Вернуться домой - Чистов Олег. Страница 7

Шел седьмой месяц моей беременности. А Сашеньке надо уезжать, оставаться дома ему нельзя. Его отец был абсолютно прав, когда говорил: «Мы уже пожилые люди и вряд ли будем представлять интерес, а тем более угрозу для оккупантов. А вот ты — другое дело. Молодой, здоровый. Хороший специалист. Ты будешь работать или служить на немцев? Конечно, нет! А это — немцы, они церемониться не будут. Так что забирай машину и уезжай на юг, не подвергай риску всю семью. Нам, русским, от немцев добра не ждать. Дальше уже сам принимай решения. Уверен, ты сделаешь правильный выбор и не дашь повода усомниться в твоей порядочности».

Всем было понятно, что он имеет в виду. До сих пор помню, как екнуло тогда мое сердечко. Подсознательный страх надолго поселился в нем. Ох и наревелась я в ту последнюю ночку, а еще больше утром, когда он уехал.

Французы они и есть французы, уже в который раз в своей истории сдали свою столицу без боя. Париж потрясающе красив — это правда. Но теперь-то мы знаем, что и Ленинград ему не уступит, и Москва красива, но их россияне не сдали немцам, заплатив ужасную, страшную цену. Не сдали, восстановили и сохранили. А Гитлер въехал в Париж, как говорится, на «белом коне». Началась оккупация.

С первых дней начались жестокие преследования евреев, французских коммунистов, отлавливали цыган. По ночам звучали выстрелы, ревели моторами грузовые машины, крытые брезентом. Ночные облавы, круглосуточные патрули.

Утром то тут то там появлялись на стенах и заборах листовки, призывающие не подчиняться оккупантам, оказывать им сопротивление. Значит не все французы покорно сложили ручки и попрятались по норкам. Утром в булочной можно было услышать шепотом передаваемые рассказы о том, что в лесах и в горных местностях Франции появились отряды каких-то «Маки». Они нападают на небольшие немецкие гарнизоны, автоколонны, взрывают мосты. Пересиливая страх, ко многим французам начало возвращаться самоуважение. Они начинали вспоминать, что они гордая и великая нация.

Исполняя указ оккупационных властей, мы прошли перерегистрацию в местной префектуре. В отношении нашей семьи процедура прошла достаточно гладко. Единственное, о чем спросили Сашенькиного отца, так это о его гараже машин.

Он подтвердил, когда и кому продал машины. А что касается личной машины, так перед самой войной на ней сын уехал в командировку на юг, и до сих пор от него нет вестей. Полицейский чин, сидевший рядом с клерком, обвел нас колючим взглядом. Скривив губы процедил: «Если Ваш сын появится в городе, он обязан немедленно явиться в отделение полиции или префектуру, немедленно, иначе…»

Мы молча кивнули и вышли из помещения. Если немцы захотят проверить эту информацию о Сашеньке, то бывшие сотрудники фирмы наверняка подтвердят, что он получал от хозяина предложение перебраться на юг. Но на душе все равно было очень тревожно. До моих родов оставались считаные недели.

В тот поздний вечер мы все были в гостиной. Удобно устроившись в кресле, подставив под ноги скамеечку, уложив на уже огромный живот книгу, я читала. За одной половиной большого овального стола мужчины играли в шахматы.

У другой половины сидели, тихо переговариваясь, наши матери и что-то вязали на спицах. Я отлично понимала, что и для кого там вяжется. Наверняка детские пинетки, шапочки, что-то в этом роде. Было очень тихо.

Слабый скрежет ключа, открывающего дверь, услышали все. Сашенькин отец шагнул в прихожую. Затем раздалось приглушенное: «Здравствуй, родной!» Моя книга с грохотом скатилась с живота на пол. Уже раскрыла рот, чтобы издать радостный вопль, но ладонь мамы запечатала его: «Ты что, с ума сошла! Тихо!..»

Когда он шагнул в гостиную, я еле узнала его. Худой, обросший, с черными кругами под глазами. Встать ему навстречу у меня не было сил. Он обнимал меня, целовал, что-то шептал. При этом железяка, лежавшая в кармане его пальто, больно била меня по коленке. Весь был пропитан знакомыми, но давно забытыми запахами. Но это был он, родной, желанный! Вернул нас в действительность голос его отца.

— Ну ты даешь, сынок, тоже мне конспиратор. От тебя так пахнет дымком костра и мокрой землей, что, нарвись ты на патруль, тебя расстреляли бы на месте, не разбираясь.

— Вот оно что, а я не могла припомнить, чем это он так пропах. Ему принесли банный халат, и матери загнали его в ванную, приговаривая: «Снимай с себя все, будем потом стирать, а сейчас мойся, брейся, подстрижем тебя, все рассказы потом».

Уже после ванной, сидя на стуле посреди комнаты, покрытый поверх халата старой простыней, подставляя мокрую голову под ножницы, он начал рассказывать.

По его расчетам, я уже должна была родить. Под это событие ему удалось уговорить командира отряда отпустить его на пару дней домой. Его мать, орудовавшая над его головой ножницами, не удержалась, вставила. «Какие же вы, мужчины, самонадеянные. Он, видите ли, подсчитал! Великий специалист по женским вопросам. Сиди лучше ровно и не крути головой. И еще, вытащи, наконец, из кармана свою железку, все ноги уже об нее оббила. Отец, забери у него и спрячь, тоже мне, еще вояка нашелся.»

Смущаясь и краснея, как нашкодивший школяр, Сашенька достал из кармана пистолет, протянул отцу.

Потом все сидели за столом и с умилением наблюдали, как он ест. Тарелка опустошалась в один миг, ему подкладывали еще. Мой отец принес с кухни бутылку коньяка. Дело пошло еще веселей. Да, тот вечер и ночь были особыми. Подтверждением тому была эта бутылка, которую мужчины опустошили довольно быстро, а мы, женщины, им в этом процессе не мешали. Когда рассказ и воспоминания пошли по второму кругу, наши матери тихо ушли в ванную замачивать и стирать его одежду, пропахшую запахами войны.

Из его рассказа мы узнали, что Сашенька не строит теперь мосты, а во главе небольшой диверсионной группы подрывников, наоборот, их активно уничтожает.

Саша засмеялась:

— За годы войны он сделал очень большой задел на будущее. Потом лет пять, наверное, их восстанавливал в мирное время.

И, повернувшись к мужу, спросила:

— Подсчитал, дорогой, чего было больше, уничтоженных мостов или построенных?

Улыбаясь, муж ответил:

— Если прибавить еще спроектированные мной, то думаю, вторая чаша перевесит.

— Спроектированные — это еще не значит построенные.

Обращаясь опять ко мне:

— Потрудился он в годы войны на славу.

Сделав движение рукой в сторону его пиджака, брошенного на спинку дивана, уточнила:

— У него три французские награды за войну и советский орден.

Я более внимательно пригляделся. Над прорезью нагрудного кармана прикреплена тоненькая пестрая планочка. Последняя колодочка была темно-красного цвета. Это указывало, что ее владелец был кавалером ордена Красной Звезды. Среди наград моего отца, прошедшего всю войну от Москвы до Будапешта, тоже был такой орден. Вот только у наших фронтовиков орденские колодки делаются более широкими, более заметными. И это правильно, так как их заслуги в этой войне несоизмеримо выше, чем у кого-либо. Саша заметила на моем лице удивление.

— Не будем забегать вперед, все по порядку. В тот раз Сашенька пробыл дома два дня. Перед его уходом, еще днем мой папа взял швейную масленку и хорошо смазал замок двери парадной. Все последующие редкие появления нашего «Маки» проходили бесшумно. В дорогу ему собрали внушительный рюкзачок. Он хотел от него отбиться, но не смог устоять перед материнскими доводами.

«Как можно вернуться из дома без гостинцев, можно подумать, вы все там ходите домой каждый день?!»

Расцеловали все по очереди, перекрестили, и он исчез. Через несколько дней, как Сашенька вернулся в отряд, я с помощью мамочек еле-еле добралась до ближайшей больницы, где и родила через несколько часов нашего сына. Следующий раз Сашенька выбрался домой, когда сыну было три месяца.

В первые месяцы после моего возвращения с сыном из больницы все наше внимание и заботы были обращены на малыша.

Мы даже и не заметили, как и когда наши отцы вдруг стали заядлыми шахматистами. Напротив нашего дома через улицу был маленький зеленый скверик. Несколько больших и удобных лавок стояли дугой, а в центре — большая песочница для детей. Вот и все, никаких излишеств. До войны скверик был любимым местом сбора молодых мамаш с детьми, бабушек с внучатами, гувернанток, сопровождавших своих воспитанников. С началом войны из скверика исчезли мамаши, дети, гувернантки, и только старички со старушками по инерции еще захаживали сюда.