Обезьяна и сущность - Хаксли Олдос. Страница 10

Вдруг одна из лопат ударяется обо что-то твердое. Слышится радостный крик, и работа закипела. Через несколько минут наверх поднимается красивый гроб красного дерева.

– Ломайте.

– Хорошо, вождь.

Раздаются скрип и треск ломающегося дерева.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Прекрасно! Вываливайте.

С криками «раз-два, взяли!» работники переворачивают гроб; труп вываливается на землю. Старший из бородатых могильщиков становится рядом с ним на колени и начинает методично снимать с тела часы и драгоценности.

Рассказчик

Благодаря искусству бальзамировщика и сухому климату останки директора пивоваренной корпорации «Золотое правило» выглядят так, словно их предали земле только вчера. Щеки директора, нарумяненные специалистом из похоронного бюро, все еще младенчески розовы. Уголки губ, подтянутые вверх для создания вечной улыбки, придают круглому, блинообразному лицу приводящее в бешенство загадочное выражение мадонны Бельтраффио [70].

Внезапно на плечи стоящего на коленях могильщика обрушивается удар арапника. Камера отъезжает, и мы видим вождя: в грозной позе, с плетью в руке, он стоит на своей мраморной горе Синайской [71], словно воплощение божественного отмщения.

– Отдай кольцо!

– Какое кольцо? – заикаясь, спрашивает могильщик. Вместо ответа вождь наносит ему еще несколько ударов.

– Не надо! Ох, не надо! Я отдам, отдам! Не надо!

Преступник засовывает два пальца за щеку и несколько неуклюже выуживает оттуда красивое бриллиантовое кольцо, которое покойный пивовар купил себе во время Второй мировой войны, когда дела шли так замечательно.

– Положи туда, вместе с другими вещами, – приказывает вождь и, после того как приказ выполнен, с мрачным удовольствием добавляет: – Двадцать пять плетей – вот что ты получишь сегодня вечером.

Громко стеная, могильщик молит о снисхождении – только на этот раз. Учитывая, что завтра Велиалов день… К тому же он стар, он честно трудился всю жизнь, дослужился до помощника надзирателя…

– Такова демократия, – обрывает его вождь. – Перед законом все мы равны. А закон гласит: все принадлежит пролетариату, иными словами, государству. А какое наказание ждет того, кто ограбил государство? – В безмолвном горе гробовщик вскидывает на него взгляд. – Так какое? – занося плеть, рявкает вождь.

– Двадцать пять плетей, – слышится почти беззвучный ответ.

– Правильно! С этим мы разобрались, не так ли? А теперь посмотрим, как там у него с одеждой.

Та из девушек, что помоложе и постройнее, наклоняется и ощупывает черный двубортный пиджак трупа.

– Вещь неплохая, – говорит она. – И никаких пятен. Из него ничего не вытекло.

– Я примерю, – решает вождь.

Не без труда могильщики снимают с покойника брюки, пиджак и рубашку, после чего сбрасывают оставшееся в нижнем белье тело обратно в могилу и засыпают его землей. Тем временем вождь берет одежду, критически хмыкает, затем скидывает жемчужно-серый пиджак, принадлежавший когда-то начальнику производства «Западно-шекспировской киностудии», и всовывает руки в более консервативное одеяние, хорошо сочетавшееся с портетом и «Золотым правилом».

Рассказчик

Поставьте себя на его место. Быть может, вы не знаете, что хорошая чесальная машина состоит из барабана и двух подающих валиков, а также разнообразных игольчатых и чистильных валиков, курьерчиков, приемных барабанов и тому подобного. А если у вас нет чесальных машин или механических ткацких станков, если у вас нет электродвигателей, чтобы приводить их в движение, нет динамо-машин, чтобы вырабатывать электричество, нет угля, чтобы поднимать пар, нет печей, чтобы плавить сталь, – что ж, в этом случае, чтобы иметь приличную одежду, вам, очевидно, остается рассчитывать на кладбища, где зарыты те, кто пользовался всеми этими благами. Но пока повсюду наблюдалась высокая радиация, даже кладбищами нельзя было пользоваться. В течение трех поколений жалкие остатки человечества, пережившие заключительную фазу технического прогресса, кое-как перебивались в полном одичании. Только в последние тридцать лет они смогли без опасений пользоваться погребенными остатками du confort moderne [72].

Крупный план: нелепая фигура вождя, одетого в пиджак человека, чьи руки были гораздо короче, а живот гораздо толще, чем у него. На звук шагов вождь оборачивается. В кадре, снятом дальним планом с места вождя, мы видим, как доктор Пул со связанными за спиной руками устало бредет по песку. За ним движутся три его стража. Стоит ему споткнуться или замедлить шаг, как они тычут его в зад покрытыми иголками листьями юкки и громко хохочут, когда он вздрагивает.

В молчаливом изумлении вождь следит за их приближением.

– Во имя Велиала, что это? – наконец осведомляется он.

Группка останавливается у подножия мавзолея. Три стража кланяются вождю и начинают рассказывать. На своей лодчонке они ловили рыбу у Редондо-Бич, как вдруг увидели выплывающий из тумана огромный, странный корабль; они тут же подгребли к берегу, чтобы их не заметили. Из развалин старого дома они наблюдали, как чужаки высадились на берег. Тринадцать человек. А потом этот мужчина и с ним женщина добрели до самого порога их убежища. Женщина ушла, а когда мужчина стал рыться маленькой лопаткой в грязи, они набросились на него сзади, сунули в рот кляп, связали и вот привели для допроса. Следует долгое молчание; наконец вождь спрашивает:

– По-английски говоришь?

– Говорю, – запинаясь, отвечает доктор Пул.

– Хорошо. Развяжите и поднимите его сюда.

Стражи поднимают доктора Пула, да так бесцеремонно, что он приземляется у ног вождя на четвереньки.

– Ты священник?

– Священник? – с тревожным удивлением переспрашивает доктор Пул и отрицательно качает головой.

– Тогда почему у тебя нет бороды?

– Я… я бреюсь.

– Так, значит, ты не… – вождь проводит пальцем по щеке и подбородку доктора Пула. – Понятно, понятно. Встань.

Доктор Пул повинуется.

– Откуда ты?

– Из Новой Зеландии, сэр.

Доктор Пул с трудом сглатывает; ему хотелось бы, чтобы во рту не было так сухо, а голос не дрожал так от ужаса.

– Из Новой Зеландии? Это далеко?

– Очень.

– Ты приплыл на большом корабле? Парусном?

Доктор Пул кивает и в менторской манере, к которой всегда прибегает, когда общение грозит сделаться затруднительным, принимается объяснять, почему они не смогли пересечь Тихий океан на пароходе.

– Нам негде было бы пополнять запасы топлива. Наши судоходные компании используют пароходы только в каботажном плавании.

– Пароходы? – повторяет вождь, и на лице у него появляется интерес. – У вас все еще есть пароходы? Но значит, у вас не было Этого?

Доктор Пул озадачен.

– Я не совсем уловил, – говорит он. – Чего этого?

– Этого. Ну, знаете, когда Он одержал верх.

Подняв руки ко лбу, надсмотрщик с помощью указательных пальцев изображает рожки. Подчиненные преданно следуют его примеру.

– Вы имеете в виду дьявола? – с сомнением в голосе осведомляется доктор Пул.

Собеседник кивает.

– Но ведь… То есть я хочу сказать…

Рассказчик

Наш друг – праведный конгрегационалист [73], но, увы, либерал. А это значит, что он никогда не отдавал Князю мира сего онтологически ему должного. Проще говоря, доктор Пул в Него не верит.

– Да, Он пришел к власти, – объясняет вождь. – Выиграл битву и овладел всеми. Это случилось в день, когда люди совершили все это.

Широким всеобъемлющим жестом он обводит запустение, бывшее когда-то Лос-Анджелесом. Лицо доктора Пула проясняется: он понял.