Айя и Лекс (СИ) - Черная Лана. Страница 38

— Проходи, о чем речь. Даже без дела проходи, — отступаю в сторону, приглашая ее внутрь.

Алинка входит нерешительно, словно опасается встретиться с толпой монстров. Разувается и вздрагивает, когда я закрываю дверь на замок.

— Проходи-проходи, не стесняйся, — подталкиваю ее в спину. Она дергает плечом, но решительно делает шаг. Еще один и еще. Пока мы не оказываемся на кухне.

— Чай? Кофе? — предлагаю, не скрывая улыбки. По какому бы делу она ни пришла — я ей рада. Она единственная, кто пришла ко мне за последние недели моего затворничества. Да, я сама настояла прилететь вместе с Лешкой, и нисколько не жалею, но в четырех стенах можно сойти с ума от ожидания. И от страха. За него. Вздыхаю, переведя взгляд на застывшую в дверях Алину.

— Алина, что случилось?

— Я слышала — ты замуж вышла, — заговаривает Барцева и голос ее хрипнет, словно сорванный от долгого крика.

— Да, — улыбка становится шире при мысли о муже, который сейчас оперирует маленького мальчика. И я верю, что у него все получится — и мальчик будет жить. Иначе просто и быть не могло. — И я очень счастлива, — и невольно обнимаю свой живот, где толкается мой…наш с Лешкой хулиган.

— Да… Теперь я вижу. Сияешь вся. А твоя мама…

Перестаю дышать. Моя мама…Ее прислала Марина? Зачем? И краски схлынули с лица, а по телу расползлась противная дрожь.

— Ты… Тебя… — в голове сплошной сумбур, ни одной толковой мысли. Как такое возможно, чтобы одно упоминание этой женщины вводило меня в такой…ступор?

— Айя! Что с тобой? — Алина вмиг оказалась рядом, протягивая мне стакан воды. Я не видела, когда она успела его набрать. К черту. Дрожащими пальцами перехватила стакан, сделала жадный глоток. — Ты в порядке? Побледнела вся…

— Все хорошо, — сделала жалкую попытку улыбнуться. На что Алинка лишь фыркнула.

— Ага, я вижу. Знаешь, я наверное пойду. Глупая это была затея.

И даже сделала попытку уйти, но я остановила.

Сейчас я понимаю, что лучше бы она ушла тогда. Лучше я бы ее не останавливала. Тогда я никогда не узнала бы то, что узнала. Тогда…меня сейчас бы здесь не было, наверное. Не знаю. Я уже ничего не знаю, кроме того, что в тот день я потеряла все. Именно в тот день, когда увидела те проклятые документы. В ту минуту, когда вникла в смысл слов и фотографий, что принесла Алина. В тот самый момент, когда схлестнулась с переполненным отчаянием черным взглядом мужа. В то мгновение, когда увидела его…сгорающего заживо. В тот проклятый день, сейчас кажущийся сплошным сюром. Страшным, жестоким и таким нереальным. Укравшим у меня целую жизнь.

— Твоя мама просто подсказала адрес, когда я искала тебя, — отвечая на мой все-таки высказанный вопрос, пожала плечами Алина.

Киваю, ощущая, как страх отпускает.

— Искала, — эхом откликаюсь и все-таки сажусь за стол, поглаживая живот. — Зачем?

— Вот, — после короткой паузы, она придвинула ко мне папку.

— Что здесь? — пальцы почему-то словно одеревенели. А внутренний голос завопил об опасности. Не открывай! Не смотри! Все внутри противилось, даже малыш разбуянился не на шутку, причиняя нестерпимую боль. Тяжело выдыхаю.

— Я родилась недоношенной, — заговорила Алина, криво улыбнувшись. И страх оживился, поднял голову и осклабился, с новой яростью впиваясь в закаменевшие мышцы. — Пятимесячные не выживают, знаешь. А я выжила, но оказалась в детдоме.

— Как? — ахаю. — Но я же знаю твоих родителей.

— Барцевы меня удочерили, — кивнула, соглашаясь с моими аргументами. — Мне тогда четырнадцать было. Добрые люди помогли, — и снова ухмылка кривит ненакрашенные губы. — Барцевы — хорошие, но… Знаешь, в моей жизни так много этих «но». Нет, ты не подумай, они меня любят. Наверное. Отрываются на мне, отдавая всю свою заботу. Их родной сын погиб много лет назад. Вот, — она постучала пальцами по столешнице. А я слушала, затаив дыхание. Ждала и не понимала, зачем она мне все это рассказывает. — Но только они не ради меня стараются, а ради своего друга. Думают, облагодетельствовали и я все забыла. Ошибаются.

— Алина, что произошло? — выдавливаю из себя. — И причем здесь я?

— Ты — ни при чем. А вот твой муж… Твой муж проводил эксперименты над детьми. И я была одной из подопытных, Айя.

В глазах потемнело так внезапно, что я зажмурилась, закрыв лицо руками. И страх внутри задрыгался в радостном танце.

— Айя…

— Уходи… — прошептала, не отнимая рук.

— Нет, Корсак, не дождешься.

— Я не Корсак, — выдохнула, ощущая, как злость рассекает мышцы, стучит в висках, изгоняя страх. — Я не Корсак, — повторяю твердо, отняв руки. Смотрю на девушку с хищным прищуром глаз. Таким знакомым… таким… Мотаю головой, развеивая наваждение. Поднимаюсь из-за стола, упершись ладонями в столешницу. — Я Туманова. Ту-ма-нова! И я тебе не верю. Уходи.

— Нет, — она упрямо мотнула головой. — Я никуда не уйду без тебя. И ты можешь не верить мне. А своему отцу? Поверишь?

Кажется, это было слишком. Удар под дых…нет, в спину. Толчок в бездну. И я не удерживаюсь на ногах, падаю в холодную черноту, каким-то чудом продолжая осознавать реальность. Чернота затянула все внутри, сожрала с потрохами, оставив здесь, в солнечной кухне, одну лишь оболочку.

— Что? Что…ты…сказала? — пальцы судорожно вцепляются в дерево столешницы, а взгляд падает на черную папку, превращающую в руины мое счастье.

— Я сказала, что содержимое этой папки принадлежит твоему отцу. Не веришь — сама посмотри. Ну же. Неужели ты думаешь, будь твой отец жив, стал бы молчать? Допустил бы, чтобы ты вышла замуж за это чудовище? Айя…

Она уговаривала меня, но я больше не нуждалась в словах. Я заглянула в ту проклятую папку. Заглянула и умерла…

Встряхиваю головой, наблюдая, как ветер переметает снег. И когда только успел подняться — еще минуту назад ни одно деревце не колыхалось. А сейчас метет, деревья до земли гнет. Бешеный какой-то, яростный. Откуда? Вздыхаю, возвращаюсь на койку. Стряхиваю с одеяла уголь и листы, те рассыпаются белоснежным веером по полу. Не хочу рисовать. Не могу. Разучилась. Ложусь на кровать, с головой прячусь под тонкое одеяло. Дрожь холодит кожу, забирается внутрь, лихорадит работающий как часы организм. Никаких сбоев: сердце перекачивает кровь, легкие «дышат», да и все остальные системы хоть в пример студентам ставь. Идеальная физиология. И голова, как назло, ясная и соображает на отлично. Любой обзавидуется. Кроме, пожалуй, здешних обитателей. Те посочувствуют скорее, потому что им в своих мирах гораздо комфортнее, чем мне с ожившей памятью.

Я помню каждую бумажку из той папки. Каждое слово и громкий заголовок. Все помню. И такой знакомый почерк с завитушками. Папин. И его имя под разоблачительными статьями. В них было целое журналистское расследование, из-за которого, судя по всему, его и убили. И в центре всего — имя моего мужа. Мужчины, которого, несмотря ни на что, я люблю. Даже сейчас, когда его уже нет. Даже если он виноват в смерти папы. Даже если все те статьи — правда. Люблю и ничего не могу с этим поделать. Я пыталась. Потому и пришла к матери. Она — единственная, кто мог подарить мне покой. Потому что жизнь порвала меня в лохмотья. Выскребла из меня все то, что делает человека одушевленным, оставив лишь жалящую боль. И эта боль сломала. Толкнула туда, где мне казалось — я смирюсь со всем, мне станет безразличен весь мир и боль, наконец, исчезнет. Я ошиблась.

И неделю назад, когда мне приснился маленький мальчуган с разноцветными глазами, боль скрутила в тугой жгут и заставила бороться. В ту ночь, проснувшись от собственного воя, я уже не подпустила к себе ни одного санитара. Я не знаю, откуда во мне взялись силы, но им не удалось меня запеленать в смирительную рубашку. А тому, кто все-таки подобрался ко мне я прокусила шею. До сих пор помню вкус крови во рту и его бешеный взгляд.

Утром ко мне пришла мамочка с новой дозой нейролептика. Такой доброй и ласковой по отношению к себе я ее никогда не видела. Даже когда была маленькой, я не могла понять, почему моя мама вдруг становится злой мачехой. Иногда мне даже казалось, что ее кто-то околдовал. Снежная королева, например. Теперь же оказалось, что она сама была и остается злой Снежной королевой. Правда, выглядела она далеко не по-королевски.