Моя борьба. Книга вторая. Любовь - Кнаусгор Карл Уве. Страница 26

С того дня она взяла этот метод на вооружение. Заслышав малейший звук из нашей квартиры, пусть даже мои тяжелые шаги, она начинала неистово колотить по трубе. Звук был назойливый, как больная совесть, особенно потому, что виновник его оставался невидим. Я ненавидел это, у меня было такое чувство, что меня нигде не оставляют в покое, даже в моей собственной квартире.

Приблизилось Рождество, и в квартире под нами стало тихо. Мы купили елку на базарчике в Хюмлегордене: уже стемнело, воздух был нашпигован снегом, на улицах происходила типичная предпраздничная толчея, когда люди проплывают друг мимо друга, не замечая никого и ничего. Мы выбрали елку, продавец, одетый в комбинезон, упаковал ее в сетку, чтобы удобнее было нести, я расплатился и закинул сверток на плечо. Только тут я задумался, не великовата ли она. Спустя полчаса, много раз сделав остановки по дороге, я втащил елку в квартиру. Увидев ее в гостиной, мы захохотали. Она была огромная. Мы купили себе гигантскую елку. Хотя, может, это было и не так глупо, в этом году нам предстояло в первый и последний раз праздновать Рождество вдвоем. В самый праздник мы наелись шведских традиционных угощений, которые привезла нам Линдина мама, распаковали подарки и посмотрели «Цирк» Чаплина, потому что уже купили себе полное собрание его фильмов. В рождественские каникулы мы смотрели их, ходили на дальние прогулки по безлюдным улицам, ждали, ждали. Русскую соседку мы забыли, внешнего мира в эти дни для нас не существовало. Мы съездили к Линдиной маме, провели там несколько дней, а вернувшись домой, принялись готовить новогодний ужин, на который мы ждали Гейра с Кристиной и Андерса с Хеленой.

С утра я убрал квартиру, сходил в магазин за продуктами, погладил большую белую скатерть, расставил стол на одну доску и накрыл его, начистил серебро и подсвечники, разложил салфетки, поставил вазы с фруктами, чтобы к приходу гостей в семь вечера все блестело и сверкало подлинной буржуазностью. Первыми пришли Андерс и Хелена с дочкой. Мама Хелены учила Линду, и, хоть она на семь лет младше Хелены, они сдружились. С Андерсом Хелена была вместе уже три года.

Хелена актриса, а Андерс… он криминальный тип. Когда я открыл им, они стояли за дверью с красными-красными лицами, с мороза.

– Здорово, старик! – сказал Андерс. На нем была меховая ушанка, объемный синий пуховик и туфли на тонкой подошве. Не эталон элегантности, но странным образом Андерс составлял достойную пару Хелене, которая в своем белом пальто, черных высоких сапогах и белой меховой шапке оным эталоном, безусловно, была. Рядом с ними сидел в коляске их ребенок и смотрел на меня серьезно.

– Привет, – сказал я и заглянул девочке в глаза. Ни одна мышца ее лица не дрогнула.

– Заходите! – пригласил я и отступил на шаг.

– Можно мы коляску в квартиру закатим? – спросила Хелена.

– Конечно. Пройдет или открыть вторую створку двери?

Пока Хелена возилась с коляской, протискивая ее в дверь, Андерс в коридоре снимал с себя верхнюю одежду.

– А где сеньора? – сказал он, растирая руки.

– Отдыхает, – ответил я.

– Все в порядке?

– Да.

– Отлично! – сказал он. – Ну и холодрыга на улице!

Крепко вцепившись руками в перекладину коляски, к нам в коридор въехала юная девица.

Хелена поставила коляску на тормоз, вытащила девочку и, пока та замерла на полу, сняла с нее шапку и расстегнула молнию на красном комбинезоне. Под ним на ней было синее платье, белые колготы и белые туфли.

Из спальни вышла Линда с сияющим лицом. Она поцеловала Хелену, а потом они долго обнимались, глядя глаза в глаза.

– Какая ты красавица! – сказала Хелена. – Как тебе удается? Помню, когда я была на девятом месяце…

– Просто старое платье для беременных, – ответила Линда.

– Тебе очень идет. Красавица!

Линда довольно улыбнулась, потянулась вперед и чмокнула Андерса.

– Шикарный стол! – прокомментировала Хелена, входя в гостиную. – Вау!

Не зная, куда себя деть, я пошел на кухню, якобы что-то проверить, но на самом деле переждать, пока все войдет в берега. Но тут же снова позвонили в дверь.

– Ну? – сказал Гейр, когда я открыл ее. – Успел все отмыть?

– А чего это вы сегодня? Мы же на понедельник договаривались. У нас народ собрался Новый год отмечать, так что вы прямо некстати, – ответил я. – Ну ничего, попробуем вас как-нибудь втиснуть…

– Привет, Карл Уве, – сказала Кристина, целуя меня. – Вы в порядке?

– Еще в каком, – сказал я и отошел от двери, чтобы они могли раздеться.

Тут и Линда вышла с ними поздороваться. Еще несколько поцелуев, еще снятые пальто и ботинки, наконец, все заходят в гостиную, где несколько минут дочка Хелены и Андерса, ползком изучающая местность, служит спасительным объектом всеобщего внимания, но потом ситуация приходит в норму.

– Я гляжу, вы рьяные хранители рождественских традиций, – сказал Андерс, кивая на елку в углу.

– Отдали за нее восемьсот крон, – сказал я. – Так что будет стоять, пока в ней жизнь теплится. Мы денег на ветер не бросаем.

Андерс заржал.

– Господин директор начал шутить!

– Да я не переставал. Просто вы, шведы, ни черта не понимаете из того, что я вам говорю!

– Ага. Сначала я вообще ни слова разобрать не мог.

– Так вы в этом году купили елочку для нуворишей? – спросил Гейр, пока Андерс тараторил на псевдонорвежском, как это всегда делают шведы: побольше kjempe [11], иногда gutt [12], который для шведского уха звучит комично, и все это с энергией и энтузиазмом и задирая интонацию в конце каждой фразы. Это, естественно, не имело ничего общего с моим диалектом, из-за чего они называли его нюнорском [13].

– Мы нечаянно, – сказал я и улыбнулся. – Такая огроменная елка ни к чему, признаю ошибку. Но когда мы ее покупали, она казалась гораздо меньше. Когда уж сюда притащили, поняли, до чего она здоровая. Признаюсь, у меня всегда были большие проблемы с определением размеров на глаз.

– Андерс, а ты знаешь, что такое kjempe? – спросила Линда.

Он покачал головой:

– Я знаю avis [14]. Gütt [15]. И vindu [16].

– Представь себе, это наше jätte. Kjempestor значит «очень большой».

Линда боится, что я мог обидеться? Или чего это она?

– Я только через полгода поняла, что это одно и то же слово, – продолжала она. – Наверняка есть куча слов, которые я считаю понятными, а на самом деле не понимаю. Я боюсь подумать, как я два года назад переводила Сетербаккена. Тогда я норвежского вообще не знала.

– А Гильда? – спросила Хелена.

– Нет, она знала меньше моего. Но я не так давно открыла книгу, первые страницы, вроде все нормально. Кроме одного слова. Я краской заливаюсь, когда думаю об этой ошибке. Я перевела stua, гостиная, как stuga [17]. Получилось, что он сидит в домике, а не в гостиной, как в тексте.

– А как будет stuga по-норвежски? – спросил Андерс.

– Hytte, – ответил я.

– А, hytte! Да, есть разница, – сказал он.

– Но никто нам на вид не поставил, – сказала Линда. Она смеялась.

– Кто хочет шампанского? – спросил я.

– Давай я принесу, – сказала Линда.

Принеся бутылку, она составила вместе пять бокалов и начала снимать металлическую сетку, слегка отвернувшись и прищурив глаза, словно бы ожидая, что пробка выстрелит в потолок. Но она ткнулась ей в руки с мокрым хлопком, и Линда занесла бутылку, из которой выпирало шампанское, над бокалами.

– Хай-класс, – сказал Андерс.