Костяной Скульптор. Часть 4 (СИ) - Розин Юрий. Страница 20

Так что я заперся в своем особняке, приказав Булю никого ко мне не пускать и на все просьбы и приказы отвечать отказами, лег посреди комнаты на пол и начал ждать симптомов в размышлениях самого разного рода и разговорах со своими квартирантами. Особенное место, естественно, отдавалось Руху, знать историю дракона хотелось не только мне, но и Авоку и даже Жюстине, которую, казалось, кроме собственной персоны вообще мало что волновало.

К сожалению, жизнь моего нового квартиранта оказалась неожиданно скучной. Первые семьдесят лет после того, как вылупился из яйца (это у драконов считается детством), Рух вообще не делал ничего, что реально отличало бы его от обычной ящерицы, пусть и размером с небольшой домик. Ел, спал, охотился в лесу неподалеку, снова спал, слушал истории мамы-драконихи о великих драконах прошлого и том, насколько они были великими, сколько городов сожгли, сколько золота украли и сколько принцесс съели, снова ел, снова спал и так далее по кругу.

Папы-дракона у Руха не было, впрочем, для крылатых ящеров это было вполне естественно, но из-за того, что мама-дракониха была слишком доброй и мягкой для дракона, к взрослой драконьей жизни Рух оказался не готов. И когда, наслушавшись маминых историй, он решил примерить на себя роль великого похитителя принцесс и покинул родной лес в поисках рыцарей во вкусно хрустящих латах, он этих рыцарей все-таки нашел, реальность показала Руху свою неприятную сторону и, едва не умерев, юный дракончик, пристыженный и напуганный, вернулся в пещеру к маме. Ее он так и не покинул, вопреки всем попыткам престарелой матери выставить сыночка из дома и умер совершенно бесславно, во сне, видимо во время людского рейда, так и не нажив никаких сокровищ, не спалив ни одной вшивой деревеньки и не съев не то что ни одной принцессы, но даже ни одной вшивой кухарки.

Эту часть истории пришлось из Руха вытаскивать едва ли не клещами, да и то немалую часть пришлось додумывать самому. Своей совершенно не драконьей жизни он явно очень стыдился. А вот о том, что произошло с ним после смерти, говорил куда охотнее и даже с большим энтузиазмом, в красках расписывая те или иные сражения с людьми, из которых дракон, естественно, выходил неизменным победителем.

Оказавшись в теле дракона-зомби, по словам Руха, он тут же начал нападать на людей-авантюристов и собирать свою гору сокровищ. Я в это не верил ни секунды, считая куда вероятнее вариант, при котором маменькин дракончик, осознав себя нежитью перепугался до усрачки и в первые несколько недель боялся даже на свои лапы смотреть и лишь потом, осознав свое фактическое бессмертие, начал им активно пользоваться. Однако в чем-либо подобном Рух наотрез отказался признаваться.

Впрочем, это уже не было так важно, все равно финал несмерти дракона-зомби был мне и моим квартирантам прекрасно известен. В целом, если рассказ Руха был даже не правдив, а хотя бы близок к правде, опасаться какого-то коварного предательства с его стороны не стоило. Единственные его достижения: рождение в теле дракона и посмертный захват его души полигоном — ни коим образом от него самого не зависели и, появись Рух в этом мире человеком с тем же характером, его жизнь была бы предельно сера и бесполезна.

Однако это вовсе не значило, что предстоящая одержимость Жадностью обещала быть чем-то легким. Душа дракона была сильнее, чем души всех моих предыдущих квартирантов вместе взятые и что-то мне подсказывало, что этот факт не только не сделает процесс проще, но наоборот, лишь все усложнит. И, как оказалось довольно скоро, я был в этом отношении полностью прав.

Первые симптомы я заметил, когда начал, прогуливаясь из конца в конец комнаты, бессознательно собирать со стола и полок все, что там было, от книг и каких-то дорогих украшений до сломанных письменных перьев и обрывков бумаги и складывать в уголочке. Когда до меня дошло, что я творю, уже больше половины из того, что не было прибито к стенам, оказалось в моей личной «сокровищнице». Противиться этому было бесполезно, словно зуд в мозгу, это желание не утихало, а становилось лишь сильнее, чем усерднее я сопротивлялся.

Так что довольно скоро уже все, что только можно было положить в общую кучку, там лежало, включая даже выдвижные ящики стола. Когда же я с каким-то маниакальным хихиканьем оторвал от стены книжную полку и аккуратно положил сверху другой такой же, стало понятно, что моя попытка самоизоляции стремительно катится дракону под хвост.

Сложив в углу комнаты все, что только могло быть складировано и соорудив из двух книжных шкафов и письменного стола «защитную баррикаду» для своего хранилища, я на какое-то время успокоился, просто потому что вся остальная комната оказалась полностью пуста, освобожденная от всего, включая крепежи для магических светильников, декоративную лепнину со стен и оконную раму.

Однако уже через несколько часов спокойствия мысль, которую я старательно гнал из сознания всеми способами, все-таки нашла какую-то лазейку, которую не получилось залепить. Ведь там, за дверью, еще много чего чьего-то! И это чье-то должно стать МОИМ!

В результате за следующие четыре дня, выгнав на улицу к чертям всех слуг, включая Буля, ведь они могли посягнуть на МОЕ, я перетаскал в свою комнату вообще все, что мог и даже частично то, что не мог. Апофеозом маниакального собирательства стал момент, когда я поймал себя на том, что пытаюсь отломать кусок от стены, чтобы, опять же, унести его на сохранение в битком набитый кабинет.

С осознанием того, что в доме в принципе не осталось ничего, что я еще не перетащил в свое хранилище, пришел очередной период спокойствия. Однако я понимал, что длиться он будет не долго. я старался как можно больше ускорить процесс, но от этого, похоже, интенсивность эффекта также росла и еще неизвестно, что лучше.

Так что, пока я не начал в трансе бродить по улицам и набрасываться на прохожих, стаскивая с них всю одежду, а потом и их самих разбирая на косточки, я решил самоизолироваться чуть по-другому. Выудив из необъятной груды хлама Гуйар, я бросился вон из дома прямым курсом на шестнадцатый этаж и бежал на максимальной скорости так долго, как только мог, как можно дальше уходя от Падсонитар. Как выяснилось впоследствии, худшее решение из возможных.

Поначалу все было более-менее в порядке, моей жадности было все равно, что собирать, золото, книги, кости или камни, так что, обосновавшись в одной из пещер, я решил, что теперь-то все будет нормально. Как бы не так. Шибко умная система полигона, всасывая в пол отходы и мусор за пару часов и по многу недель сохраняя специально спрятанные заначки, восприняла мои действия по вытаскиванию из земли каменных надгробий, выкапыванию из-под них гробов, убийству и старательному сбору костей и гниющей плоти звериной нежити и откалыванию от стен кусков породы именно как последнее, а не как первое.

И так как недостающие детали «антуража» и нежить не прекращали постепенно восстанавливаться, моя одержимость лишь набирала обороты и в дело уже давно пошло Усиление во всех его вариациях, а отдых мне, как мертвецу, не требовался вовсе, за одну-единственную неделю я умудрился почти полностью, от пола до потолка, забить своими «сокровищами» огромную пещеру, в которой даже сорокаметровый дракон чувствовал себя очень свободно.

И в первый раз за всю мою жизнь я стал свидетелем того, как непогрешимая и, казалось, идеальная система полигона дала сбой. Конечно, повторить мой «подвиг» при достаточной силе было не так чтобы очень сложно, и подобные эксперименты проводились, пусть и в куда меньших масштабах, на других уровнях, о чем я впоследствии прочитал в библиотеке Падсонитар.

Однако для нормального разумного в такой куче всегда что-то будет более важным, а что-то менее. И система полигона, никто не знает каким образом, но как-то это понимала и если предметов в замкнутом пространстве становилось слишком много, начинала утилизировать их, начиная с самых бесполезных. Вот только меня сейчас нормальным точно было нельзя. И для моего поглощенного Жадностью сознания каждый предмет в этой горе мусора был подобен величайшему в мире сокровищу. Вряд ли кто-то из создателей полигонов вообще предполагал, что такое возможно, ведь ни одно живое или мертвое существо никогда не будет считать каждую кость и каждый кусок камня из тех десятков, а может и сотен тысяч, что лежали сейчас в пещере, ценными, причем ценными в равной мере.