Айя и Лекс (СИ) - Черная Лана. Страница 10

— А, это ты, — нерадостно бубнит он и возвращается в спальню, на ходу допивая водку.

— Что за праздник? — интересуется девушка, брезгливо переступая через разбросанные в коридоре вещи. Павел в ответ неопределенно машет рукой.

— Имею право, — заплетающимся языком мямлит он, — расслабиться…

— Расслабиться? — Алина в удивлении приподнимает бровь. — От чего, позволь спросить? Устал ничего не делать?

— Да пошла ты, — выплевывает он, отбросив пустую бутылку.

— С удовольствием, но сперва… — она осекается, наткнувшись взглядом на разбитую фотографию. Приседает на корточки и поднимает портрет. — Теперь ясно, — хмыкает, рассматривая снимок. — И что вы все в ней нашли?

— Она свят…святая, — икнув, отвечает Павел и падает на кровать. Алина усмехается.

— Святая, говоришь? — она сминает фото и бросает в кучу стекла. — Святые не живут чужой жизнью, — жёстко добавляет она. Но Павел уже храпит, зарывшись в подушки.

— Спи, спи, Павлуша, — ядовито шепчет Алина, накинув на Павла покрывало, — пока можешь.

И, еще немного постояв над пьяным телом, уходит, оставив на кухонном столе черную папку.

Тьма сгущается над городом. Тяжёлым бархатом цепляется за наливающиеся цветом и жизнью ветви. Окутывает молчаливые пятиэтажки особым ночным безмолвием. Алина сидит на узком подоконнике, устремив взгляд в беззвёздное ночное небо, и курит. Её знобит. Дрожь не унял ни обжигающий кофе, ни початая бутылка коньяка. Озноб внутри неё, её частью, отголосками прошлого. От него невозможно избавиться. Ничто не может согреть от одиночества, давно ставшего её единственным спутником. Из открытой форточки тёплый ветерок тормошит её короткие чёрные волосы, мурашками пробегает по телу. В голове тяжело отдаются звуки гитары и барабана, рвущиеся из чьей-то стереосистемы. И сердце разбивается на осколки в такт очередному барабанному соло, возвращая Алину в далёкое прошлое, ни на минуту не отпускающее из своих гнусных лап.

Она выдыхает клубок дыма, прикрывает глаза и вновь оказывается на старой, на ладан дышащей койке приюта…

…Ей тринадцать. Растрёпанные волосы слиплись от грязи и крови. Распухшее лицо украшают сломанный нос, разбитая губа и рассечённая бровь. Живот жжёт нестерпимой болью. Дергает и рвёт на части между ногами. Руки трясутся, и хочется плакать, но слёз нет.

Пару часов назад её привезли из больницы, где ей удалось немного поспать после осмотра гинеколога, и заперли в «комнате совести». Так воспитатели детского дома называли тёмную комнату два на два, куда отправляли провинившихся воспитанников подумать над своим поведением. Алина была частой гостьей карцера и подозревала, что некогда здесь был чулан. Ни окна, ни свободного пространства, только полуразвалившаяся, сильно скрипучая кровать, на которой можно было лишь сидеть или лежать, свернувшись в три погибели.

Но в ту ночь её заперли там несправедливо. Изнасилованную, изувеченную, два года прожившую в аду подопытным кроликом, едва не ставшую расходным материалом.

Спасибо молодому доктору, который вместо того, чтобы пустить её «в расход» отпустил и даже денег дал, чтобы она смогла добраться домой. Только не знал её спаситель, что нет у неё дома. Один приют, куда не хотелось возвращаться. Несколько дней она скиталась по улицам чужого города, ночевала в подворотнях без медицинской помощи, пока не нарвалась на патруль. В отделении её накормили и даже врачу показали (он один и помог ей хоть немного уменьшить разрывающую на части физическую боль), а потом отправили обратно в детдом, где бросили в тёмный чулан. Зачем? Чтобы вернуть назад в ад?

Тогда, сидя в карцере и дрожа от холода, боли и страха, Амина ненавидела весь окружающий мир и лихорадочно искала путь для побега. Он нашёлся случайно. Из заточения её выпустила повариха приюта тётя Рая, всегда подкармливающая вечно голодную Амину чем-то вкусненьким. Единственная, кто стала Алине почти матерью. Единственная, кто искренне любила и хотела удочерить Алину. Не дали. Прознав о случившемся с ней, тётя Рая выкрала ключи от карцера и освободила девочку. Она принесла Алине сменную одежду, немного еды и денег. Алина помнила, как тётя Рая не сдерживала слёз, убиваясь, что не может приютить сиротинушку. Как просила прощения. И как уговаривала её бежать. Куда угодно, только подальше от этих извергов. И она сбежала, снова оказавшись на улице. Холодной зимой без крыши над головой в абсолютном неведении, что делать дальше. Вновь совершенно одна. Израненная маленькая девочка с искалеченной душой.

А спустя несколько недель ночёвок в бомжатниках и питания на помойках, она нашла в одежде измятую визитку с надписью на обратной стороне: «Скажешь, от Алекса. Тебе помогут», — и позвонила по указанному номеру. И ответившая девушка оказалась следователем прокуратуры. Она помогла Алине вернуть нормальное лицо, залечить раны, наказать виновных и нашла хорошую приёмную семью…

…Внезапно затихшая музыка разрывает нить воспоминаний. Алина сминает истлевшую до фильтра сигарету и прижимается лбом к холодному стеклу. С того жуткого времени прошло десять лет. За это время Алина узнала, что то были за опыты, ведь сама стала «продуктом» тех экспериментов. Выяснила она и какие влиятельные люди стояли за всеми теми кошмарами. И даже то, что та милая девушка-следователь обманула её. Власти так и не наказали всех виновных, которые по сей день продолжали свою мерзкую и губительную деятельность. Но сегодня она запустила собственный карающий механизм, который уже не остановить.

8

Конец апреля.

Оставив Айю в спальне, Алекс принимает душ. Долго стоит под холодными струями, усмиряя вновь накатившее желание. Упершись ладонями в стеклянную стенку, опустив голову и прикрыв глаза, он просто стоит и старательно изгоняет из себя мысли о спящей на его кровати Синеглазке.

Смешная. Едва он уложил ее на постель, как она тут же спихнула на свою сторону подушки. Нащупала одеяло и, всунув между коленями уголок, засопела. При этом белое легкое платьице (вернее то, что от него осталось после их парковочного безумия) сбилось на уровне талии, обнажив затянутые в шелк чулок ноги и ничем не прикрытую упругую попку, на которой проступили отпечатки его пальцев.

Алекс довольно улыбнулся, любуясь следами собственных пальцев и вспоминая, при каких обстоятельствах они были оставлены. Он знал, к утру их не будет и кожа снова станет ровного молочного цвета. А пока…он наклонился к Айе и медленно, едва касаясь, поцеловал там, где кожа стала ярко-розовой от его неудержимой страсти. Слизал собственную метку, чтобы легким укусом поставить новую. Айя недовольно заерзала, чудным образом не отстраняясь, а едва не впечатываясь попкой в его губы. Алекс приглушенно рассмеялся, лизнув место укуса. И словно в ответ на его ласку она слегка потянулась, перевернулась на живот, заграбастав подушку, и только тогда затихла, ровно дыша. Алекс усмехнулся, наблюдая за Айей. Надо же, она даже засыпает в той же позе, что и он. Осторожно и почти не дыша, Алекс стянул с длинных ножек чулки, провел пальцами по покатым бедрам, опуская платье, а следом и одеяло. Пряча ее идеальное тело от самого себя, убрал с лица разметавшиеся русые волосы, с наслаждением пропуская шелковистые локоны сквозь пальцы. И еще долго сидел на краю кровати, нюхая собственную ладонь, на которой остался ее запах.

И только когда в кармане ожил мобильный телефон, торопливо ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

— Да, Игнат, — ответил Алекс уже на кухне. Подошел к окну, за которым клубилась безлунная ночь.

— Слушай, — вздохнул, чем-то постукивая в трубке, и не зная, как продолжить. Алекс напрягся. Игнат Крушинин никогда не тушевался в разговорах и всегда был прямолинеен до безобразия. А тут вдруг засомневался, сопя в трубку.

— Игнат, в чем дело? Что-то с Асей?

— С Асей все в порядке, — раздраженно бросил он. Поссорились, что ли? Алекс покачал головой: милые бранятся, только тешатся. Впрочем, эти на памяти Алекса ссорились может пару раз, хотя вместе уже…