Ветер Безлюдья (СИ) - Татьмянина Ксения. Страница 31

— Ты…

Внезапно обдало горячим воздухом. Какое-то прикосновение к пространствам прошлого и настоящего, когда вся жизнь, расщепленная на частички — рутины, мечтаний, счастья и чувства утраты, вдруг сошлись вместе.

Как картинки с прозрачным фоном, понятные и сами по себе, вдруг накладываются слоями друг на друга и выдают иную, цельную и глубокую картину, которую никто не видел прежде.

Меня обдало горячим воздухом, — летним зноем, медовым и травяным запахом, в уши ударило эхом пространства со звуками стрекоз, птиц и лугового шелеста. Я моргнула от солнца и через миг увидела в пяти шагах от себя мальчишку. Угловатый невысокий подросток, коротко стриженный, худой, одетый в джинсы и полинявшую футболку. Он зажал подмышкой, локтем, толстую книгу, а сам смотрел в экран цифровой мыльницы. Потом поднял на меня глаза.

— Хочешь букет — собирай, я подожду.

И вот его лицо — такое знакомое. Глаза в густой окантовке коротких ресниц, выпирающий острый подбородок и кривая улыбка. Он хмыкнул, вскинул фотоаппарат и раздался щелчок затвора.

А я…

Я сидела на своем рабочем месте и во все глаза смотрела на вернувшегося в квартиру Гранида. У меня волоски на руках стояли дыбом, словно с жары зашла в холодную комнату. У меня по позвоночнику до самой шеи бегали искры и отдавались молниеносно в кончиках пальцев. Я не вспомнила больше ничего. Ни секунды. Память окунула меня живьем, каждой клеткой, в одно короткое мгновение жизни. Осколок.

— Чего ты на меня так уставилась? — Устало и недовольно спросил Гранид, разуваясь и скидывая свою куртку. — Впервые видишь?

Я не ответила. И не переставала на него смотреть, закостенев от невероятности случившегося. Где-то на периферии сознания всплыло то, что рассказывал Тамерлан, что Гранид из детдома. Вот такой он и был — ершистый, недокормленный, худой. Непохожий на других детей, тех, кому доставалась родительская любовь и забота.

— Ну, чего уставилась? — Внезапно гораздо злее повторил он.

Оцепенение схлынуло. Даже горло отпустило и вместо сиплого звука, я тихо спросила:

— Чай будешь?

— Нет.

Он ушел в ванну мыть руки, а я дрожащими руками сделала вызов маме. После отсылки на голосовое сообщение, произнесла:

— Завтра ты и отец будьте дома к двенадцати. Я приду, и мне нужно поговорить. Я хочу знать все, про лето две тысячи сорок восьмого года!

Такого тона я не замечала за собой никогда, и уж тем более не позволяла так холодно говорить с родителями. Он получился у меня сам собой, под давлением обстоятельств и внутренней уверенности, что у родителей есть тайна, и эта тайна — моя!

Семейная тайна

Ужин готовился на автомате, вечер прошел в молчании. Я обыскалась этой фотографии, но на компьютере ни в одной папке ее не было. Полночи у меня ушло на отсмотр. Ни одной фотографии в платье с ромашками. Гранид спал на полу, и свет монитора не мешал ему. Я поглядывала на его макушку, думая, хватит ли мне решимости спросить о детстве. Правда ли мы были знакомы двадцать семь лет назад? Поэтому ли он пытал меня вопросами еще с самой больницы!? Он принял меня за меня же! Он был почти уверен, что я знаю его имя! Но как? Я никогда не попадала в его Тольфу, а он никогда не приезжал в Сиверск!

После трех ночи я легла спать с одним наушником в ухе и долго прислушивалась к шуму собственного пульса, как шуму моря из морской раковины, надеясь услышать… что-то. Космос. Волну мыслей от потеряшек. Отголосок из сказочных Дворов с живыми голосами. Хоть что-нибудь! А еще я надеялась, что как только засну, то мне приснится то время и то лето. И я вспомню важное и утерянное…

Утром букета в общем коридоре я не увидела. Посчитав это хорошим знаком, пошла в бассейн, надеясь там развеять тяжелую от невысыпания и мыслей голову. Я плавала на скорость, с отдачей всех сил, словно проходила тест на выносливость. Телу было так приятно. Мышцы звенели, легкие то задерживали воздух, то ритмично дышали. Сердце билось во мне так ощутимо, что я млела от этого ощущения собственного физического существования. Заныривая, прокручиваясь под водой, проплывая у дна и всплывая к поверхности, я переключалась на заплыв с ритмичным дыханием. Когда накопилась приятная усталость, я насладилась и ей — откинувшись на спину и дрейфуя по поверхности воды.

Душевное волнение тоже нашло равновесие, превратившись в приятное, а не натянутое в струнку состояние.

От мамы пришло сообщение, что они меня ждут. И я не рванула сразу. Я сделала все как запланировано было на сегодня — бассейн, завтрак Граниду, проверка почты, составление меню к вечеру и списка покупок к тете Эльсе на завра, а уже к двенадцати — к родителям.

Мама открыла, но привычного вопроса с порога не задала. Вместо этого вздохнула, поцеловала коротко в щеку и пропустила к себе. Мама и такие нежности? Ее рабочий компьютер был выключен, чего я тоже не видела ни разу, и непривычным, даже чужеродным элементом здесь смотрелся папа. Он не знал в какой угол себя приткнуть, переходя короткими шагами между мебелью.

— Сначала я заварю чай. Какой будешь?

— Вишня с миндалем.

— А мне с бергамотом, если можно.

— Вот тебя я… — раздраженная фраза оборвалась без «не спрашивала» и мама другим тоном выдавила: — у меня нет с бергамотом, я его не люблю.

— Тогда любой черный. Здравствуй, дочка.

У отца тоже прорезалась несвойственная ласковость в голосе. Он меня чаще встречал по-деловому, мог с шутливым тоном или по-стариковски ворчливым. «Дочка» — как давно я не слышала этого слова.

— Расскажите мне. Я не хочу ничего обсуждать прежде, чем не услышу главного.

Пока мама суетливо искала нужный чай в коллекции, которую знала наизусть, папа произнес:

— Это не так просто. Парадокс в том, что едва ты узнаешь, ты поймешь, что тебе этого не нужно знать.

— Без загадок. Что бы то ни было — скажите, без отговорок, увиливаний и намеков. Пожалуйста!

— В то лето в Сиверске, в нашем квартале, зверски убили ребенка. Это страшная история. Ты знала его. Ваша компания вечно таскала его с собой, он был младше и бегал за всеми как хвостик. И ты стала свидетелем. Мы… — тут голос у папы дрогнул.

А я невольно прикрыла ладонью рот от такой новости. Мама продолжила:

— Мы с твоим отцом тогда даже не знали, что делать. К тебе приходили с психологом соц. работник и следователь. Тебя постоянно расспрашивали, при нашем присутствии, конечно. Конечно… к счастью, ты сама не пострадала физически, тебя убийца не тронул, но вот с психикой. Лисенок, это был шок и сильнейшая травма! Господи… у тебя начались истерики, ты пыталась все время куда-то сбежать, ты все говорила и говорила о том мальчике. Мы держали тебя дома, не отходили ни на шаг, пытались вернуть тебе покой и ощущение безопасности. Мы даже… Боже, я стала седой за минуту, когда случилась та ночь!

Отец взял из ее трясущихся рук чайник с кипятком.

— Сядь, успокойся. Я сейчас сам заварю. И ты, Эльса, сядь.

Мама села. Я, разморозив себя от оцепенения, стянула кеды и куртку, проходя к креслам и столику у окна. Не знала, чего ждала, но услышать что-то подобное!?

— Психолог нам тогда объяснила, что такую сильную травму нельзя оставлять на «пройдет со временем». Трагедия уже сломала тебе жизнь, случившееся в детстве будет преследовать тебя всегда и воспоминания не принесут ничего хорошего. Мы оба согласились на медикаментозное лечение, чтобы этот кошмар ушел из памяти. Чтобы ты не помнила ничего про это убийство!

— И мы надеялись, что тебя обрадует решение о переезде. Новая квартира, новая комната, новая школа и новые друзья. А ты стала так сильно плакать, в крик. Ты долго не могла заснуть, я все время сидела у твоей кровати, обнимала тебя, успокаивала! Ты не могла чувствовать себя в безопасности даже с нами, даже в родном доме… Алексис?

Папа решительно ответил на ее полувопрос:

— Не будем это скрывать, Надин. Она давно не ребенок… Ты, Эльса, хотела выпрыгнуть из окна. Каким должен был быть тот кошмар, чтобы заставить десятилетнюю девочку шагнуть к смерти? Я вовремя вошел в комнату и успел тебя поймать, схватить за рубашку… господи… — Переживания сделали его голос сиплым. — Как ты кричала… что хочешь к нему, чтобы тебя отпустили, и ты уйдешь к нему насовсем. В этот новый год… мы в этот новый год так разозлились на тебя, Лисенок, не только потому, что считаем твой поступок ошибкой. Мы и напугались. Лекарство, которое тебе кололи в клинике, называлось «незабудка» — отец затряс ладонями, увидев мои распахнувшиеся глаза, — нет, нет, нет! Господи! Мы бы никогда не причинили тебе вреда!