Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 50

В тумбочке девочки полотенца нет. Наверное, когда её купают, вытирают казённым и сразу забирают его в стирку. Ничего, у нас много, Герман принёс.

– Я брезгую, – Лена словно извиняется. – Знаете, нормальная мама от ребёнка не откажется. Может она проституткой была. Или наркоманкой. Мало ли, какие болезни у ребёнка могут быть.

Я пожимаю плечами. Мама может быть любой. Но девочка-то не виновата. Родителей не выбирают. Я надела на неё Сонькин подгузник, он ей впору, и Сонькины же яркие одежки. Девочка слишком мала, чтобы оценить, но мне в ярком малышка нравится куда больше.

– Украдут, – снова говорит Лена.

Эгоистка Сонька так и не проснулась. Я ухожу. Но знаю, что вернусь утром. От этого легче. Квартира тиха и пуста. Герман сегодня не придёт. Сатана ушёл, надеюсь, вернётся. С ним не так страшно, а я успела отвыкнуть от одиночества. В дверь звонят. Герман! Радуюсь я. Потом вспоминаю, что он либо в самолёте, либо долетел уже до одного из множества бескрайних городов России. Я даже название не запомнила. Потом вспомнила, что у меня ещё и Дуня есть. Беременная, кстати, Дуня. Как я могла забыть?

Выглядываю в глазок. Нет, за дверью не Дуня. Я долго думаю – открыть или нет. Но пустая квартира пугает, я решаюсь и открываю дверь.

Она вошла смело, как к себе домой. Впрочем, предположить, что здесь может быть её дом, было бы смешно. Её духи были сладкими, но оставляли терпкое послевкусие. На шубе таяли снежинки, совсем как на Сатане после прогулки. Я посторонилась, пропуская её вперёд. Она заглянула в комнату, хмыкнула, потом прошла на кухню и села на одну из табуреток.

— Привет, — сказала она. — Ой, в России же разуваются. Извини.

Посмотрела на мои ноги в полосатых носках, потянулась к своим сапогам. Они были из тончайшей кожи — на остановке в таких и пяти минут не простоишь на морозе. Но она на остановках и не стоит.

— Мы на «ты» переходили?

Я — ёжик. Глупый смешной ёжик. И иголки мои всерьёз никто не воспринимает. Но улыбаться ей у меня не хватает сил. Зря я её впустила. Не стоило.

— Сейчас расскажу, — улыбнулась она. — Меня Мари зовут. Можно Маша. У меня мама русская, и няня была тоже. Мама долго не могла ассимилироваться, ей с русской прислугой было проще. Вот и выросла я, болтая на двух языках. Говорят, без акцента…

Акцент я слышала, но он был едва угадываем, и, пожалуй, придавал ей больше прелести. Но куда столько прелести в одни руки? Это несправедливо.

— …Мне двадцать четыре года, — продолжила она так, словно факты её биографии были мне интересны. Меня не отпускало тревожное предчувствие. Наперекор себе я встала и поставила чайник — гостей принято поить чаем. Даже нежданных… Гостья все говорила. — Я же после того вечера сразу во Францию улетела, той же ночью. Пришлось эконом классом — билетов не было. Видимо, российские олигархи в Куршевель потянулись. Переночевала и обратно. С корабля на бал, то есть сразу к тебе. Сначала поехала на вашу старую квартиру, но вас там не было… С трудом выяснила, где ты вообще находишься.

Чайник не собирался закипать. Я рассматривала узор камня на столешнице. Точнее, делала вид, что рассматриваю. Что меня в её словах зацепило? Я даже и не поняла сразу… Старая квартира. Я не была там несколько лет. Откуда она знает?

Посмотрела на неё — светится. Готовится новости вываливать. Может, выставить её, пока не поздно? Или поздно уже… Процесс запущен, необратим. Как снежный ком покатился. Мари же — или Маша — достала из сумочки конверт. Я не хотела знать, что внутри, но гостью моё мнение не заинтересовало. Из конверта выпали фотографии. Старые. Хорошо, не черно-белые.

Я потянулась, взяла одну. Себя я узнала сразу. Фотографии детства у меня были, хотя подозреваю, что прореженные не то бабушкой, не то отцом. Я и не задумывалась, принимала как есть.

Мне казалось, что я её не помню. Из детства, сколько ни старалась, ничего не вспоминалось. Даже ощущения. Бывает, что не помнишь человека, но помнишь его прикосновения, слова… Мамы в моей памяти не было. Словно бабушка вырезала, так же как из альбома фотографии.

А узнала сразу. И поняла, почему мне Мари казалась знакомой. Она на неё похожа. Мы с Дунькой нет, а она да. Такая же… красивая. На фотографии мама счастлива. Или производит впечатление? Была бы счастлива, не сбежала бы во Францию, не бросила бы нас.

— Папа по работе был в России… — Голос Мари доносится глухо, словно мне ваты в уши набили. — …А мама — переводчица. Девяностые, денег, говорит, совсем не было. Папа богат. А ваш… отец, конечно, подавал надежды, но к тому времени сел за мошенничество. В общем, мама стала его любовницей, а затем забеременела мной. А у папы детей не было — возраст уже… В общем, он позвал с собой. Только намекнул, что чужие дети ему не нужны. А дальше ты сама знаешь.

И руками развела, словно извиняясь.

Чайник вскипел. Надо срочно чем-то занять руки. Я сполоснула заварник, заварила свежий чай, накрыла его полотенцем, давая запариться. Разлила в две чашки. Одну пододвинула Мари. Мозг думать отказывался. А может, оно и к лучшему?

— Ну? — спросила Мари, дуя в чай и ожидая хоть какой-то реакции.

Реакции не было.

— Ладно я, — наконец, какие-то слова во мне завелись, — но Дуня же совсем маленькой была…

Мари снова руками развела. Правильно, не она же детей бросила на старую бабку и отца с сомнительными моральными качествами. Хотя о чем я? Отец был гораздо честнее. Он хотя бы просто был.

— А зачем приехала?

— Интересно же, — искренне удивилась Мари. — Мама разрешила. Адрес дала. Неверный, правда. И дело у меня к тебе… личного характера.

Где там коньяк был? Прав Герман — мне необходимо спиться. Срочно. Прямо сейчас. Чай коньячный мне в помощь. Я отхлебнула чай, чтобы места для коньяка осталось больше. Коньяк нашёлся в шкафу. Мари, наверное, считает меня алкоголичкой. Не все ли равно? Она чужая. И мама её тоже. А чай с коньяком гораздо полезнее, оказывается.

— А меня как узнала?

— По украшениям. У мамы есть фотографии. Она жалела, что не забрала. Они очень ценные и старые.

Вот так. О цацках оставленных печалилась, а о детях — недосуг. Чай оказался допит. Я смотрела на эту девушку. Сестрой язык не поворачивался назвать. У меня есть сестра — Дунька. Пусть непутевая, но моя. Чужих мне не надо. Зато ей зачем-то нужна я. Иначе бы не пришла.

— Мне всегда Россия нравилась. Она такая… дикая. Здесь гораздо больше места для маневра. И я рассчитываю остаться. Только не как ты, — Мари поморщилась, — бедной родственницей. Я хочу хозяйкой. Поэтому и пришла — договариваться по-хорошему. По родственному, так сказать. — И без перехода заявила:— Отдай мне Германа.

Хорошо, что я чай допила — поперхнулась бы. Захотелось коньяка прямо из бутылки, без чая. Ничего, перехочется.

— Ты сумасшедшая? — спросила я как можно осторожнее.

Мари передернула плечиками и рассмеялась. В рассыпанных по плечам волосах сотнями бликов отражалась лампочка. Хороша — ничего не скажешь.

— Понимаешь, Лида. Наши семьи согласны с нашим выбором. Мама всецело поддерживает, во Франции меня ничего не держит — мама, наконец, разродилась наследником — лучше позже, чем никогда. Буду летать на выходные. Мама Германа тоже. Над дедом она сейчас работает. А Герману я лучше подхожу, ты же видишь. Тем более что ваш брак — фикция. И условия, в которых вы живёте, кошмарны. Я не думаю, что он долго выдержит. Тем более очевидно, что моя родословная с твоей ни в какое сравнение. Твой отец где? Сидит, снова? Вот-вот…

— Пошла вон.

— Я тебе заплачу. У меня много денег. Да, они папины, но он даст. Да и мама сколотила уже капитал. А мой капитал — это я, понимаешь? И сейчас я собираюсь очень выгодно его вложить.

— Пошла вон, — терпеливо повторила я.

Встала, пошла, открыла дверь.

— Я же по-хорошему прошу, — Мари сдаваться просто так была не намерена. — Ты подумай. У тебя дочка маленькая. Ты проблем хочешь?

Я хотела её ударить. Толкнуть. Чтобы упала на пол, некрасиво раскинув ноги, растеряв весь свой лоск. Я держалась. Мари была нарочито нетороплива. Натянула сапожки на стройные ноги. Застегнула. Выпрямилась, улыбнулась. Ослепительно — признаю. Но я, честное слово, лучше вовсе без родни, чем с такой. Привыкла. Да и безопаснее, судя по всему.