Портрет - Хаксли Олдос. Страница 2

— Как и всем нам, верно? — Владелец Поместья ткнул мистера Биггера пальцем в бок и расхохотался.

Из вежливости мистер Биггер тоже немного посмеялся; когда же приступ веселья у собеседника миновал, он возобновил свой рассказ:

— В конце концов они задумали бежать вдвоём за границу, обосноваться в Вене и жить на фамильные драгоценности рода Хертморов, заботу о сохранности которых леди Хертмор должна была взять на себя. Драгоценности эти стоили не менее двадцати тысяч, а в Вене, во времена Марии-Терезии [12], на одни только проценты с этой суммы можно было существовать вполне безбедно.

Подготовка к побегу длилась недолго. Друг Джанголини оказал влюблённым всяческое содействие: раздобыл паспорта на вымышленное имя, нанял лошадей, которые должны были ожидать их на материке, предоставил им в распоряжение собственную гондолу. Бежать они условились сразу после заключительного сеанса. И вот этот день настал. Лорд Хертмор, как обычно, в гондоле доставил супругу в мастерскую Джанголини, где она устроилась в похожем на трон кресле с высокой спинкой, и снова отправился на концерт Галуппи в «Мизерикордии». В ту пору карнавал был в полном разгаре. Даже среди бела дня по улицам всё расхаживали в масках. Леди Хертмор носила маску из чёрного шёлка — ту самую, что вы видите на портрете у неё в руке. Её супруг, отнюдь не склонный к увеселениям и порицавший карнавальный разгул, всё же предпочитал следовать причудливым нравам горожан, дабы не привлекать к себе ненужного внимания.

Обычным одеянием знатных венецианцев в карнавальные недели были чёрный плащ до пят, громадная треугольная чёрная шляпа и маска из белой бумаги с длинным носом. Так же одевался и лорд Хертмор, ничем не желая отличаться от других. Угрюмый, невозмутимо степенный английский милорд, облачённый в шутовской наряд участника весёлого маскарада, должно быть, представлял собой на редкость нелепое и ни с чем не сообразное зрелище. «Панталоне в костюме Пульчинеллы» [13] — так прозвали его наши любовники: старый дурень в извечной комедии, выряженный шутом. Итак, в то утро, как я уже сказал, лорд Хертмор, как обычно, явился в нанятой гондоле вместе со своей супругой. Что до леди Хертмор, то она явилась со спрятанной в складках просторного плаща кожаной шкатулкой, в которой на шёлковой подкладке уютно покоились фамильные драгоценности Хертморов. Сидя в тёмной каюте гондолы, супруги провожали взглядом соборы, роскошно украшенные палаццо и высокие, скромного вида здания, медленно скользившие мимо них. Из-под маски Панча [14] голос лорда Хертмора звучал глухо, размеренно, невозмутимо:

— Высокоученый падре Мартини [15], — говорил он, — намерен оказать мне высокую честь — отобедать завтра у нас. На свете нет человека, более сведущего в истории музыки. Я прошу вас отнестись к нему со всею предупредительностью.

— Вы можете быть уверены в этом, милорд. — Она едва сдерживала внутреннее ликование, готовое вот-вот прорваться наружу. Завтра в обеденный час она будет уже далеко отсюда, за кордоном. Миновав Горицию, она будет мчаться по направлению к Вене. Бедный старик Панталоне! Впрочем, жалости к нему она совсем не испытывала. В конце концов, он остаётся со своей музыкой, к тому же у него целая куча мраморных обломков. Под плащом она ещё крепче сжимала шкатулку с драгоценностями. Сколь восхитительно волнующей была её тайна!

Мистер Биггер заломил руки и театральным жестом прижал их к левой стороне груди. Он испытывал подлинное блаженство. Повернув к Владельцу Поместья свой острый, словно бы лисий, нос, он благодушно улыбнулся. Владелец Поместья сидел неподвижно, весь обратившись в слух.

— И что же? — с нетерпением спросил он. Мистер Биггер разжал пальцы и уронил руки на колени.

— Итак, — продолжал он, — гондола приближается к дому Джанголини, лорд Хертмор помогает супруге выйти, ведёт её в мастерскую художника на втором этаже, с привычными изъявлениями вежливости препоручает её его заботам и затем отправляется на утренний концерт Галуппи в «Мизерикордии». В распоряжении любовников остаётся добрых два часа для последних приготовлений.

Как только старый Панталоне скрывается из виду, в комнату вбегает приятель художника — в маске, в плаще, как и всё на улицах карнавальной Венеции. Следуют приветствия, рукопожатия, смех не смолкает ни на минуту: всё удалось как нельзя лучше, ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. Леди Хертмор извлекает из складок плаща шкатулку с драгоценностями. Она открывает её: тотчас же раздаются по-итальянски бурные восклицания, выражающие изумление и восторг. Бриллианты, жемчуга, огромные изумруды Хертморов, рубиновые застёжки, алмазные серьги — все эти сверкающие, искрящиеся вещицы любовно рассматриваются, передаются из рук в руки. По мнению приятеля, всё это богатство стоит не менее пятидесяти тысяч цехинов. Любовники в экстазе бросаются в объятия друг друга.

Друг Джанголини напоминает, что напоследок предстоят ещё кое-какие дела. Нужно пойти в полицейское управление за паспортами. О, это простая формальность, но без неё не обойтись. Он отправится вслед за ними и продаст один из алмазов, чтобы обзавестись суммой, необходимой для путешествия.

Мистер Биггер прервал свой рассказ, закурил сигарету и, выпустив изо рта облако дыма, заговорил снова:

— Итак, закутавшись в плащи и надвинув капюшоны на глаза, они разошлись в разные стороны — друг Джанголини в одну, художник со своей возлюбленной в другую. О, любовь в Венеции! Мистер Биггер мечтательно закатил глаза.

— Случалось ли вам влюбляться в Венеции, сэр? — спросил он Владельца Поместья.

— Нет, дальше Дьеппа я нигде не бывал, — отозвался тот, покачав головой.

— О, вы многое потеряли в жизни. Навряд ли тогда вам удастся представить, что чувствовали юная леди Хертмор и Джанголини, когда они скользили по бесконечным каналам, глядя друг на друга через прорези масок. Быть может, они целовались — это не так просто, когда на лице маска, — и, кроме того, существовала опасность, что кто-нибудь узнает их через окошечко гондолы. Нет, пожалуй, — задумчиво заключил мистер Биггер, — им достаточно было только смотреть друг на друга. В Венеции, когда медленно плывёшь вдоль каналов, вполне довольно созерцания, одного лишь созерцания.

Он слегка покрутил в воздухе рукой и умолк. Сохраняя молчание, он несколько раз глубоко затянулся; когда же заговорил снова, голос его звучал негромко и ровно:

— Спустя примерно полчаса после их ухода к дверям дома Джанголини приблизилась гондола, из неё вышел человек в бумажной маске, закутанный в чёрный плащ, с неизменной треугольной шляпой на голове, и поднялся по лестнице в мастерскую художника. Она была пуста. С мольберта улыбался портрет — мило и слегка глуповато. Но художника нигде не было видно, и кресло для модели пустовало. Сохраняя невозмутимый вид, человек в маске с длинным носом оглядел комнату. Его рассеянный взгляд задержался, наконец, на открытой шкатулке, беспечно оставленной любовниками на столе. Глубоко посаженные, окружённые тенями глаза под гротескной маской долго и пристально всматривались в брошенный предмет. Длинноносый Пульчинелла, казалось, погрузился в размышление.

Вскоре на лестнице послышались шаги, раздался смех. Человек в маске повернулся к окну, чтобы выглянуть на улицу. За его спиной с шумом распахнулась дверь: возбуждённые, беззаботно весёлые, в комнату со смехом влетели любовники.

— А, caro amico! [16] Уже здесь? Что с бриллиантом?

Закутанная в плащ фигура у окна не шелохнулась. Джанголини оживлённо продолжал рассказывать: с подписями не возникло ни малейшего затруднения, расспросов не последовало, паспорта лежали у них в кармане. Можно было отправляться немедленно.