнего.

- Пап, а наши садовники, горничные, водители, повар, няня – они все москвичи? Нет. Молдавия, Украина или русская провинция, правда? Вон, у Самойлова вообще, филиппинки трудятся. А почему? Потому что исполнительные и дешёвые, в отличие от коренных москвичей, которым всё надо по закону, с адекватной зарплатой, больничным листом и отпуском. А этих можно эксплуатировать по полной семь дней в неделю, и они молчат, потому что «понаехали», как говорит мой учитель истории! И знаешь что? Если такая позиция считается нормой, то я и сама больше там учиться не желаю!

Всё это я выпалила на одном дыхании и, приняв позу сахарницы, ещё выше вздёрнула подбородок.

Отец же только махнул рукой. Не берусь судить на двери ли своего кабинета, показывая, что разговор закончен, или на меня саму.

Из гимназии тогда меня не исключили, а только отстранили от занятий на две недели, и отец, в воспитательных целях, пристроил меня на этот период в 9-ый класс обычной школы. Чтобы, значит, ценила те блага, которые подарила мне судьба, и сделала для себя

соответствующие выводы. В отличие от типичных «новых русских», которые чуть что, сразу начинали качать права и угрожать как директору, так и учителям, поступок папы был достоин уважения. Честно. Какими бы сложными ни были наши с ним отношения, но своего отца я уважала, а в глубине души любила. Где-то очень глубоко.

Правда, эффекта он добился прямо противоположного: в этом бесшабашном классе, состоящем, как выражались мои родители, «из неблагополучных подростков», мне наоборот понравилось.

Пресыщенная напускной важностью и лицемерием, здесь я испытала неподдельные, «живые» эмоции. Тут было всё настоящим, не таким, каким я привыкла видеть этот мир раньше. Иногда даже слишком настоящим…

Впрочем, в первый же день в новой школе я снова «отличилась». С большим опозданием в класс вошёл типичный представитель «неблагополучных подростков», который на замечание учителя, мол, «у нас, вообще-то, в верхней одежде не ходят», ответил с присущим ему «остроумием»: «А мне, вообще-то, по**й».

Сие высказывание вызвало у меня какую-то неадекватную реакцию в виде неукротимого

смеха. Сама не знаю, что на меня нашло. Наверное, виной всему было то, что подобные выражения доселе в моём окружении не употреблялись, тем более по отношению к учителю. А изгнаны за пределы классной комнаты мы с этим молодым человеком были со следующей формулировкой в дневнике: «Ученик 9 «а» Жуков Антон позволил себе нецензурное выражение, а ученица Пылёва Анастасия выразила свой бурный восторг по этому поводу».

Так я познакомилась с Тохой. Оказалось, опоздал он на урок из-за того, что

старшеклассники подкараулили его на входе в раздевалку, помяли бока, разбили очки и

заперли в чулане, подперев дверную ручку стулом. Так и просидел Тоха среди швабр и школьного инвентаря, пока техничка не выпустила, предварительно наорав. Тоха сказал тогда, что просто разозлился, потому что его уже давно достают в школе за то, что он не такой как все. А ещё здесь вовсю процветало вымогательство денег. Старшеклассники облагали «налогом» тех, кто помладше и послабее. Многие действительно отдавали им свои карманные деньги, вместо того, чтобы пожаловаться родителям. Тоха же платить отказался, за что и был поставлен на так называемый «счётчик».

- Почему не пожалуешься? – равнодушно задала я логичный, на мой взгляд, вопрос.

- Потому что я не сексот. И я привык сам решать свои проблемы! – ответил он, потирая

набухающий синяк на скуле.

Я с интересом окинула взглядом этого странного парня: на вид полный и абсолютный ботан, с душой Че Гевары.

На следующий день мы сели за одну парту и были, в общем-то, неразлучны на протяжении всех двух недель. С Тохой мы чём-то похожи: оба интроверты, придерживались одинакового мнения на те или иные вещи, даже музыку слушали одну и ту же. Мне казалось, что мы знакомы не две недели, а целую жизнь, настолько безошибочно мы угадывали чувства и эмоции друг друга. Стоило одному начать фразу, как второй, мгновенно улавливая смысловой ключ, подхватывал её.

А к концу второй недели Тоха признался мне в любви…

В тот день его снова подкараулила местная гопота. Мы как раз выходили из школьной

столовки: я держала в руках две «резиновые» булочки с маком, а Тоха нёс два стаканчика с чаем.

Судя по запаху, чай был из веника, но это меня ни капли не смущало. Во-первых, привыкла за две недели, а во-вторых, голод – лучший повар. Я уже предвкушала, как присядем с Тохой во дворе на лавочку и… Первый пацан выбил из рук Тохи чай, а мне горячими брызгами обожгло кисть. Булочки полетели на пыльный пол, и это меня, наверное, разозлило больше всего – кушать-то хотелось, как ни крути! Пока эти двое мутузили Тоху у стенки, нанося удары по его тщедушному телу, я лихорадочно соображала, что делать. Драться я не умею. Звать на помощь? А кого? Учителя как сквозь землю провалились, а охраны здесь и не было вовсе. Мимо нас то и дело сновала малышня, а ученики постарше отворачивались, как будто ничего и не происходило.

Один из старшеклассников был невысок, но плечи внушительным разворотом могли

сделать честь любому бодибилдеру. Эх, была не была!

Ещё не полностью осознавая что делать-то собралась, но точно для себя уяснив, что всё сейчас зависит от меня, я с воплем прыгнула на спину этого плечистого и что было силы сомкнула зубы на его ухе. По коридору пронёсся вопль, а плечистый запрыгал на месте, колотя руками по воздуху в попытках скинуть с себя взбесившееся нечто. Второй слегка обалдел от происходящего и, оторвавшись от Тохи, с недоумением смотрел на танцующего товарища со мной на спине, вгрызающейся ему в ухо. Тут-то Тоха его и послал в нокаут, жаль только, что ударом в лицо…

У директора мы с другом оказались на пару. На мне-то кроме ожога на руке видимых увечий не обнаружилось, как, в общем-то, и на Тохе, которому хоть и разбили снова очки, удары наносили в основном по бокам и животу.

Зато Тоха одному гопнику сломал нос (по крайней мере, так сказал директор), да и я тоже нанесла телесные повреждения второму, чуть не откусив тому ухо.

Директор пугал моего друга детской комнатой милиции, комиссией по делам