Играй в меня (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 11

Прошёл в комнату, бесцеремонно задрал платье, в котором я была. Я и пикнуть не успела. Полюбовался на синяк, выругался. Закурил прямо в квартире. Я промолчала — видела, насколько зол. Стояла, рассматривала узор на обоях, молчала. И чувствовала себя виноватой. За то, что волнуется. Нервничает, вон…

— Мне деньги нужны. На операцию маме.

— Ко мне, блядь, почему не пришла?

Я не плакала, когда Жорик меня едва не убил. А сейчас глупые слёзы наворачивались на глаза, я злилась на себя за них.

— К тебе? Тебе кажется, что все, как раньше? А я не знаю, как быть! Вы словно ненавидите друг друга! Я устала от этой холодной войны! Я просто хочу, чтобы как раньше…

И все же разревелась. Плакала я некрасиво. А кто вообще умел плакать красиво? Если только со всех сторон красивая Лялька, но та, наверное, и из колыбельки смотрела сурово, понимая, что жизнь — штука сложная, слез не терпит. Не удивлюсь, если, проводив маму, она плакала в первый и последний раз. А я всхлипывала, и слёзы все текли и текли по щекам бесконечным потоком. Размазывание их руками не помогало нисколько. Я повертела головой — ничего достойного рядом. Вытерла лицо шторой. Сенька рассмеялся.

— Дурочка… не может больше как раньше.

Дурочка, глупышка… и это говорят люди, которые знают меня с детства. Видимо, и правда дура.

— Почему? — подняла я взгляд.

Сенька сидел передо мной на корточках. В руках платочек белоснежный, когда успел? Им, наверное, куда сподручнее вытираться, чем шторой. И смотрел Сенька так, что я поняла — сейчас случится что-то непоправимое. Испугалась. Захотелось убежать прочь, избежать слов, которые он сказать может. Непоправимое случилось. И было куда неожиданней.

Он просто потянулся, вперёд, ко мне, обхватил мой затылок рукой… и поцеловал меня. Я так растерялась, что рот приоткрыла. Наш поцелуй был солон от моих слез, пах Сенькиной туалетной водой и сигаретным дымом. И он был горек, невыносимо горек. Не на вкус… эта горечь просто растекалась в воздухе.

Я отпрянула, Сенька не стал меня удерживать. Улыбнулся. А мне плакать захотелось ещё сильнее. Что с меня взять? Дура.

— Вот почему, — сказал Сенька.

Встал. Помялся немного, не зная, куда пристроить свой платок. Потом на колени мне его положил. Пошёл к дверям. Все же обернулся.

— Я постараюсь тебя выдернуть. Ты только лишних движений не делай. Если резко съедешь, не поймут. Ещё раз сходи… потом скажи, что заболела. Господи, хоть ногу сломала. Я тебя выдерну. Не знаю как, но сделаю. И Димке не говори… Не поймёт прокурорский сынок.

И ушёл. А мне вдруг подумалось — получится. И никаких больше Жоркиных взглядов. Страха. И Ляльку надо вытащить обязательно.

Глава 6

Катя.

Сенька уехал. Отзвонился, что точно, сорваться не удалось. Меня мучила тревога, тревога вообще заразительная штука. Хотелось вновь и вновь ехать по известному адресу, сидеть в машине, курить, пока рот не забивала кислая никотиновая горечь и к горлу не подкатывала тошнота. Я чётко знала, что Димке я не нужна. Но расстоянии пары сотен метров от него мне было спокойнее, словно его призрачное присутствие могло защитить меня пока Сеньки рядом нет.

В моей квартире когда-то сотни ночей на нас с Димой были поделены на двоих. Но я в приступе сумасшествия выветрила из квартиры его дух. И мамин тоже. И себя, молодой, глупой. И сейчас эта белизна давила на меня, хотя совсем недавно дарила покой.

Я сорвалась на дачу. Теперь она была оформлена по всем правилам, и стояла печальная, ненужная. Здесь, в лесу казалось, что вечно пахло, сыростью, хотя до весны этой ещё жить и жить…и дожить бы. В доме было темно, и пахло отнюдь не весной — мышами. Я долго пыталась разжечь печь, но дрова отсырели, спички ломались и гасли, одна за другой. Сдалась. Легла на холодный пол, колкий пыльный ковёр, закрыла глаза. Поймать бы хоть отголосок прошлых, счастливых дней, потянуть за него, укутаться, спрятаться, забывшись, на несколько минут…

Не выходило. Только скреблась в подполе осмелевшая мышь.

Поехала к Ляльке. Она не играла. Стояла и смотрела в окно. Пугала меня — значит один из приступов скоро. Во время них она чудесным образом вспоминала, что случилось, но все перекручивалось и ей казалось, что все это произошло совсем недавно, что не прошло десяти лет…

— Может не стоит? — спросила меня медсестра. — Я хотела ей снотворное вколоть.

— Может, обойдётся? — посмела понадеяться я.

Не обошлось. Мне Лялька даже не улыбнулась. Обернулась, в глазах страх.

— Поиграем?

Я взяла куклу пупса и протянула Ляльке. Её лицо исказилось гневом и яростью. Чёрт! Надо было спрятать пупса! Я бы вовсе его выбросила, но обычно Лялька его любила и с удовольствием играла… Сейчас же вырвала у меня из рук, бросила в стену с невероятной силой, я едва не вскрикнула, но сдержалась.

— Они его прячут, — свистящим шепотом сказала Лялька. — Моего ребёнка! А это подделка, Кать, подделка! Я же помню, как он родился. Снег был, помнишь? Много снега. И кровь на нем. Должна была быть красной, а она чёрная, кровь. Почему? И маленький, такой маленький… Ты же несла его, Катька. Куда вы дели моего мальчика, куда спрятали?

И бросилась на меня. Нет, даже в самые страшные приступы она не причиняла мне боли. Вцепилась в мои плечи, заглянула в глаза, пытаясь отыскать ответ в моих глазах. А потом завыла, проигрывая в голове каждую секунду далёкой зимней ночи. Её мозг пытаясь спасти, прятал её от них, но они то и дело прорывались…

Завыла, упала на пол, потянулась к своей голове. Были бы волосы — рвала бы. Поэтому их состригали. Но Лялька была упряма в своём желании сделать больно себе, впилась ногтями в щеки, буравя кровавые полосы…Я смотрела, словно заколдованная чужим горем, а потом спохватилась и нажала на кнопку, вызывая медсестру.

Лялька вернулась в своё обычное теперь состояние ещё до того, как та прибежала. Подняла голову, увидела пупса на полу. Его тельце не выдержало удара покорежилось.

— Маленький, что я сделала? Убила тебя, глупая, глупая…

И схватила его, прижала к себе, и не выпускала до тех пор, пока не подействовало лекарство. Затем я бережно вынула пластиковое тельце из её ослабших рук.

— Она утром проснётся, — растерялась я. — А малыш сломан…

— Нового принесу, — медсестра само спокойствие. — Мы их дюжину сразу купили одинаковых. Этот — пятый. Периодически она их убивает… Давайте, выброшу.

Отдать я не смогла. Шла, спотыкаясь, несла на руках игрушечного ребёнка. Как тогда, в ту ночь, Лялька родила по дороге, не доехав до больницы. Я сидела рядом, и не знала, что делать можно, даже молиться забыла. Просто надеялась, бешено надеялась.

Но малыш родился мертвым…этой ночи он пережить не смог. Его завернули в одноразовую пеленку и забыли о нем. Они пытались спасти Ляльку. Вытащить её с того света, вернуть в избитое, сломанное и искореженное тело. А я смотрела на крошечное личико. Ко лбу волосики прилипли. И мне казалось, что ошиблись врачи — он же спит просто! А потом касалась его кожи. Она, прощаясь с теплом гревшего доселе Лялькиного тела стремительно остывала…

Скорая выла и летела. Я видела, что врачи и правда хотели, как лучше. Только знать бы оно, как это лучшее выглядит? Машина остановилась взвизгнув тормозами. Поднялась и схлынула суматоха — Ляльку увезли на каталке. Я посидела минутку. Отдавать ребёнка не хотелось. Даже мелькнула дикая мысль — просто унести его с собой. Но здравый смысл твердил, что я медленно, но верно схожу с ума.

Я вышла из машины. В стороне стоял водитель и курил. Увидел меня, отвел взгляд. В больнице светло, так светло, что я вижу каждую ресничку ребёнка, каждую волосинку в тонких, насупленных бровках.

— Прощай, — шепнула я малышу. — Я очень хотела, чтобы ты родился.

Ребёнка больше не отдали. Только справку, через три дня. Там даже имени его не было, только дата рождения и фамилия. Тогда я уже знала, что Лялька жить будет. В искусственной коме, из которой её скоро выведут. А я боялась. Что я скажу ей? Что все зря? Что малыш, которого должны были звать Левкой, Львом, остался без имени и пропал где-то в глубинах этого здания? Что нет его, и не дышал даже, хотя я так ждала его первого крика, что губу себе до крови прокусила и не заметила…Левка был надеждой. А теперь надежды не осталось.