Научи любить (СИ) - Черная Лана. Страница 13

А потом привозят Печеньку. Синие глаза блестят от слез. Она улыбается.

— Корф, — только и говорит. Ждет, пока тетка оставляет нас одних. А потом дергает меня за рукав. И я обнимаю ее крепко-крепко. Она вцепляется в мою куртку и ревет.

— Все хорошо, Печенька, — глажу ее по спине, волосам. Они совсем короткие. Обрезали. И злость сводит скулы. — Не плачь. Я рядом. И больше никуда не денусь. Слышишь?

Заглядываю в ее бледное личико. Она растирает слезы по раскрасневшимся щекам, не отпускает моих заледеневших пальцев. И смотрит, смотрит. Будто запомнить хочет.

— Верь мне, Печенька. Все будет хорошо, — пытаюсь улыбнуться.

— Я верю, — всхлипывает она.

ГЛАВА 6

Сейчас.

— Ну и кем я должен быть на этот раз? – стягиваю куртку и беру со стола чашку с кофе, принесенную пару минут назад секретарем. — Бдительным телохранителем или неуемным бывшим?

Все это время моя собеседница не произносит ни звука, только пристально рассматривает фотографию.

— Кто эта девочка, Крис? – спрашивает чуть дрогнувшим голосом, но не смотрит на меня.

— А что? – отпиваю еще горячий кофе.

— Просто ты так легко согласился, – слегка пожимает плечами. — Всегда все сто раз обдумываешь, взвешиваешь, а тут не раздумывая: «Я весь твой». Значит, эта девочка много для тебя значит. Или не она, а кто-то ей близкий.

Ее мать, да и девочка. Только как это объяснить взбалмошной и избалованной дочке богатых родителей?

— В который раз убеждаюсь, что ты не зря выбрала свою профессию, – усмехаюсь, отвечая совсем не то.

— Ты не ответил.

— Полагаю, это моя дочь, – и снова глоток кофе под ошеломленный взгляд серо-голубых глаз. — А ты сама займешься или отцу позвонишь?

Она встает из-за стола, садится рядом со мной, кладет голову на плечо. От нее едва уловимо пахнет жасмином.

— Все так серьезно, братик? — в голосе сочувствие.

— Я не знаю, Карин, – слова даются непросто. Не так и легко, оказывается, признавать свою беспомощность. — Но сам я не справлюсь. Но если ты не можешь или…

— Фи, – и кулачком бьет в плечо. Охаю от неожиданности и проливаю на себя кофе.

— Карина! – прожигаю ее гневным взглядом.

— Ничего, постираешь, – бросает небрежно, не поддаваясь на мою злость. Стягивает резинку, пропускает меж пальцев волосы. — Я думала, для тебя семья – это святое.

— Так и есть, – соглашаюсь, не совсем понимая, к чему она клонит.

Моей семьей всегда была Катя. А сейчас ее нет. И ощущение, будто из меня кусок выдрали. Больно до судорог. И на месте не усидеть. Потому и приехал, а не позвонил. В квартире я сойду с ума. Да и слежку не мешало проверить. «Хвоста» не притянул, а проверил не единожды.

— Так вот для меня, знаешь ли, семья тоже не пустой звук, – злится. — А ты, – снова толкает в плечо, – моя семья. И эта девочка тоже. И я все и всегда могу для своих близких. Уяснил?

Киваю, улыбаясь, и притягиваю Карину к себе. Как же я забыл, что с недавних пор эта взбалмошная и избалованная девчонка тоже моя семья. Родная сестра, как-никак.

— Спасибо тебе, – целую ее в макушку.

Она устраивается поудобнее в моих объятиях, шмыгает носом и в одну секунду становится похожа на маленькую беззащитную девочку.

— Что у тебя стряслось, братик? – снова жалостливые нотки. Да что же она взялась сегодня меня жалеть?

— Да это у тебя не все в порядке, – всматриваюсь в ее лицо. Кривится, как будто лимон проглотила. — Откуда столько сострадания на мою седую голову?

Она проводит пальцами по моим волосам, как струны перебирает на гитаре. Кивает.

— Действительно, седая. Стареешь, братик.

— Не молодею, это точно.

— Ладно, – выворачивается из объятий, одергивает пиджак, завязывает хвост. — Папе позвоню, если ты не против? Все-таки у него служба безопасности круче меня.

Качаю головой, соглашаясь.

— Ты бы тоже ему позвонил, а? Он будет рад.

— Нет уж, хватит с меня отцовской любви. Сыт по горло. Давай ближе к делу.

— Ну как знаешь, – возвращается в свое кресло и в одну минуту становится собранной, внимательной и жесткой. А еще недавно была капризной девчонкой. Куда что девается – неизвестно. — Скажи, ты уверен, что она жива?

Киваю. Не думаю, что меня стали бы шантажировать мертвым ребенком.

— Присмотрись, у нее на куртке брошка интересная в форме монеты, – Карина наклоняется над снимком. — Эмблема нового фильма. Их раздавали на премьере, которая была полтора месяца назад, – мы с Катей успели сходить. И я достаю из кармана точь-в-точь такую же монету, кладу рядом с фотографией. — Так что снимок сделан недавно.

— Я все вижу, Крис, – она задумчиво смотрит на фотографию. – Но где гарантия, что ее не убили сразу после?

Нет никаких гарантий, только странная уверенность, что эта девочка, кем бы она ни была, жива. К тому же вряд ли похититель вывез Машу за границу – слишком хлопотно. Прячет где-то, где всегда может иметь возможность увидеть ее без лишних вопросов. Я озвучиваю свои мысли вслух. Карина лишь кивает.

— Ты ведь понимаешь, что она может быть где угодно?

Понимаю.

— И что ее поиски могут занять много времени, очень много?

— Я потому и пришел к тебе, Карина, – киваю. — Знаю, ты справишься гораздо быстрее. И никто не узнает. Никто посторонний не должен знать, кого ты ищешь. Договорились?

Теперь кивает она.

— Я сделаю все возможное, Крис. И если она жива и в нашей стране – я ее найду.

Хочется верить. Впрочем, ничего другого мне и не остается. А пока нужно дождаться звонка Плахи и забрать Катю.

Прикрываю глаза, думая о Кате.

«Ты только потерпи немного, родная моя. Всего полтора дня. Я просто должен подготовиться к встрече с противником. Я должен быть готов. Больше я не позволю ему застать меня врасплох. Хватит. Больше я не отдам ему ничего своего. И тебя не отдам. Главное, дождись меня».

— Так что я тебе должен? – спрашиваю, медленно вытягивая себя из мыслей о Кате.

— Через неделю намечается благотворительный вечер. Какой-то фонд организовывает. Снова спасают больных детей, – легкая усмешка трогает губы, но тут же сменяется растерянностью. – Сможешь пойти со мной?

— Если буду жив и в сознании, то без проблем.

— А можешь не быть? – и страх прокрадывается сквозь спокойствие. И в серо-голубых глазах блестит тревога.

— Как повезет, сестренка.

И снова улыбка касается ее ярко накрашенных губ.

— Тебе повезет. Обязательно повезет, – и взгляд снова ясный, а в тоне – уверенность в сказанном. — По-другому и быть не может, уяснил?

— Уяснил, – перегибаюсь через стол, чмокаю ее в щеку и, подхватив куртку, выхожу на улицу.

Снова дождь серой пеленой затянул ночной город. Натягиваю перчатки, застегиваю куртку, вставляю наушники в уши, врубаю музыку на всю, надеваю шлем, завожу мотоцикл.

И впервые не знаю, куда ехать. Просто колешу по опустевшим дорогам, нарушая правила, не замечая светофоров, вспенивая адреналином кровь. Чтобы ни о чем не думать, кроме невесомой скорости и чувства свободы. Той, что песней рвет барабанные перепонки. Резко торможу, мотоцикл заносит на мокрой дороге, кренит, и я из последних сил удерживаю его на весу. Ставлю на подножку. Выдыхаю. Дрожащими пальцами стягиваю шлем, к черту наушники. Дыхание срывается. И пульс разбивает затылок. Сажусь на бордюр, подставляя лицо колючему дождю.

Плаха звонит, когда я промокаю до нитки.

Оказывается, Загорский отсидел почти восемь лет и вышел на свободу три месяца назад. И срок отбывал всего в двухстах километрах от города. Плаха перечисляет статьи. В совокупности их набирается прилично, вот только основную часть составляют финансовые. Хотя было и другое дело, за похищение дочери. Главной свидетельницей и обвинителем выступала жена Загорского Ирена. Но до суда это дело так и не дошло. Жена внезапно забрала заявление, отказалась от собственных показаний. И когда Загорского «взяли» за другое – в суде так и не появилась. Загорского посадили, а через неделю погибла его дочь: утонула в реке, куда обычно ходила с мамой. Тело девочки так и не нашли. Да, Катя говорила, что у нее дочь погибла. Тогда, после моста.