Возвращение росомахи(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович. Страница 12

Выпив чаю, отправился в сторону Разбитой. На ключе обратил внимание на рябь, пробежавшую по глади небольшой промоины. Она меня озадачила: ветра-то нет, откуда рябь? В этот момент из воды показалась голова норки. «Надо же, то за неделю ни одной, то весь день перед глазами мельтешат», — подивился я.

Держа в зубах рыбку, она ловко забралась на противоположный берег. Я застыл в позе метателя диска. Зверек оценивающе оглядел новую «корягу» и, сочтя, что угрозы нет, встал, как бобренок, на задние лапки. Завершив трапезу, принялся чистить, вылизывать коричневую шубку.

Я осторожно прицеливаюсь, но стрелять не решаюсь — ветки мешают. Жду, вдруг опять на лед спустится. Прошло несколько томительных минут. Мышцы дрожат от напряжения, сердце колотится так, словно хочет выпрыгнуть из грудной клетки. Наконец норка закончила прихорашиваться и… побежала в лес.

Разочарованный и в то же время довольный тем, что имел возможность понаблюдал за симпатичным зверьком, пошел дальше. И тут навстречу выкатился Лукса. По веселым лучикам, разбегавшимся от глаз, было видно, что он с богатым трофеем. Точно — поймал соболя! Наконец-то лед тронулся!!!

— Камиль, не пойму, ты норку ловишь или медведя?

— А что? — оторопел я.

— Смотрел твои капканы на ключе. Зачем такой большой потаск делаешь?

— Как же? Кругом полыньи. С маленьким норка до воды доберется, и ищи ее тогда.

— Неправильно думаешь. Норка с капканом в воду не идет — на берег идет. А если потаск тяжелый, лапу грызет и уходит. Однако пора мне, путик длинный, а день короткий, — попрощался Лукса и размашисто заскользил дальше.

Подходя к последнему капкану, я боковым зрением уловил какое-то движение под берегом. Затеплилась надежда: вдруг тоже удача? Но, увы, попалась сойка. У самого обрыва остановился, соображая, где лучше спуститься к ней. Как вдруг перед птицей, словно по волшебству, возник громадный филин. Окончания его маховых перьев необыкновенно мягкие и нежные. Поэтому он летает совершенно бесшумно, словно призрак. Его размеры поразили меня: высота не менее шестидесяти сантиметров, а голова, как у трехлетнего ребенка.

Увидев над собой пернатого гиганта, сойка в ужасе заверещала, вскинула было крылья, но разбойник занес лапу и вонзил в жертву когти. Резкий крик взметнулся в небо и тут же оборвался. Я свистнул. Филин поднял голову и уставился на меня не мигая. Исчез он так же бесшумно и незаметно, как появился. Вот бестия!

Спустившись вниз, вынул еще теплую сойку из ловушки и переложил в пещерку вместо приманки.

Солнце, весь день игравшее со мной в прятки, перед заходом, наконец, избавилось от назойливых туч. Ветер стих. Высокие перистые облака, бронзовые снизу, предвещали смену погоды.

Гип-гип, ура!!! Я добыл первую в своей жизни пушнину!

Утром, как обычно, пошел по путику проверять ловушки. Валил густой снег. Ветер гонял по реке спирали снежных смерчей, мастерски заделывая неровности в торосах. В общем, погодка «веселая». Даже осторожные косули не ожидали появления охотника в такое ненастье — подпустили почти вплотную. Испуганно вскочив с лежек, умчались прочь гигантскими прыжками, взмывая так высоко, что казалось: еще немного — и полетят.

Подходя к капкану, установленному у завала, где часто бегал колонок, увидел, что снежный домик пробит насквозь, приманка валяется в стороне, а в пещерке горит рыжий факел с хищной мордочкой в черной «маске». Колонок!

Я ликовал. Сгоряча протянул руку, чтобы ухватить его за шею, но зверек, пронзительно заверещав, сделал молниеносный выпад и вцепился в рукавицу. Быстро перебирая острыми зубами, он захватывал ее все дальше и дальше. В нос ударил острый неприятный запах, выделяемый колонками в минуту опасности. Маленькие глазки сверкали такой лютой ненавистью, что я невольно отдернул руку, оставив рукавицу у колонка в зубах. Умертвив зверька, положил добычу в рюкзак.

Читателя наверняка покоробят эти строки, и он вправе думать: «Убийца!» Однако не стоит рубить сплеча. Мне тоже было жаль колонка, но для штатного охотника добыча пушнины — это работа. Без смерти здесь не обойтись. Всем нравится красиво одеваться, но звери не по своей воле превращаются в меховые шапки и воротники. Единственный способ остановить добычу пушнины — перейти на искусственные меха. К сожалению, пока не все готовы к этому.

Когда я, мерно поскрипывая лыжами, подъехал к палатке, из нее выглянул Лукса. По моему сияющему лицу он сразу догадался, что Пудзя сегодня вознаградил меня за упорство, и радовался моей удаче больше, чем своей. У него же самого сегодня редкостные трофеи: на перекладине висели две непальские куницы — харзы. Их головы были обернуты тряпочкой — «чтобы другие звери не узнали, что пропавшие куницы в наших руках». Делает это Лукса каждый раз, на всякий случай, ибо так поступали его отец, дед, прадед.

Харза внешне похожа на обычную куницу, только вдвое крупнее. Она одинаково хорошо чувствует себя как на земле, так и на деревьях. Хвост у нее длинный, поэтому харза, снующая по ветвям, напоминает мартышку.

Окраска у харзы своеобразная и довольно привлекательная, по богатству цветов может соперничать с обитателями тропиков. Бока и живот ярко-желтые, горло и грудь оранжевые, голова черная, затылок золотистый.

— Как это ты умудрился за один день пару взять? Мне даже их следы ни разу не встречались!

Лукса прищурился, пряча снисходительную улыбку:

— Эх ты, охотник! Харза одна не промышляет. Ей всегда напарник нужен. Бывает, собираются три, четыре. Кабаргу они шибко любят, а вместе легче добыть. Одна вперед гонит, другие сбоку к реке прижимают. На лед выгонят и грызут. Весной по насту харзы даже изюбра загрызть могут.

После ужина я сел обдирать свою первую добычу. Ох, и муторное, оказывается, это дело. Пока очищал добела мездру, кожа на кончиках пальцев вздулась и горела огнем. Снятую шкурку надел на специальную деревянную правилку и повесил сушиться. В следующий сезон мышей было гораздо меньше и соболя хорошо шли на приманку.

С утра занялись сооружением шалаша над палаткой. Дело в том, что во время снегопада с потолка каждый раз начинается весенняя капель. Усилили каркас, нарубили лапника и обложили им палатку. От этого в нашем жилище стало теплее, но сумрачнее.

Время близилось к обеду. Идти в тайгу уже не имело смысла, и мы занялись дровами. Выбрали сухой, без коры кедр. Он был так высок, что при падении перекинулся через Буге удобным мостиком.

Огромные, как колеса древних повозок, чурки взвалив на спину, несли к палатке, раскачиваясь из стороны в сторону, подобно маятникам. Пот заливал глаза, одежда липла к спине, ноги от напряжения гудели. Каждому пришлось прогуляться так раз по десять. Зато и дров заготовили надолго.

Последний день осени ознаменовал перелом в охоте. После снегопадов Пудзя сжалился — дал долгожданную «команду», и соболя начали тропить. Как любит приговаривать мой учитель — Пудзя все видит, Пудзя не обидит трудолюбивого охотника.

Утром Лукса повел меня к Разбитой — там появилось много тропок, — чтобы на месте показать, как ставить капканы на подрезку. Шли долго. Я все время отставал.

— Хорошо иди. Такой большой, а ходишь медленно, — ворчал Лукса. Он был не в духе и в такие дни становился ехидным, а если я возражал, то распалялся еще пуще.

— Ну-ка, охотничек, скажи, что это? — не замедлил он с вопросом, указав посохом на наклонный снежный тоннель.

— А то не знаешь!

— Не крути хвостом, как росомаха. Отвечай, если чему научился.

— Осмелюсь сообщить, что здесь белка выкапывала кедровую шишку.

— А по-моему, это работа кедровки, — пытался сбить меня с толку Лукса.

— Никак нет, дорогой учитель. Кедровка разбрасывает снег на обе стороны, мотая головой, а белка снег отбрасывает лапками назад. Так что это раскопка белки. Она чует запах кедрового ореха даже сквозь метровый слой снега.

— Молодец, елка-моталка, — повеселел охотник, одобрительно похлопав меня по рукаву, так как до моего плеча дотянуться ему было сложновато.