Тропа до звезд (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич. Страница 5

Тут становилось сложнее. Судя по ощущениям, практически возле заднего — относительно пилотской кабины — входа сидел какой-то здоровяк. И он был на взводе: крутил головой и сжимал кулаки. К слову, за подобную детализацию на курсе четырехмерной сенсорики ставили «выше всяких похвал» и рекомендовали пообщаться с ректоратом о карьере в спецслужбах. Но Саймон плевал на игры особистов — особенно учитывая ранние этапы истории лоцманов. Главное, что сейчас он практически видел своего противника.

Ближе к носу корабля, между обоими рядами кресел стоял еще кто-то. Невысокий, не очень внушительной комплекции. Стоял, похоже, спиной к Саймону. Это оказалось удачей.

Вдох, выдох. Зайти на счет «три», шаг вправо, навестись на амбала, выстрелить. Его прикрывает спинка кресла, поэтому главное — не дать нырнуть за нее окончательно. Потом шаг влево, поймать коротышку в прицел, еще выстрел. И можно заняться пилотом. Выдох, вдох. Ну, «поехали!», как говорил святой Гагарин.

Здоровяк действительно оказался нервным. И неплохо тренированным. Когда зашипели приводы дверей, он успел вскочить и даже выстрелить в проем. Увернулся лоцман исключительно благодаря дару— и все той же «выживальщине». «Спортзал», — напомнил он себе, ныряя в сторону. «Тренировки», — ехидно прошелестело где-то в затылке, вслед за влепившимся в переборку зарядом. «Лучший инструктор с рекомендациями», — родилось и утвердилось в глубине души титанованадиевое намерение.

Автоматика не подвела, руки — аналогично. Амбал изогнулся и осел на то же сиденье, с которого его сорвала тревога. Саймон потратил мгновение, чтобы удостовериться, проверил индикатор заряда и переключился на коротышку…

Которого не было.

Еще мгновение оказалось бездарно профукано на совершенно неуместное удивление. А потом небольшая, но крепкая ладонь рубанула лоцмана по кисти — и все завертелось.

Тут никакой заслуги в том, что остался жив и цел, он себе приписать не мог. Действовать пришлось исключительно рефлекторно — и, если объективно, получилось так себе. Когда Саймон после резкого броска все же сгруппировался и откатился по проходу, то понял, что около десятка секунд отчаянно сражался с невысокой, но крайне энергичной и серьезно настроенной девушкой. Та сощурилась, тряхнула короткими, густого медного цвета кудряшками и снова прыгнула на противника.

И снова ему повезло. Оружие здоровяка, более массивная и массовая модель того же «Ската», подвернулось под руку, когда шея лоцмана уже была зажата в классический «треугольник» между бедрами агрессивной барышни. Саймон ухватил за эжектор, почти не глядя размахнулся — и крепкая, удобная рукоять опустилась противнице на висок. Девушка закатила глаза, обмякла, разжала захват. Пришлось потратить еще около полуминуты на то, чтобы мир перестал раскачиваться и танцевать от гипоксии. Потирая отбитое запястье, морщась и кривясь при каждом шаге, сплевывая кровь из разбитой об «забрало» губы, лоцман встал с четверенек, подобрал оба ствола и направился в сторону кабины пилота.

Тот, судя по всему, за обстановкой на борту не следил. Поэтому, когда Саймон вломился внутрь, почти не отреагировал. Пришлось ткнуть его эжектором в затылок.

— Nani? — пилот обернулся, глаза его расширились, а потом он сник целиком и проворчал: — О, de puta madre, ну ты и Schwuler.

— Да, я такой, — прохрипел Саймон, живо представляя, как феерично сейчас выглядит. Потом откашлялся и продолжил уже более уверенно: — А ты, cabron, заворачивай барбухайку, не то я тебе fosz na dupe натяну — через плечо.

— Oui, — мрачно бросил пилот и поколдовал над консолью. Когда он закончил, и лоцман почувствовал смену курса, пришлось снова ткнуть оружием.

— Как отключается та херня в коридоре?

— А смысл? — удивленно приподнял брови собеседник. За что получил эжектор в зубы, проникся и запыхтел: — Неф, беф футок, оно фамо! Мы фе не палафи!

Саймон убедился, что челнок лежит на курсе к транспорту, оглушил пилота и побежал к загадочной тумбе. Буквально стоило ему приблизиться, как несколько огоньков моргнули и сменили цвета, в основном с зеленого на желтый. Пара погасла совсем. Смарт запоздало подтвердил полный доступ ко всем системам корабля, подключилась и диагностика, и связь. По основному каналу пробился капитан:

— Черт побери, парень, я не знаю, что ты сделал, но у нас все заработало! Мы выравниваемся!

— Ага, — промычал «парень». Накатывала слабость, мутило, тело казалось как не своим. — Сделал вроде. Вы это, берите управление на себя. Я пойду, посижу…

И он ополз по стенке на пол.

Часть 1. Глава 3

В области акушерства и неонатологии Семьи лоцманов придерживались на редкость ортодоксальных взглядов. Это не было связано с традициями или замкнутостью клановой среды — хотя отчасти уже могло быть отнесено к оным. Так уж получалось, что ребенок, выращенный в реплистате, с куда меньшей — на порядки! — вероятностью проявлял нужные Семьям таланты, чем выношенный и рожденный естественным путем. Еще одна из многочисленных загадок лоцманов — которые они сами порой не могли решить.

Именно в силу того, что был произведен на свет традиционным образом, Саймон имел полное право сказать: «Мама, роди меня обратно!»

Корабельный медик, которому капитан скинул телеметрию со смарта Саймона, впал в состояние тихой паники и не придумал ничего умнее, чем запихнуть пациента в регенератор. Удачным оказалось то, что эта модель предусматривала возможность транспортировки в стационар — прямо внутри капсулы. Так что в себя лоцман пришел уже на поверхности, сидя на койке в палате центральной столичной клиники.

По идее, телесный дискомфорт подлежал решительному экзорцизму. Все синяки, ссадины и даже рассеченную губу затянуло буквально на глазах — да и оказалось-то их всего ничего. Но на память осталась фантомная боль. Организм не верил, что мог поправиться так быстро, и проявлял бдительность.

А тем временем в помещении происходила приторно вежливая, исполненная заверений в бескорыстной любви и взаимной лояльности, но от того не менее яростная перебранка. Именно она вызывала у Саймона желание дезинтегрироваться куда подальше. И невозможность провернуть свой любимый фокус погружала в тихую, холодную ярость.

Ругались трое, стоявшие неподалеку. Рослый, массивный в плечах, едва заметно полнеющий брюнет с тускловатыми глазами, изначально имевшими цвет royalblue. Низенький, пингвинообразный тип с абсолютно незапоминающимся лицом, с сонными, тяжелыми веками на оном, в абсолютно не сидящем сером, словно бы пыльном костюме. И еще один темноволосый — смуглый, крепкий, с фигурой атлета, пышущий сдержанной энергией; на нем результаты работы дорогого портного смотрелись более чем к месту. Соломон Фишер, Кирилл Мягков и Анжело Оосава — самые влиятельные люди на ближайшую сотню парсек. А то и не на одну.

Фишер-старший являлся главой Семьи Фишер. Самой старой, самой большой, самой уважаемой. «Быть Фишером» означало «быть богатым, влиятельным и одаренным». Породниться с Фишерами мечтал каждый. В силу этого их голос в Профсоюзе всегда оказывался если и не решающим, то очень, очень значимым. «С Фишерами не спорят», — так было заведено. А последнее время традиция усугублялась еще и поддержкой Мягкова.

Кирилл не родился в одной из Семей. Вернее сказать, он был лоцманом, но, что называется, «самородком». Дар проснулся в ничем не примечательном пареньке с одной из дальних колоний — такое случалось, и не так чтобы редко. Да и проснулся тот, честно говоря, так себе; серединка на половинку. Зато организаторские навыки во время учебы юный курсант проявил просто фантастические, умудряясь при этом оставаться по большей части в тени. «Хитрый план Мягкова», — это выражение прижилось, означая нечто многоходовое, неочевидное, но сулящее в итоге масштабный профит. Потому-то отец нынешнего главы Семьи Фишер быстро выделил неприметного, но толкового юношу. И способствовал его карьере в администрации Профсоюза.