Играй в меня (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 3

Мой дом светился десятками огней. Люди с работы пришли. Может, тоже готовятся, режут оливье, собираясь в десятый уже раз почтить наступивший год. Я сидела в машине. Достала сигарету, закурила. Курить я бросила вовсе не потому, что считала это вредным для себя. Просто находила какое-то извращенное удовольствие в необходимости ломать себя. Когда херово, поневоле вспоминаешь, что жив. А бросить курить было непросто… Может, снова начать, привыкнуть, и снова бросить?

Пассажирская дверь открылась. Пахнуло знакомой туалетной водой — сама её выбрала, лет, наверное, двенадцать назад, а Сенька на редкость консервативен. Впрочем, догадалась бы и с закрытыми глазами. Только Сенька считал, что личное пространство — это хрень несусветная, и вовсе оно мне не нужно.

— Все куришь? — спросил вместо приветствия.

— Курю.

— К дуре своей ездила?

— Эта дура — единственный родной мне человек.

Сенька отобрал у меня сигарету — тоже дурацкая, устоявшаяся с годами привычка — докуривать за меня. Глубоко затянулся. А потом потянулся ко мне. Притянул меня к себе, больно ухватив за подбородок. Прижался к моим губам, силой вынудив меня приоткрыть рот. И выдохнул в него дым. И сам проник вместе с дымом. От него — едкого дыма, запершило в горле, я поперхнулась и, вырвавшись, закашлялась. Сенька невозмутимо курил.

— Ты — чокнутый!

— Я тебе родной, — чётко сказал он. — Я тебя двадцать лет знаю. И что у тебя родинка на заднице. И что на макушке волосы первые седые, а ты их закрашиваешь. Я видел, как ты дохла, блевала, по снегу пьяная ползала. Я знаю, как ты кончаешь. И как предаешь тоже. Поняла, Дюймовочка? Нет у тебя никого роднее меня.

— Иди в жопу, — ответила я, впрочем, беззлобно.

Главное — не показать, как он задевает меня. Иначе не выпустит. Сенька и так играл со мной в кошки-мышки. То выпускал, позволяя поверить, что насовсем. То возвращался, напоминая, из какого дерьма меня вытащил, и что моя жизнь — его жизнь. И вся я, с потрохами, тоже его.

Но, если я сейчас сдержусь, не покажу своих эмоций, то, может, уйдёт… Три месяца не приходил же. Впрочем, это ни о чем не говорит. Один раз он не возвращался год. А потом открыл мою квартиру своими ключами — они всегда у него были, сколько бы раз я не меняла замок, и избил Славку, вытащив его из моей постели. Я тогда поверила, что свободна, отношения завела. Дура. Славку избил, из квартиры выбросил, а потом меня трахал, не обращая внимания на то, что плачу. Но трахаться Сенька умел и любил, так что вскоре плакать мне некогда стало.

Да, Сенька родной. Наверное. А родных, их же не выбирают. И не сбежать от них даже. Я пыталась.

— Сень, я устала. Правда. У нас завтра напряженный день — сам же знаешь, к нам целый президент приедет. Мне встать придётся в шесть.

Сенька снова поймал меня за подбородок. В глаза посмотрел. Его — Сенькины глаза, в темноте казались совсем темными. А они светлые. Синие, как летнее чистое небо. Ангельские. Невинные, чёрт побери. В такие смотришь, и верить хочешь. Слава богу, жизнь меня уже давно верить отучила.

— Иди, — отпустил меня Сенька из моей же машины. — И спи. Только мысли из головы дурацкие выбрось.

Я вышла, хлопнула дверью. Машину он сам запрет? От неё тоже ключи есть? Оборачиваться не стала. Сбежала. Задвижки на моей двери не было, что-то подсказывало — не поможет. Но хотя бы иллюзию покоя и одиночества моя квартира дарила.

Я так и не переехала — живу в квартире, которая досталась мне от мамы, а ей от бабушки. Но ремонт отгрохала. Моя квартирка практически стерильно белая и чистая. Сенька говорит, что ему всегда хочется у меня что-нибудь сломать или испачкать, ибо жить так невозможно.

Я живу совсем одна. Если не считать Рудольфа. Рудольф — моя рыбка. Самец чернополосой цихлазомы размером с ладонь. Живёт он один, жрёт с удовольствием, вот и растёт мне на радость уже четыре года. Основные его развлечения это, как я уже говорила, жрать, а ещё наблюдать за мной выпуклыми желтыми глазами. Я не против — все компания. Да ещё и молчаливая. Беседовать с Рудольфом одно удовольствие — он очень внимательный собеседник.

— Жрать хочешь? Конечно, хочешь…

Я покормила питомца, поставила чайник. Не знаю зачем, чая мне не хотелось. Просто привычка: пришла, поставила в чайник. Сходила в душ. А в голове билась безостановочно, металась мысль — зачем пришёл Сенька? Три месяца не приходил. А тут пришёл. И разговор этот странный… Ведь поводов для ревности нет: я — человек здравомыслящий, мужиков мне жалко, целибат блюду. Зачем пришёл тогда? И ушёл так просто…

С мокрых волос капало. Ноги мерзли. Пол тёплый, но ноги у меня мерзнут все время, и бороться с этим бесполезно. Носки у меня шерстяные были! Я их летом забрала с дачи. Ещё бабушкой вязаные, растянутые, но тёплые. Куда я убрала эту коробку, которую неизвестно зачем привезла?

Коробка нашлась в самом верхнем отделении шкафа-купе. Свалилась мне на голову, не желая даваться в руки. По полу рассыпались старые фотографии, статуэтка глиняная раскололась — обидно… Но в белизну моей квартиры эта штука, сделанная мной в девятом классе, не вписывалась, не жалко. Я натянула на ноги носки. Они пахло средством от моли и кололись. Наклонилась, собирая фотографии. С одной из них на меня смотрели Сенька с Димкой. Невозможно молодые. Я помню это лето. Им почти по двадцать, а мне едва восемнадцать стукнуло. Они были старше меня на полтора года, может поэтому, я так и осталась для них Дюймовочкой?

Тогда я была пьяна все три месяца. Что вином, что хмельным счастьем. От ночей горячих, от того, что Димка — мой, я могу трогать его, когда захочу, обнимать, голову его шальную к своей груди прижимать. Сейчас-то я вижу, что в Сенькином взгляде кроется, и стоит он чуть в стороне от нас. А тогда разве замечала? Нет. Счастливые люди на редкость эгоистичны.

Статуэтку я выбросила. Фотографию не смогла. Спрятала обратно в шкаф. Там ей и место, вместе с шариками от моли, моей старой, побитой временем любви. И нечего даже стряхивать с неё пыль, пытаясь понять, было что, или показалось. С глаз долой — из сердца вон.

Я была удивительно спокойна. Разве только сердце кололось в груди сильнее обычного. Чай я так и не попила. Мандарины с салатом отправились в холодильник — желания есть не было. А бутылку забрала в комнату, прихватив бокал. Села на белый ковёр. Из аквариума на меня смотрел Рудольф. Его плавники едва шевелились.

— С новым годом, — поздравила я.

Рудольф повернулся ко мне полосатой задницей. Я фыркнула. Не больно-то в компании и нуждалась. Пробка от шампанского никак не откручивалась. А когда открутилась, бутылка вырвалась из моих рук, залив золотистой жидкостью белоснежный ковёр. Я подхватила бутылку, в которой осталась едва ли треть, побежала за полотенцем, бросила его на лужу.

Села рядом. Отхлебнула из горла. Шампанское было кислым, но какая разница? Никакой. А потом посмотрела на свою руку. Ноготь сломался. Тот же самый. Я заплакала, убеждая себя, что это именно из-за ногтя. То, что случилось с моей жизнью, нисколько меня не волнует. А вот, сука, ноготь! Как он посмел? Вытерла слёзы, царапнула кожу злополучным ногтем. А потом пошла в ванную и срезала все, под корень, под самую кожу.

Глава 2

Катя

Моей машины не было. Я стояла на ступеньках подъезда и недоуменно озиралась. Проснулась я с трудом, да ещё и трети бутылки шампанского хватило для адской головной боли. А тут ещё и машина исчезла…

У подъезда остановился чёрный автомобиль, дверь открылась.

— Садись, подвезу.

Что-то много внимания мне нынче от Сеньки. Не к добру. Но в машину я села.

— А моя коняшка куда делась?

— Отогнал. Ты до сих пор на летней резине. Да и двигатель чихает. Вечером вернут. А хочешь, новую куплю?

— Нет, спасибо.

Домчал меня до резиденции — как мы в шутку называли обиталище власть имущих — с ветерком и за несколько минут. Я молчала. И Сенька, что удивительно, тоже.