Не место для людей (СИ) - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 26

– А ещё стихи помнишь? Как там дальше?

Стихи Нотти помнила, про «дядю самых честных правил», и про «скажи-ка дядя, ведь не даром», и даже «Шёл с работы дядя Стёпа, видно было за версту» – заклинило её на дядях, которых в русской поэзии оказалось удивительно много. Однако вот чьи стихи – отшибло начисто.

– Не, – наконец призналась она жалобно. – Ничего. Пусто. Помню, что мама и папа были… но и только.

– И дядя был? – пошутил Эрик. И бодро сказал. – Зато теперь я уверен. Ты наша, провалилась, как и я…

– А откуда я знаю, что именно «провалилась»? И про Изнанку откуда?

Приходилось признать – да, этого в русских школах не учили.

Ладно, об этом он подумает чуть позже. Пока что они живы, более-менее здоровы, и пора решить, что делать дальше.

Эрик, одевшись и обувшись в сухое, чувствовал себя гораздо лучше – вот только хотелось пить и есть. Он встал, потянулся и осмотрелся.

Да, всё так, как и казалось ночью. Узкая полоска пляжа под высоченными скалами. Изборождёнными трещинами, но почти отвесными, а кое-где поднимающимися и с отрицательным уклоном – море тысячелетиями било в них, подтачивало, размывало.

– Подниматься будет… тяжело, – растерянно сказал Эрик.

– Но придётся это делать быстро, – добавила Нотти. – Прилив.

Вода и впрямь прибывала с пугающей быстротой. Эрик смерил взглядом расстояние – похоже было, что через пять-семь минут море подберётся к подножью скал.

– Нотти… – сказал Эрик внезапно охрипшим голосом. – Слушай… такие дела. Я не заберусь, наверное. Точно не заберусь.

Они вышли за ворота – Виктор в «дорожном», с рюкзаком за плечами, и Тэль – в не слишком практичном платье, с золотым лаком на ногтях, с корзинкой на сгибе локтя.

– Перекидывайся, – строго сказала она. – И лети за мной. Не отставай, никуда не сворачивай…

– На эльфиек не заглядывайся…

– Вот именно, – прежним тоном продолжала Тэль. – И будь готов меня защитить.

Виктор немедля расправил плечи.

И молча смотрел, как жена сделала шаг, другой, и…

Он, как всегда, пытался поймать момент превращения. И, как всегда, его пропустил.

Белый единорог тряхнул шелковистой гривой. Исчезла Тэль, исчезла корзинка; витой рог во лбу грозно склонился, точно перед атакой. Ударили копыта, единорог распластался в беге, устремляясь прямо к завесе дремучего леса в отдалении – перемахнул через живую изгородь, помчался по лугу, всё быстрее и быстрее, словно лоскут снежного пламени на фоне расцветающей весенней земли.

Виктор встряхнулся. Следом, надо торопиться следом!..

Чешуйчатое тело легко взмыло вверх. Мощные крылья загребли воздух, привычный восторг воспламенил кровь в жилах. Тэль пренебрегла осторожностью, они не стали даже отдаляться от усадьбы – Виктор оглянулся, словно чтобы удостовериться, что любопытные соседи не глядят им вслед (хотя соседей вообще не было), и вместо нарядного дома с резными наличниками и балясинами, вместо ухоженного сада и отсыпанной гравием дорожки увидал лишь мрачные, вздымающиеся к внезапно сгустившимся облакам вершины елового бора.

Иллюзия была идеальной. Практически такая же, как и сплетённая Тэль (и Лой) для мамы. Кстати, там Кошка и Единорог трудились дружно, вполне мило болтали, и никто никого не пытался ни на рог поднять, ни до смерти зацарапать.

Интересно, а что увидит прислуга, которая должна явиться позже? Иллюзию? Покинутую усадьбу? Или слуги вообще не явятся, забудут свои обязанности? Виктор никогда не интересовался такими мелкими бытовыми вопросами, это всё решала Тэль…

А в следующий миг мир вокруг них изменился, и господину Дракону стало не до того.

Верхушки радостной южной рощи вдруг потянулись к самому небу, у корней залегла холодная и сырая полутьма. Белая грива Единорога, казалось, испускает неяркое сияние, а копыта и вовсе не касаются земли. Сперва Виктору показалось, что открывшаяся им просека слишком узка; но нет, крылья как раз поместились.

Он ощущал беззвучную просьбу Тэль: «Держись поближе», и не пытался подняться над вершинами этой невесть откуда взявшейся пущи. Единорог мчался всё быстрее, так что господину Дракону пришлось наддать.

Южная роща, полная света, незаметно превратилась в старый тёмный ельник. Навстречу понёсся холодный ветер, справа и слева в чаще перекликнулись мрачные голоса – не то визг, не то скрежет, не то вой. На Драконе и Единороге скрестились злобные и очень голодные взгляды, Виктор ощутил это мигом.

Ну и тропинки же у вас, девушки Неведомого клана… Ох, не любил Виктор эти тайные дороги между мирами, да и не умел сам на них входить. Лишь за Тэль, когда она открывала Путь…

Впереди со скрипом и треском начало валиться дерево. Обречённо взмахнуло ветвями, словно руками, попыталось ухватиться за воздух и рухнуло.

Отчего-то Виктора вдруг пронзило острой жалостью, словно там, преграждая им путь, рухнул его хороший давний друг.

Старый друг, старый друг…

Когда-то их было много. Молодых, весёлых, отважных. Они ходили в походы, лазали по скалам, сплавлялись на байдарках, карабкались по отвесным фасадам в окна девичьего общежития, ну, выпивали, не без того, разводя медицинский спирт, легко добываемый в славные ординаторские года.

А потом их становилось всё меньше и меньше.

Лихие девяностые собирали кровавую дань с его поколения. Кто «не вписался в рынок», кто эмигрировал, кто вообще бросил всё и ушёл неведомо куда; а ты, Крылатый Владыка, скрывшийся в Срединном Мире, кому из своих друзей ты помог, кого вытащил со дна, кого спас от пьянства, от рэкетиров, от чёрных риэлтеров, от жуликов АО «МММ» и им подобных? Что ты сделал для них? Ты вообще о них вспоминал? Ну ладно Вика, ты её никогда не любил.

Но Колька Панин? Сашка Сергеев? Антоха Чекмыльский?..

Ты четверть века прячешься здесь, Дракон. Легко и просто властвовать, когда ты – единственный из всех – способен расправить могучие крылья, встретить огнём и стрелу, и заклинания.

А помочь друзьям в оставленном позади огромном мире – мире, где ты родился?

Тебе наплевать, что Панин потерял все деньги в бурных аферах начала 90-ых, расстался с квартирой, запил и чуть не умер от цирроза печени, словно торопясь уйти на тот свет, а теперь ведёт жалкое растительное существование в глухой владимирской деревушке, куда его «выписали» те, кто забрал за долги его московское жильё?

И хорошо ещё, что просто «выписали», а не сбросили в канализацию мёртвое тело.

И остальные! Ты блаженствовал в барской усадьбе, карал и миловал, пока Антоха Чекмыльский бедовал с парализованными родителями, на грошовой зарплате участкового терапевта – а ведь именно он искал тебя, не жалея сил, когда Тэль увела тебя с Изнанки, его забота не дала маме сойти с ума от ужаса и неизвестности…

Рухнувшее дерево перегораживало путь. Ветки ещё подрагивали, словно в предсмертной агонии; конечно, так делают партизанские засады, но что они ему, мчащемуся на быстрых крыльях?.. Да и Тэль – Единорог играючи перемахнёт эту смешную преграду.

Не пора ли всё-таки вспомнить, что ты оставил позади куда больше, чем одну лишь маму?.. Для неё вы сплели успокоительную сказку, наркотическое враньё – а для остальных? Ты утверждал справедливость в Срединном Мире – как насчёт того, чтобы помочь и Изнанке?..

Почему-то эта мысль вдруг показалась очень важной – нет, она на самом деле была очень важной; а в следующий миг, когда белый единорог взмыл, почти воспарил над преградой, ветви ринулись на него, обхватили, оплели, вжимая в тёмную землю.

«Вик!..» – и беззвучный крик оборвался.

Первое, что испытал Виктор, были даже не страх и не гнев, а горькая, жгущая изнутри обида. Ловушка! Западня, расставленная на него, сотканная из его же памяти!.. Капкан, в который он угодил с размаху, словно драконий птенец, едва выучившийся летать!..

Переворот. Ветки-лапы потянулись к нему; где-то в их глубине бьётся белый единорог, он уже едва заметен; привычно заклокотало пламя в горле, поток его ударил чуть правее от шевелящегося и дёргающегося живого клубка.