Босс. Абсолютная власть (СИ) - Басманова Валерия. Страница 43
— Жалеешь, что бросила?
— Нет, — повертела головой и сжала до боли кружку. — Он меня использовал и, может быть, попользовал бы ещё немного. Но я ушла, — даже смогла выдавить из себя улыбку. И вдруг, сидя на темной кухоньке, за старым столом вдруг поняла: внутри меня все замёрзло, скукожилось. И если я не дохну от разрыва замороженного сердца, то жить буду. Зато стану холодной, в чем-то похожей циничностью на Славу.
— Пей чай. Там ромашка, мята и стопка коньяка, — тяжко вздохнул папа. — А я постелю тебе на чердаке. Опять ведь там закроешься?
Я кивнула и постаралась изобразить искреннюю улыбку. Получилось так себе.
— Это опыт, Вика. Мы все набиваем шишки. Не ты первая, не ты последняя. Главное, что поняла, что он за человек. Да больно, но ты у меня сильная, девочка.
— Сильная, — кивнула я и, залпом допив чай, поставила ее в мойку.
Дома мне стало легче. Пусть все старенькое, ветхое, зато родное, где за простыми хлопотами, начинаешь мыслить здраво.
Первым делом я расставила высохшую посуду, перемолола кофе, засыпала его в турку. Хочу сидеть на чердаке, смотреть через крошечное оконце на нашу улицу, зеленые верхушки тополей и крошечными глоточками пить кофе…
Но кофе выплеснулся на плиту, залил ее всю. Пришлось вытирать. Пока вытирала — обожглась. Зато поняла, что кроме сердечной боли есть физическая. И хорошо, что хотя бы физически у меня все хорошо!
С таким настроем налила себе большую чашку ароматного напитка, поставила на пластмассовый поднос, положила пару печенек и, проявляя чудеса акробатики, пошла забираться по приставной лестнице на чердак.
Там, глубоко вдохнув, втянув в себя запах сушеных трав, пыли и дерева, поняла, что дома! Хорошо-то как!
Всю следующую неделю спускалась вниз только ради еды и туалета. И мне даже не было стыдно. Обычно я брала на себя все домашние дела, но сейчас у меня не быт сил. Я даже голову не могу помыть, изводимая подсознанием.
Каждую ночь мне снится Славка и клянется в любви, ползает на коленях. От радости мое сердце бьется как сумасшедшее. Я почему-то во сне верю в его искренность, принимаю извинения, даже отвечаю на поцелуи… А утром, когда просыпаюсь, ненавижу себя до тошноты.
У меня совершенно попрал аппетит. Старая домашняя одежда повисла. И отец, не выдержав, взял мое спасение в свои руки.
— Идем на рыбалку, — поставил меня перед фактом. — С ночевкой!
— Но комары!
— Даже они сейчас твоего вида испугаются, — пошутил он и пошел выбирать мне одежду.
Походная одежда сделала меня, исхудавшую, позеленевшую, с красными глазами и волосами-сосульками особенно «красивой». Зато увидев свое отражение в воде, я «проснулась».
Что с собой делаю?
Чувство самосохранения заставило меня съесть папину уху, показавшуюся самой вкусной на свете. Потом я спала, убаюканная лягушачьими воплями. И очень даже крепко. А потом поймала тощую, полудохлую рыбешку.
— Коту отдам, — пробурчал папа, поглядывая на мой «шикарный» улов.
А я вдруг в этой рыбе увидела себя. Такая же полудохлая, но всё ещё пытающаяся трепыхаться, всё ещё жаждущая жить.
— Пусть плывет, — буркнула я, сунула руку в ведерко и, поймав рыбеху, выкинула ее подальше. — А Ваське я за кормом съезжу.
— Дело твое. Только доходяга ты. До рынка не дойдешь.
— Ха, дойду! — закинула голову я и улыбнулась солнцу. — Еще до Москвы доеду.
— Жирно Ваське будет.
— Не из-за Васьки. Это я потом поеду. Сама!
— Поезжай, — обрадовался папа, уловивший перемену в моем настроении.
После рыбалки я дома день приводила себя в порядок: мылась, приводила ногти в порядок, ела и просто спала. А на следующее утро пошла на рынок. Он близко — для пробы сил пойдет.
Погода отличная. Солнце светит во всю, а я в пестрой, выцветшей панамке топаю по пыльной дороге. И все хорошо было, пока переходя дорогу, я не увидела машину, похожую на ту, на которой меня катал водитель Славки.
Номера не успела сравнить — так растерялась от неожиданности, однако почему-то подумала, что это та самая машина!
Сердце ударилось о ребра так, что от боли потемнело в глазах. Прибавив шаг, я как дурочка запрыгнула в подвернувшийся на остановке автобус и, осторожно поглядывая через тетку, сидевшую у кона, проводила взглядом машину, свернувшую как раз на нашу улицу…
«Вика, у тебя паранойя!» — осадила себя. И вообще, глупая. Ну даже если это кто-то от Славки и что? Чего убегать-то?
"К черту», — решила я. Но, невзирая на принятое решение, все мысли крутились вокруг той машины.
На следующей остановке я вышла и пошла пешком обратно. Кое-как дошла до рынка, и потом, уже выбрав косточки для Васьки, спохватилась, что кошелек-то остался дома. Разве что в кармане кофты завалялась мелочь, на которую оплатила билет.
В результате только и смогла, что на развес купить самого дешевого печенья «Мария», да для кота упаковку корма.
Ну и ладно. В конце концов, я давно хотела объем жопы убавить. Вкусненького же куплю завтра, когда поеду в город. Все равно хочу увидеться с ВерПалной и Маринкой.
Однако подходя к дому, я волновалась, гадая: та машина или нет?
Сердце стучало как ненормальное, руки потели, а в виски постреливало болью. Кажется, этот любовный роман сделает меня инвалидом.
Однако когда вошла в дом, папа спокойно сидел с кроссвордом. Увидев меня, он поднял голову и удивленно заметил:
— Не знал, что ты так Ваську любишь — ради пакетика корма в такую даль шла.
— Мне было не сложно. Наоборот, рада, что прогулялась, — ответила, всеми силами скрывая разочарование. Все же я до последнего надеялась, что Славка приедет.
Зачем мне это? Сама не знаю. Наверно, хочется верить, что какие-то искренние чувства у него ко мне были.
Я думала, что сильная, что перетерплю ломку, очерствею и буду дальше жить после предательства. Только жизнь продолжалась, а боль по-прежнему изводила меня. Сердечная, ощущаемая физически, она не давала мне нормальное есть, спать, дышать, думать. Требовались недюжинные усилия, чтобы хотя бы встать с постели, затолкать в себя половину яйца, умыться.
Мне ничего не хотелось, но папа тоже очень переживал за меня. И я пыталась изображать, что со мной все ок.
Только одежда домашняя стала висеть на мне. На такие мелочи я не обращала внимания, пока одним утром не увидела себя в зеркале.
Не то, чтобы я себя в нем раньше не видела, просто что-то щелкнуло в голове, и я поняла, что выгляжу жалко. Настолько жалко, предсказуемо, что вот такая я — это именно то, что позволяет мажорам чувствовать себя царьками. Еще бы — пришел, увидел, победил — вырвал мое сердце, растоптал доверие и отправился дальше. А я… а я тут сдыхаю без него.
Сначала я расплакалась, а потом… потом поняла, что ни один пафосный козлина не стоит моих мучений и мучений моего папулика, который тоже не ест и худеет на глазах. Сколько морщин у него прибавилось за время моих страданий. Только я молодая, а он старенький и больной, и любые переживания аукнутся его здоровью.
«Вика, ты не для того брала кредиты, ходила в старье, жила мечтой, чтобы все пустить под хвост из-за одного эгоистичного придурка. Жизнь продолжается. Надо идти вперед. Пока можно что-то изменить».
Однако одно — сказать себе это, а другое выполнить.
Чтобы отрезветь, сбросить с себя былое, я долго полоскала руки в ледяной воде, умывалась.
Хотела даже голову засунуть, но поняла, что это лишка и дурь. Поэтому вытерла руки и вышла из ванной.
— Викуль! — остановился папа, увидев меня. — Так плохо?
— Уже нет, пап, — я улыбнулась ему, а потом крепко обняла. — Кажись, отпускает. Конечно, до былого равновесия еще далеко, но… нет ли у нас чего поесть?
Он заморгал, спешно пытаясь вспомнить, чем может порадовать беспутную дочь, и меня бросило в жар. Это же выходит, что папа тоже сидел голодный!