Пестрый и Черный(Рассказы) - Покровский Сергей Викторович. Страница 2

За плечами у него болталось ружье, а в левой руке держал он за ноги матерого беляка-зайца. Не успел бедняга увернуться от выстрела на опушке поляны, тут ему и пришел карачун: не попадайся другой раз на дороге.

Длинные ноги Егора отмахивали огромнейшие шаги, и вся долговязая его фигура раскачивалась на ходу с однообразием маятника.

Вдруг он сразу убавил шаг. На корявой сосне, в сорока шагах от него сидел дятел и стукал носом. Он был пестрый, с ярко-красной шапкой на голове. Он усердно расколачивал шишку, не обращая внимания ни на кого на свете. Несколько синиц подхватывали упущенные дятлом семена и вся эта картина была так удивительна, что Егорка остановился перед ней с разинутым ртом.

Вдруг дятел с криком сорвался с сосны и подлетел еще ближе к охотнику. Теперь он скакал по березе всего шагов в пятнадцати от Егорки.

— Ах, ты, шельмец, — проговорил Егорка. — Неужели и ружья не боишься? Вот я тебя.

Егорка поднял ружье и прицелился. Дятел быстро запрыгал вверх по стволу и вдруг громко застучал носом по дереву.

— Ну, и сукин ты кот, — засмеялся Егорка. — Только пороху на тебя жалко тратить. А то уж разодолжил бы я тебя.

Егорка опустил ружье и начал потихоньку подходить к дереву, на котором сидел Долгоносый. Губы его шептали самые кровожадные ругательства, но все лицо его расплывалось в широчайшую улыбку, и глаза щурились от удовольствия и смеха.

Тут только дятел соблаговолил, наконец, обратить внимание на опасного двуногого великана с смертоносным оружием в одной руке и теплым трупом зайца в другой.

Но, заметив опасность, он не обратился в немедленное бегство. Он только в несколько скачков перебрался на ту сторону дерева, которая не видна была человеку, и ловко спрятался за ствол от страшных глаз врага всех птиц, зверей и зверушек.

Впрочем, через секунду он выставил уже голову из-за дерева и стал с любопытством выглядывать оттуда. Егорка сделал еще шаг вперед. Дятел спрятался снова, но сейчас же выглянул с другой стороны.

Эти ухватки были так уморительны, что Егорка громко засмеялся и махнул на Долгоносого ружьем.

Наконец, дятел решил, что шутки становятся слишком подозрительными, и потому он сорвался и с звонким криком полетел прочь.

Егорка вскинул ружье и прицелился. Но стрелять было все равно бесполезно, так как между охотником и птицей все время находился ствол дерева, на котором перед этим сидел дятел.

Егорка свистнул ему вдогонку и опять зашагал домой.

— Ну и ловкач, — бормотал он себе под нос. — Не боится ничего, но и в руки не дается. Ах, ты, шельмец, шельмец — одно для тебя прозвище существует.

V

ЧТО НАДЕЛАЛ ТЕПЛЫЙ ФЕВРАЛЬСКИЙ ВЕТЕР

Еще недели две постояла крепкая стужа, от которой сжимались и крякали стволы осин.

Было тихо, безветрено, солнечно и морозно.

Над избой лесника на поляне дым по утрам поднимался столбом кверху. Стекла в окошках обросли ледяною коркой. Лес стоял белый от инея.

Долгоносый, однако, не думал унывать и только усерднее работал на своей кузнице.

Он держал себя хозяином леса. Громко покрикивал, перелетая, и неутомимо осматривал каждое дерево.

Ему было тепло на зло сердитой зиме и он ни в чем не нуждался.

Вдруг погода переменилась. Небо затуманилось, солнце исчезло за тучами. Зашевелились верхушки берез. Дым от трубы понесло к северу и в воздухе сильно и сразу потеплело.

Пришел юго-западный ветер с метелью и снегом. Снег валил пушистыми хлопьями и налипал на деревья с южной стороны.

Потом закапали капли с еловых ветвей и началась оттепель.

В лесу как-то все переменилось. По иному зашептались деревья. По новому, по веселому завозились синицы и на высокой сосне закурлыкал ласковым голосочком старый ворон, вдруг ощутивший нежность к своей черной супруге.

Раз, когда дятел вылетел утром из своего ночлежного дупла, он увидел на кустах стайку птичек, которых уже давно не видно было в лесу.

У них были черные головки и розово-красные перья на грудках. Они прыгали и по веткам, и по снегу, и что-то искали в нем своими короткими толстыми носами.

По временам звучно раздавалось их негромкое «дьюи-дьюи» и они неторопливо перелетали с одного куста на другой.

Это были снегири, которые уже начали свое возвращение к северу.

В этот день Долгоносый встретил еще других птичек, которые так же, как и снегири, пробирались понемногу домой к архангельским лесам. Они были серенькие с розоватыми грудками и красными перышками на темени. Это были самцы чечеток, усевшихся на ветках березы.

Теплый ветер пригнал с юга этих маленьких птичек, так же, как он пригнал серые тучи, из которых теперь падали пухлые снежинки.

На другой день стало теплее и оттепель усилилась.

Долгоносый проснулся рано и вдруг всем существом своим понял, что зима подходит к концу.

Впрочем, он не думал об этом. Он ни о чем не думал. Но всем своим тельцем ощутил он такой прилив жизненных сил, сердце его так часто забилось, грудь задышала так глубоко, так весело сверкали его зоркие глаза, что он не мог усидеть спокойно в своем темном дупле. Бойко выпрыгнул он наружу и тут же должен был зажмуриться. Солнце пронзило вершины деревьев своими радостными лунами. Оно заливало белые стволы берез ликующим светом, а снег после мрака его гнезда казался таким ослепительно ярким, что на него невозможно было смотреть.

Долгоносый порхнул на соседнюю сосну, бойко запрыгал по ее красноватой коре и винтом начал подниматься кверху. Порой он останавливался и начинал крепко стучать носом.

Зачем он это делал?

Не для того, чтобы искать насекомых. Ему просто нравилось стучать, хотелось прыгать, порхать, производить шум, хотелось возни, крика, суматохи, громких звуков и солнечного тепла.

Пробежав по стволу своей осины, он вдруг остановился и замер на месте. Ему послышалось… Нет ему показалось, что он слышит что-то давно забытое, отчего вдруг горячо забилось его сердце.

И он радостно вскрикнул, и помчался между деревьев, поднимаясь все выше и выше, до самых высоких вершин.

Вот внизу затемнело дно глубокого оврага. Здесь кончались его владения и начинались чужие. Долгоносый ни разу за всю зиму не нарушал священной границы. Ему вполне было довольно того, что он имел, и заводить споры с соседями не было никакой охоты.

Но теперь Долгоносый не остановился и с радостным криком перелетел через овраг.

«Вот он я», как будто звучало в этом звонком восклицании. «Вот он я. Я так хочу и никаких границ больше не надо».

Здесь за оврагом он скоро опустился на толстую сосну. Он крикнул еще раз, прежде чем прицепиться к коре, и лихо запрыгал по ней, громко постукивая клювом.

По временам он прислушивался, неподвижно замирая на месте. Но в лесу было тихо и ничего нельзя было услыхать в густой чаще древесных ветвей.

Долгоносый еще раз вскрикнул и быстро понесся дальше.

Он уселся на старой сухой осине, верхушка которой была сломлена бурей. Слом прошел очень высоко и там вверху виден был изуродованный и расщепленный конец, весь в зубцах и зазубринах.

Дятел быстро поскакал вверх и скоро очутился у самого края сломленной верхушки. Здесь он обежал вокруг всего венца расщепленных зазубрин, постукивая по ним клювом, словно опытный музыкант, пробующий, как звучит новый рояль.

Наконец, он уселся, покрепче подперся хвостом и, склонив голову набок, снова прислушался.

И вдруг он начал быстро барабанить клювом то по одному сухому деревянному зубцу, то по другому.

Как он это делал, трудно было бы разглядеть снизу даже тому, кто сумел бы в это время подойти незаметно под дерево.

Но зазубрины сломанного ствола под клювом дятла звучали так звонко, как будто они состояли не из сухих щепок, а из каких-то особенных музыкальных пластинок. Каждый зубец издавал звук особого тона, повторявшийся несколько раз. После этого Долгоносый принимался за другой, звучавший выше или ниже.

Никто не знает, каким образом дятел заставляет дерево издавать такие звучные трели. Но кто раз услышал этот весенний барабан, тот никогда не смешает его с тем деловитым стуком, который раздается во время обычной работы дятла.