Надеюсь и люблю - Ханна Кристин. Страница 2

Здесь он остановился как вкопанный. Лошадь показалась ему огромной, намного больше, чем накануне при свете дня.

А вот дедушка ни за что бы не струсил…

Брет набрал полную грудь воздуха и смело открыл дверцу.

Невероятного труда стоило ему забросить седло на спину лошади, но он справился. Более того, ему удалось даже затянуть подпругу. Может быть, не совсем так, как следовало, но достаточно, чтобы удержать седло.

Брет вывел кобылу на середину манежа. Его сапоги утопали в пыли по щиколотку. Фонари отбрасывали на стены причудливые тени, но мальчик совсем не боялся. Эта магическая атмосфера напоминала ему о грядущем празднике.

Пуля тряхнула головой и громко фыркнула, переступая с ноги на ногу.

– Тихо, малышка, – сказал Брет, стараясь подавить в себе страх. Именно так его мать всегда обращалась к животным. Она говорила, что лаской и терпением можно заставить слушаться самого упрямого и норовистого коня.

Вдруг дверь конюшни дрогнула и с громким скрипом растворилась.

В проеме стояла мать. За спиной у нее поднималось солнце. Робкие лучи окрашивали ее волосы в пурпурный цвет, и казалось, что они вспыхивают ярким пламенем. Брет зажмурился. Он не видел лица матери, но отчетливо видел ее силуэт и слышал стук каблуков по утрамбованной земле. Она вошла, остановилась и, прикрыв глаза от солнца, спросила:

– Брет, дорогой, это ты?

Брет подвел лошадь к матери, которая стояла, подбоченившись, и ждала. На ней были длинный коричневый свитер и черные брюки для верховой езды; ботинки покрывал густой слой пыли. Она смотрела на сына сурово, и ему вдруг захотелось, чтобы она улыбнулась.

Брет потянул за повод и заставил кобылу замереть на месте, как учила его мать.

– Я сам оседлал ее, мам. Я затянул подпругу, как смог, – сказал он, поглаживая кобылу по морде.

– Ты рано поднялся в Хэллоуин, чтобы оседлать для меня кобылу? – Мать склонилась и потрепала его по волосам. – Не хотел надолго оставлять меня в одиночестве? Да, Бретти?

– Я не хотел, чтобы тебе было одиноко.

Она рассмеялась и опустилась на колени. Мама всегда была такой – не боялась испачкаться и любила смотреть своим детям прямо в глаза. По крайней мере именно так она всегда говорила. Она стянула с правой руки потрепанную кожаную перчатку. Перчатка зацепилась за сапог, но мама этого не заметила.

– Ну, юный мистер конюх, что вы задумали? – спросила она, убирая непослушную прядь волос с его лба.

Этого у матери тоже не отнять! Ее никогда нельзя обвести вокруг пальца. Казалось, она просвечивает тебя насквозь рентгеном.

– Я хотел поехать с тобой к водопаду сегодня ночью. В прошлом году ты сказала, что возьмешь меня с собой… когда-нибудь. Теперь я на целый год старше, и я хорошо потрудился за это время: у меня хорошие оценки в школе, а стойло моего Скотти в отличном состоянии. И я могу сам оседлать нашего самого большого коня. Если бы мы были в Диснейленде, я сумел бы дотянуться до руки Микки Мауса.

– Ты перестал быть моим маленьким мальчиком, да? – вдруг спросила мать, и глаза ее повлажнели.

Брет бросился к ней и прижался к ее коленям, притворяясь, что все еще нуждается в ее ласке. Мать молча взяла у него повод, обняла за шею и поцеловала в лоб. Брет больше всего любил этот поцелуй – так мама целовала его каждое утро перед завтраком.

Ему нравилось, когда она так обнимала его. С тех пор как он перешел в четвертый класс, мать относилась к нему как к большому. Теперь она не обнимала его в школьном коридоре и не целовала на прощание. Только в редких случаях – как сейчас, например, – он мог позволить себе снова стать маленьким.

– Я считаю, что если мальчик настолько вырос, что может сам оседлать лошадь, то его можно взять на ночную прогулку. Я горжусь тобой, малыш.

– Спасибо, мам! – издал он торжествующий вопль.

– Ну вот и отлично. – Она мягко отстранилась и поднялась. Они пожали друг другу руки. – А теперь я хочу с часок погонять Пулю, прежде чем явится Жанин, чтобы гнать лошадям глистов. Кроме того, у меня сегодня куча дел.

– Она будет делать им уколы?

– Нет, – ответила мать и надела перчатку.

– Можно мне остаться и посмотреть, как ты будешь ездить?

– Ты помнишь правила?

– Конечно, нет, мам.

– Не болтать и не вылезать за ограду.

– Ты не прочь повторить правила еще раз, да? – усмехнулся он.

Она рассмеялась и стала затягивать подпругу.

– Принеси мне шлем, Бретти, – попросила она.

Он бросился туда, где хранилась упряжь. Возле сундука с надписью «вещи Майк» он встал на колени, с трудом поднял крышку и стал рыться в ворохе шлеек, скребков и подков, пока не нашел черный бархатный шлем. Зажав его под мышкой, он бегом вернулся в манеж.

Мать уже сидела в седле, положив обе руки на холку.

– Спасибо, дорогой, – поблагодарила она.

Когда мать вывела Пулю на беговую дорожку, Брет уже занял свое любимое место: вскарабкался по жердям и уселся сверху.

Они кружились по манежу. Брет видел, как мать ускоряет ход лошади, постепенно разогревая ее: сначала шагом, потом трусцой, рысью, быстрой рысью и наконец галопом. На его глазах лошадь и всадница сливались в единое живое существо.

Брет безошибочно угадал момент, когда мать приготовилась преодолеть препятствие. Он много раз наблюдал это и подмечал малейшие изменения в ее посадке, которые предшествовали прыжку.

Но на этот раз он заметил что-то странное.

– Подожди, мама! – крикнул он, наклоняясь вперед. – Кто-то сдвинул планку…

Но она не слышала его. Пуля занервничала, хотя мать всеми силами старалась выпрямить ее бег, чтобы вписаться в дугу и ровно подойти к препятствию.

– Тихо, девочка… Не волнуйся…

Брет хотел выбежать на манеж, но вспомнил, что ему это запрещено, тем более когда мать готовится к прыжку.

Кричать было поздно. Мать уже подъехала к препятствию. Брет чувствовал, как сердце бешено колотится у него в груди.

Что-то не так! Эти слова, раз возникшие в его сознании, с каждым мгновением становились все более навязчивыми и пугающими. Ему хотелось закричать, но в горле встал тугой комок.

Серебряная Пуля с лету преодолела фальшивую кирпичную стену. Брет услышал, как мать радостно рассмеялась. Но минутное облегчение растаяло без следа. Серебряная Пуля вдруг замерла.

Секунду назад мать смеялась, а теперь перелетела через голову лошади и с такой силой ударилась о столб, что вся изгородь заходила ходуном. Еще мгновение – и вот она лежит на песке, распластанная, словно лист скомканной бумаги.

В манеже воцарилась полнейшая тишина, в которой Брет мог различить только собственное жаркое дыхание. Лошадь стояла не шелохнувшись, как будто ничего не произошло.

Брет слез с изгороди и помчался к матери. Он упал на колени рядом с ней. Из-под бархатного шлема струилась кровь, щедро смачивая пряди темных волос, выбившихся на лоб.

– Мам? – Он робко потряс ее за плечо.

Волосы шевельнулись, и он увидел, что ее левый глаз открыт.

Сестра Брета Джейси первая услышала его крик и прибежала в манеж, завернувшись в отцовский плащ.

– Бретти… – начала она испуганно и тут заметила мать, неподвижно лежащую на песке. – О Господи! Не трогай ее! Я сейчас позову папу!

Брет был не в силах прикоснуться к матери, даже если бы захотел. Он лишь безмолвно молил Бога, чтобы она встала.

Наконец прибежал отец. Брет протянул к нему руки, но он не заметил его и прямиком бросился к матери.

Брет отпрянул к изгороди и больно стукнулся спиной о столб. Он стоял и смотрел, как по лицу матери струится кровь.

Отец встал рядом с ней на колени и поставил на землю свой черный докторский саквояж.

– Держись, Микаэла, – прошептал он, осторожно снимая шлем с головы жены. Может быть, это следовало сделать Брету? Затем отец просунул пальцы ей в рот и разжал зубы. Мать закашлялась, и мальчик увидел, как по отцовским пальцам течет кровь.

У отца всегда были такие чистые руки… А теперь кровь мамы повсюду, даже на белоснежных манжетах отцовской пижамы.