Бешеный волк (СИ) - Плотникова Александра. Страница 48

…Потом он очнулся и несколько мгновений ошалело хлопал глазами, узрев над собой закопченный потолок ведьминой избы и встревоженные физиономии Разэнтьера и Рейн. От женщины пахло морозом, на белой коже пунцово горел румянец, из толстой косы выбилось несколько прядок, и они теперь щекотали ему лицо.

— Ты меня… да я тебя… Изверг! — она зажмурилась так, будто вот-вот заплачет, и ушла в самый темный угол, хлестнув Волка неясной глухой обидой.

«Что я опять сделал не так?» — недоуменно подумал Ваэрден. И тут же отмел эту мысль, силясь разобраться в собственных видениях, уже почти истаявших, как клочки тумана под солнцем. Какие из них в действительности хранила его память, а какие — наслала ведьма? Даже забывшись, они будоражили замерзшую душу, звали куда-то…

Как же зябко, несмотря на горящий в очаге огонь. Как будто он снова очутился во флигеле садовника, едва живой от холода, с непроходящей болью в груди. Тогда он долго пролежал пластом, боясь вернуться в особняк, и боясь потерять дар и умереть — ведь Смерть была вотчиной его хозяина. Только решение бежать дало ему силы оправиться от болезни и встать.

Теперь боль была иного свойства, ее не избыть отварами и мазями — можно лишь успокоить мятущееся сердце, дав ему то, чего оно желает.

А чего оно желает?

— И в третий раз я спрошу, — проник в Волковы мысли низкий голос Тагиры. — Ради чего ты живешь?

— Не знаю, — опустил седую голову Бешеный Волк. За спиной его рваными черными полосами растеклось по шкурам марево крыльев, но так и не оформилось, дрожало переливчато.

Сверкнули из темноты красноватые огоньки глаз Лемпайрейн. Она примчалась, едва почуяв, что он опять теряется в сером сумраке.

Быть может, она и есть одна из тех четырех женщин, что разделят с ним будущее?

Что такое любовь, он не знал. Вернее, не хотел помнить. Запрещал себе вспоминать. О чем думает эта женщина? Что она чувствует? Ваэрден не смел заглядывать в ее потаенные мысли, скрытые под щитами.

— А коли не знаешь, так подумай на досуге, ради чего тебе жить стоит, — фыркнула знахарка. — И оглядись повнимательней — вдруг жизнь рядом ходит? Это раньше ты бездомным волчонком бегал, а сейчас — что ж ты стаю свою от себя гонишь, вожак? А теперь спрашивай, что хотел.

Ваэрден передернул плечами, зарылся поглубже в меха и привалился боком к своему риану, изредка поглядывая на ифенхи, так и сидевшую в полумраке возле двери. Она никак не могла решить, уйти ей, или все же остаться, и то порывалась встать, то замирала — словно слышала что-то недосказанное.

— О каком святилище вы все время твердите? Что за духи? Почему в моей голове все время кто-то посторонний языком треплет?

Некстати вспомнился темный водоворот, в который его внезапно окунула ярость, тело инстинктивно напряглось, рыкнуло… И отпустило так же внезапно как накатило.

— Тише, тише… Боевой нашелся — бабка явственно смеялась над ним, но как-то беззлобно, что ли. И необидно. — Здесь недалеко место есть — вестимо, от вемпари осталось. А может, и до них стояло, я не знаю… Но только там сила живет, которая наш мир держит. Ты можешь над старухиными сказками посмеяться — а можешь поверить. Не будь покровительства Великих Духов — давно иссякли бы реки, погибли леса, превратился в отраву воздух. Никто не помнит, почему так. Но тысячелетиями Духи призывают в место своего пребывания магов-Хранителей, их еще называют Опорами. Призванные должны своим служением поддерживать порядок и жизнь в мире. Они — голоса и руки Духов. Четверо — Огонь, Вода, Земля, Воздух — служат яви, плотскому бытию. Другие четверо — Жизнь, Смерть, Время и Дух — охраняют мир неявный, тот, что за Гранью существует. Стихии связывают реальность в единое целое, но есть среди магов девятый — тот, кто вбирает в себя Равновесие между ними. Его уделом становится сама Тьма, ему подвластны все восемь Колонн. Его дар и проклятие — способность видеть и изменять будущее, настоящее и прошлое. Небывшее делать бывшим, небудущее — возможным, приводить в настоящее то, чего нет. Опора Равновесия внимает голосу самого мира и исполняет его волю…

Тагира умолкла, давая осмыслить услышанное. Ваэрден сделал вид, что не понял, к чему она клонит, хотя напряженные, застывшие лица Разя и Рейн могли бы донести намек и до полного идиота. Для пущего счастья не хватало еще оказаться тем самым девятым.

Но увы, если поверить ведьме, то все странности последних месяцев вставали на свои места. Зовущие куда-то голоса, сны, в которых виделось кошмарное будущее Темных, ревущая фиолетовая воронка…

Юфус. Хранитель Смерти. Выходит он — служитель Колонн?

«Кому я перебежал дорогу? Кретина кусок…»

— Ну допустим, я тебе поверю. Но о какой вере духам может идти речь, когда они выбирают подонков вроде этого мертвятника?

Ведьма вздохнула и отвернулась, пряча взгляд. Разом поникнув и сгорбившись, она стала казаться еще меньше и старше.

— Они должны выбирать, Волк. Иначе мир умрет. Но по-настоящему достойных магов больше не рождается. Никто не приходит танцевать на Круг. Спи, вечером праздник. Тебе надо быть там.

Неслышно вышел Разэнтьер, бабка поворчала-поворчала и посеменила следом за ним. Лемпайрейн, наконец, покинула свой угол, разделась и устало свернулась клубочком у Волка под боком. Впервые тепло ее тела рядом не принесло раздражения, наоборот, успокоило. Уже засыпая, Ваэрден наполз на ифенхи всем телом, подгребая ее, как любимую игрушку, и уткнулся носом в волосы.

К вечеру деревенская площадь заполнилась огнями факелов и самодельных фонариков. Вокруг дерева мун уже толпились дети в ожидании гостинцев; кто забрался на широкие нижние ветки, кто собирал метелки синей хвои и перевязывал их ленточками. Взрослые накрывали столы и тоже ждали — сегодня честь исполнять обряд Излома года принадлежала Старейшине Тореайдру. Круг из восьми больших поленниц уже опоясал площадь, облитые маслом пирамиды только и ждали, когда на них разгорится веселое пламя, знаменуя собой начало нового годового оборота Колеса Судьбы.

Возле одного из маленьких костров, на которых готовилась свежепойманная дичь, волком лежал Аль-хэйне. Зарывшись носом в чуть истертый мех расстеленной нарочно для него медвежьей шкуры, ифенху сонно наблюдал за суетой. Если к нему подходили, он вяло вилял хвостом и отворачивался, давая понять, что не хочет внимания к своей персоне. Всеобщее возбуждение проплывало мимо него, лишь Змей, мелькавший то там, то здесь с какими-то свертками, вызывал ленивое любопытство. Он скинул морок и явил перед деревенскими жутковатую нечеловечность своего облика, но — удивительное дело! — это никого не пугало. Люди по-прежнему обращались к нему с искренним уважением. Тореайдр почти урчал от удовольствия.

Ночь стояла на удивление ясная, морозная. Прочертившие полнеба полосы из черно-серых сделались аметистовыми и притягивали взгляд, манили. Густая россыпь звезд кокетливо пряталась за зеленовато-розовой вуалью северного сияния. Снег искрился и вкусно похрустывал под ногами, все звуки слышались острее и ярче, нюх будоражили десятки чистых запахов.

Волк дернул ухом, заслышав легкие шуршащие шаги, но головы не поднял. Женская рука потрепали его по загривку, почесали за ушами.

«Я тебе не собака!» — возмутился ифенху, сопроводив мысленное заявление утробным ворчанием.

— Не кисни, все наладится, — бархатистый грудной голос Лемпайрейн лился кошачьим мурлыком. — Уж и приласкать нельзя, бука.

«Это у тебя называется «приласкать»?» — фыркнул Ваэрден и дернул головой, сбрасывая руку. Он старался не думать о том, как пробежал по телу дрожь и хвост едва не завилял сам собой. «Женщины!»

Она только фыркнула и уселась рядом на шкуру.

Меж тем начало разворачиваться действо. Люди и нелюди собрались внутри кольца — горели глаза, замерло дыхание, сердца возбужденно колотились. Не иначе, увидели в Старейшине доброго волшебника из детских сказок и ждали, что тот начнет вершить чудеса направо и налево. А его змеиный взгляд туманился какой-то невысказанной тоской. Старый Темный застыл возле дерева, глдя сквозь собравшихся. Чешуйчатая рука сжимала горящий факел так, что посерели пальцы и когти впились в ладонь. Звездный свет вперемежку с инеем и трепетными рыжими бликами серебрился на меховой опушке плаща, застежках длиннополого походного кафтана, очерчивал уши и непокрытую голову. Посвистывал в древесной кроне ветер, трещало и гудело пламя.