52 Гц (СИ) - Фальк Макс. Страница 67

— Что он думал — моего влияния на тебя боялся? Что ты такая смирненькая овечка, куда я тебя поведу — туда ты и пойдешь, своих мозгов у тебя нет? Что он зря в твое воспитание-образование столько бабла вгрохал, ты все равно дураком остался, и если я скажу тебе из окна выпрыгнуть — так ты прыгнешь? Так он думал? От этого он тебя защищал? Что он, меня боялся, что ли? Или он боялся, что его деточка упорхнет своими мозгами жить, а он не при делах останется? — с издевкой спросил Майкл. — Поэтому и нашел способ, пристегнул тебя к своему счету и запустил, куда захотелось. Что ты против отца-то сделаешь.

— Я не спрашивал, — скованно ответил Джеймс. — Я не разговаривал с ним уже много лет. С ним Винсент общается. Я давно от него не завишу.

— Ну и правильно, — буркнул Майкл.

Он затушил сигарету о край подсвечника, который стоял на подоконнике, оставил окурок в нем. Спать расхотелось уже окончательно. Он огляделся. Чердак был завален старым ненужным хламом. Но среди этого хлама, в самом деле, могло отыскаться то, что сгодилось бы для съемок. Или просто можно было убить время, перебирая старые вещи.

Он выдернул из дивана велосипедный скелет, отложил его в сторону. Сел, подтянул к себе ближайшую связку журналов из-под окна. Он любил в детстве листать их, разглядывая картинки. А иногда они с племянниками выдирали из них листы и делали цветные самолетики. Майкл оторвал обложку почище, сложил на колене, запустил в сторону Джеймса. Тот уклонился.

— Почему самолеты?.. — спросил Майкл, ставя локти на колени и ссутуливаясь.

— А почему мотоциклы?..

— Скорость. Адреналин. Почти как полет. Воздух срывает тебя с седла, движок ревет, вибрация идет насквозь, пробирает по всем костям. Ты сливаешься с байком в одно, чувствуешь каждую трещину под колесами, каждый камешек. Летишь. И вся твоя жизнь в твоих руках.

Он замолчал, посмотрел на Джеймса, намекая, что пришла его очередь откровенничать.

— Свобода, — сказал тот. — Хотелось быть как можно дальше от дома, буквально или метафорически. Чувствовать хоть какую-то ответственность за свою жизнь, что-то решать. Я все свои хобби заводил только для того, чтобы подольше не появляться дома.

Джеймс сел с другой стороны дивана, рядом с башней из картонных коробок. Поставил перед собой верхнюю, снял крышку. Внутри оказались старые черно-белые фотографии. Джеймс взял пачку, начал просматривать их, разглядывая лица. Майкл смотрел на него, уткнувшись подбородком в ладонь. Молчал. Потом взялся за телефон, открыл переписку со своим финансовым консультантом.

«Джерри, свяжись с Голуэй Клиник. У них лежит парень, Шеймус О’Брайен. Скажи им, чтобы делали все по полной программе и заплати из моего гонорара за «Баллингари», сколько скажут. Что останется, переведи его жене».

Джеймс перебирал фотографии одну за одной. Майкл смотрел на него — на склоненную голову, ровный профиль, красивый нос.

— Как ты решил стать писателем?.. — спросил он.

Джеймс отвлекся, поднял голову.

— Голоса в голове были слишком громкими, — сказал он. — Мне нужно было куда-то их деть. Так я начал писать пьесы. Потом мне показалось мало, и я написал первый роман. Творчество затягивает, знаешь…

— Знаю, — понимающе сказал Майкл. И добавил, решив прояснить один странный нюанс: — Слушай. У тебя есть такой пунктик — что ты не можешь перечитывать то, что написал? Потому что там, ну, слишком много тебя? За каждой буквой.

— Нет, — удивленно сказал Джеймс. — Если бы я мог не перечитывать — как бы я редактировал?

— А ты, то есть, не сразу пишешь? — удивился Майкл. — Потом переписываешь?

Джеймс улыбнулся.

— А ты, когда получаешь роль, с первого дубля идеально играешь?..

— Нет, конечно! — возмутился Майкл. Потом понял, кинул. — Ага. Ясно. И готовую книгу можешь перечитать?

— Могу.

— Здорово, — сокрушенно сказал он. — А я не могу свои фильмы смотреть. Даже жалко иногда. Пытался, но не могу. Как только вижу свою рожу, так сразу хочется выключить. Или сказать себе, чтоб не придуривался.

— А ты придуриваешься?..

— Я не знаю, — честно сказал Майкл. — До сих пор не знаю, талантливый я или нет. Говорят — да. Ну, раз говорят, наверное, правда. А я сам не знаю. Смотрю на экран и вижу себя. И такое чувство странное… Словно противно.

— Мне нравятся твои фильмы, — сказал Джеймс.

— Хорошо, — вздохнул Майкл.

Все это было грустно. Уже не больно до остроты, но грустно. Долгое выходило прощание, но он был рад, что они могут сидеть и разговаривать. Раньше так не могли. Раньше Майкл мог только сидеть рядом и слушать о высоких материях, не врубаясь, о чем идет речь. А теперь они могут на равных, да только поздно. Дружить им теперь, что ли?

— На самом деле я рад за тебя, — сказал Джеймс, аккуратно укладывая фотографии обратно в коробку. — Ты добился, чего хотел. Ты счастлив?..

— Не знаю, — с сомнением сказал Майкл. — Если бы можно было только сниматься и ничего больше не делать — был бы счастлив. А так… Нет, ну я рад, что сумел не проебать тот шанс, который ты дал. Было бы все впустую — было б обидно.

Майклу страшно хотелось спросить, как он все-таки сошелся с Винсентом. Но ему казалось, это будет лишний вопрос. Эта ночевка вдвоем, чердак, полный старых вещей, старые воспоминания… Они и так были опасно близки к тому, чтобы зажмуриться и сделать глупость.

Майкл вздрогнул от фантомной ревности, представив, как увидит, узнает в Джеймсе новые повадки. Отпечаток опыта с кем-то другим. Это все равно что затащить в постель сразу обоих — и его, и без пяти минут мужа. Нет уж, нахер такие эксперименты. И ставить Джеймса в ряд своих коротких связей, возникших под влиянием момента, он не хотел. Он когда-то восемь месяцев хранил ему верность — настоящий рекорд, ни с кем другим даже близко так не хотелось. Вот пусть все так и остается. В память о том, что было ведь тогда между ними что-то искреннее, хорошее.

— Прости, что я на тебя гавкнул, — сказал Майкл. — Тогда, в развалинах. Ты ничего не выдумывал. Я любил тебя.

— Знаю, — сказал Джеймс.

— Я не хочу, чтобы ты считал меня мудаком. Без тебя я бы до сих пор сидел в гараже и гайки крутил. Это ты показал мне, как можно хотеть большего, какой бывает нормальная жизнь. Не думай, что я забыл — я не забыл. То чего я добился — оно и твое тоже. Ты сказал — не хочешь делать вид, будто меня не было. Я тоже хочу. Не хочу, в смысле. Ты был. Прости… что ничего не сказал про машину, — искренне попросил он. — Я с тобой двести раз через себя перешагнул. В двести первый — не смог.

— Знаю, — с сожалением отозвался Джеймс. — Я понимаю… Сейчас уже. Ты по-другому не мог. Мне так нравилось тебя перевоспитывать, я был так увлечен этим. Мне нравилось быть твоим Пигмалионом, видеть, как ты на меня смотришь, как ловишь каждое слово. Мне так нравилось быть тем, кто показывает тебе другой мир, что я постоянно упускал из виду, чего тебе это стоит. Какую пропасть ты преодолеваешь ради меня. Я судил тебя по правилам своего мира… вежливых, цивилизованных, обеспеченных людей. А ты был — из другого. Из того, где другая жизнь, другая манера решать проблемы. И я не имел права требовать от тебя того, чтобы естественно для меня. Я не понимал этого, не мог понимать — в восемнадцать лет. Но сейчас понимаю. И ты тоже, за это… Прости меня.

Майкл взял его за руку, потянул к себе. Джеймс привалился к нему, Майкл обнял его за плечи.

— Никто из нас не хотел, чтобы так вышло.

— Да.

— Я хочу, чтобы этот фильм, этот проект — был нашим самым хорошим воспоминанием. Я знаю, что разбитое уже не склеить, да и мы уже не те мальчики. И мы вряд ли станем друзьями. Но мы можем сказать друг другу «спасибо». Я пока не готов сказать, что прощаю тебя. Но я хочу простить. Я хочу перестать думать о тебе с болью в сердце.

— Однажды ты перестанешь.

Джеймс глубоко вздохнул, распрямился, вытирая глаза. Майкл выпустил его из рук, встал, отошел к противоположному скату крыши. Присел на корточки перед большой коробкой с игрушками. Вынул несколько деревянных кубиков, лошадку на колесиках, волчок.