SEX в большой политике. Самоучитель self-made woman - Хакамада Ирина Муцуовна. Страница 7

– Я – экстрасенс. Могу помочь во всем.

– Спасибо, не надо.

– Нет, надо, – возразил мужичок. – Вот сейчас что вы делаете?

– Пытаюсь дозвониться, но там занято.

– Положите трубку!

Я положила. Мужичок поводил над нею руками:

– Теперь звоните.

– Все равно занято.

– Занято? Значит, не получилось.

Рынок правды обслуживала периодика. И, казалось, чего проще? Добыл бумагу, оттиснул на ней чьи-то, а лучше свои, дерзкие мысли об устройстве мира полумиллионным тиражом, и утром проснулся богатым и знаменитым. Наш журнал назывался «Мы и компьютеры» и состоял в основном из интервью моего напарника с самим собой. Техническую часть процесса он по-джентльменски взвалил на меня. Помню, приехала в восемь утра на склад получать бумагу. На этих складах – особый ветер. Есть такие места в Москве, где в любую погоду сразу начинаешь мерзнуть. Через несколько часов я окончательно околела. Кто-то из рабочих сжалился и отвел в бытовку. В ней было душно, очень тепло и пахло мочой: половину бытовки занимали два сортира без дверей, и там бесперебойно мочились грузчики. Я села на приступочку и скоро, согревшись, притерпелась к запаху, к мужикам, расстегивающим штаны, задремала и дремала под журчание мочи до тех пор, пока с улицы не крикнули:

– Заказ такой-то. Грузите.

Наконец первый номер журнала был напечатан. Получала его опять я. И опять были складской двор, и стужа, и очередь из мужиков с грузовиками. За пятнадцать минут до обеденного перерыва объявили мой номер. Я встала возле дыры в стене. Внутрь заглянешь, а там – черный зев с железным языком конвейера, по которому плывут в пачках журналы. Они плыли пятнадцать минут. Плыли, плыли и встали. Я сунула голову в дыру:

– Алле, есть кто-нибудь?

Тишина.

– Алле, нам осталось немного. Включите, пожалуйста, конвейер!

Тишина.

– Ну, пожалуйста…

И тут зев разразился таким заковыристым матом, что меня снесло, точно ударной волной. Мне сказали все, что думают, и про меня, и про мои журналы, и про эту работу, и про эту страну. Очередь слушала с одобрением.

К чему я все это рассказываю? К тому, что до сих пор представляю две картины. Первая: Ирина Муцуовна в шотландке, в болгарской «лапше», с лекциями под мышкой идет по коридору, вокруг вьются стайки студентов: «Ирина Муцуовна, а можно… Ирина Муцуовна, а разрешите… Ирина Муцуовна… Ирина Муцуовна». И я царственно киваю направо и налево: «Да, можно… нет, не разрешаю…». И вторая: холод, моча, подвал, мат, мадам с начесом, председатель Свердловского райисполкома, орет на меня в своем кабинете: «Жулье, сгною, всех сгною»… Но вот ведь какой парадокс: та, статусная Ирина Муцуовна, страдала от постоянного внутреннего унижения, а положение продрогшей, с головы до ног обматеренной кооператорши ничуть не травмировало чувство собственного достоинства. В человеке заложен сумасшедший потенциал. Он выдержит все что угодно, когда борется за свою независимость. Недавно на телевидении прокрутили фрагмент из какой-то программы о кооперативном движении тех лет: сижу в подвале, с еще доцентским пучком на голове, но уже оглашенная, романтическая, и декларирую: «Я – свободный человек! Я – свободный человек!». Мы – не рабы. Рабы – не мы. Ощущение свободы и пьянило, и отрезвляло.

Выветрилось тупое честолюбие. Вымыть полы? Да без проблем. Потолковать с грузчиками? Да без проблем. В сто первый раз постучать в дверь, за которой тебе сто раз ответили «нет»? Да без проблем. Периодически надо было делать вид, что мы крутое предприятие. У моего напарника была малюсенькая, метров двадцать, конурка. Мне от отца осталась квартира побольше. И солидных клиентов принимали в ней. Напарник изображал, что это его квартира, а я изображала прислугу: фартук, подносы, чай, кофе, вытряхнуть пепельницы. Ну и что? Зато в прихожей стояли новые сапоги, а под окном – машина, и детей я теперь вывозила на юг, а не мучилась с горой матрасов и подушек в литовском поезде, потому что в Литве за наши копейки мы могли снять только холодные избушки без постельного белья и все приходилось везти с собой. Но главное, я впервые была хозяйка своей жизни.

Когда журналы никто не купил (они еще лет пять повсюду валялись), мой напарник согласился, что нас занесло куда-то не туда и надо срочно что-то придумывать. Поразмыслив, мы решили, что менять профиль кооператива непродуктивно. Мы научились покупать? Научились. Мы научились продавать? Научились. Из этого нужно сделать систему. Система называется биржа. Давай попробуем создать биржу? Давай попробуем создать биржу. Прочитали в учебнике, что биржа – это такая посредническая площадка, куда привозят товар и с помощью сложных процедур страхования происходит торговля. Товар должен быть однородным и продаваться лотами. Принцип ясен? Принцип ясен. Поехали? Поехали! Мой напарник договорился на телефонной станции, что меня посадят в зал и дадут на короткое время несколько номеров, после чего мы напечатали рекламу о том, что открывается биржа и по телефону мы соединим покупателя и продавца. И у них все будет в шоколаде. Я очень старалась, чтобы мой голос не оставлял у абонента сомнений – он позвонил в серьезную контору, где сидят серьезные ребята:

– Алле, руководство товарно-сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?

– Стиральные машины «Малютка».

– Какая партия?

– Тысяча штук.

– Хорошо, мы найдем вам покупателя на всю партию. Оставьте ваши координаты, мы свяжемся с вами через три дня.

– Алле, руководство товарно-сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?

– Девушка! У нас арбуз гниет! Два тонна гниет!

– Не волнуйтесь, мы обеспечим вам сбыт. Оставьте ваши координаты…

Теперь оставалась сущая ерунда – за три дня найти, кому сбыть товар. Я собрала всех своих знакомых кооператоров, торгующих кто чем на московских рынках, и сообщила им радостную новость, что отныне они не мелкие коммерсанты, а брокеры, и свою деятельность на новом перспективном поприще один начнет с немедленной покупки партии стиральных машин «Малютка», другой – арбузов, третий еще чего-то, но тоже очень выгодного. От своего очевидного счастья народ отбивался как мог. Я как могла убеждала. Смогла, убедила, купили, не прогадали. Конвейер заработал: мы брали станцию на один час, потом переводили стрелки на кооператив, а там я уминала всех, кто попадался.

А потом дали объявление, что открывается акционерное общество «Биржа» и тот, кто вложит туда капитал, купив акции, будет иметь официальную площадку для финансовых операций. Это был авантюризм чистой воды. В Моссовете мне объяснили, что поскольку биржевая деятельность не включена в устав кооператива «С+П», заниматься ею данный кооператив не имеет права. А если включить в устав? Тогда пожалуйста. А кто может включить? Постановление Политбюро и Совет министров. Но мы решили не беспокоить Политбюро и Совет министров такими пустяками и справились с проблемой собственными силами: напечатали и вклеили в устав нужный листочек. Нарисовали акции. Арендовали на два часа здание Политехнического музея – ну не в подвале же проводить собрание акционеров! Десять лет спустя одна из газет писала:

Да, блефовали мы напропалую. Но, в отличие от Мавроди и Францевой, наша истинная цель совпадала с заявленной: мы действительно хотели создать первую в стране легальную биржу цивилизованного образца, с помощью которой не только мы, но и наши акционеры будут зарабатывать реальные деньги. И мы ее создали!

2 апреля 1989 года в Политехнический музей пришли немного людей. Они и стали ключевой командой биржи, а биржа очень скоро стала серьезным предприятием: ее ежедневный оборот составлял сорок миллионов рублей. Мы вели переговоры с молодым правительством, объясняли, что нужно серьезное биржевое законодательство, кормили обедами молодых Шохиных, Гайдаров и Чубайсов. На нашей площадке болталась половина нынешнего российского бизнеса. Из биржи выросли независимое телевидение, первый российский коммерческий банк, первая инвестиционная компания, Агентство экономических новостей, институт коммерческой инженерии и много чего еще. Все вместе выглядело довольно масштабно и довольно прочно. До 19 августа 1991 года. Трех дней путча хватило, чтобы понять то, что до этого мы тоже понимали, но теоретически: без политики прожить не получится. Хотелось бы, но не получится. Через два года я занимала свое место в зале заседаний российского парламента.