Не покидай меня - Климова Анна. Страница 34

Он не тронул ни купюр, ни пистолета. Только забрал некоторые ключевые оригиналы документов, старые авиабилеты, чеки и ордера. Олег Иванович был теперь все равно что раздет. Виктору оставалось только хорошенько подумать над тем, как половчее припереть старого селадона к стенке.

Ира

Она теперь все время спала. Сон Иры был тягостной мукой, от которой она никак не могла освободиться. Она не могла вспомнить, где и когда начался этот сон. Она помнила вокзал. Помнила электричку. Сначала переполненную, а потом почти пустую. Помнила, как пошла куда-то. Вероятно, в туалет… Она шла сквозь пустые вагоны, чувствуя позади себя движение, но не обращая внимания на двигавшегося чуть позади мужчину. Она уже открывала дверь туалета, как что-то страшное и тяжелое обрушилось на ее голову. На целую вечность Ира выпала из этого мира. Но спустя какое-то время телом ощутила шарящие руки, опустошавшие ее карманы, выдиравшие из ее рук сумку. Она лежала ничком между стеной и унитазом, с интуитивным содроганием находила в себе силы думать о запахе и о грязи, в которую попала. А потом раздался щелчок закрываемой двери. Электричка убаюкала ее раскалывавшуюся на острые части голову. Все провалилось в темноту. Лишь покачивание вагона убеждало Иру в том, что мир существует и она в нем пока еще есть.

Иногда Ира слышала настойчивое дерганье ручки двери. Хотя не понимала значения и смысла этого шума. Явления и вещи в ее сознании утратили человеческий смысл, привычно отраженный в словах.

Еще вечность прошла до того, как кто-то открыл дверь. С этого момента Иру начали дергать, толкать, плавно нести куда-то. Она слышала звуки, но не могла понять, что они означают. Она отдалась на волю тех, кто был реальнее ее, кто лучше ее знал, что с ней происходило. Потом она погрузилась в тот самый долгий сон, из которого не могла найти выхода и который не спасал ни от боли, ни от мучительного желания что-то вспомнить. Ее терзал свет — требовательный свет жизни, частью которой она перестала быть. Ей хотелось сказать, чтобы ее оставили в покое во тьме и самобичующем раскаянии. В них она находила утешение. Но свет и звуки неизменно вторгались в ее темные сны, разрывали их, словно бумажные стены китайского дома.

— Как сегодня, Дмитрий Александрович?

— Состояние стабилизировали. Вводим дегидратирующие — сорокапроцентную глюкозу внутривенно, двух- и четырехпроцентный раствор эуфиллина, гипотиазид и двухпроцентный раствор папаверина… Сердце у нее сильное, думаю, везти куда-то не имеет смысла… Удар был сильный, мог быть и перелом свода… Рентген ничего не показал. Видим только гематому…

Ира слышала все это, однако никак не могла уловить смысл слов. Любые слова поначалу казались ей сложным ребусом, в котором предметы лишались своего наименования, а потому и смысла.

— Клиническая картина сопора^[15] при сотрясении головного мозга… Видим снижение мышечного тонуса конечностей, угнетение сухожильных рефлексов… Реакция зрачков на свет вялая, но роговичные рефлексы сохранены. Лицо бледное, пульс замедлен и несколько напряжен. Дыхание поверхностное, и мы даем кислород через маску…

Через некоторое время Ира начала понимать отдельные слова, различала в звуках оттенки — шуршание халатов, голоса людей, звон посуды, звонки телефонов. Она понимала их, вслушивалась с закрытыми глазами, пытаясь представить себе то место, в котором сейчас находилась. Это было помещение. В общем, тихое. Только обострившийся слух позволял ей выхватывать из пространства те самые далекие звуки, которые она смогла наконец осмыслить и понять.

Ира открыла глаза и сразу зажмурилась, так резок и неприятен был свет. Рукой, в которую впилась неощутимая игла капельницы, она ощупала прозрачную маску, охватывавшую рот и нос. Из маски с шипением тек сладкий и прохладный воздух. Ира снова попыталась разлепить глаза. Сначала она ничего не видела из-за тумана. Потом образы обрели объем и резкость. Ира обнаружила себя в небольшой светлой комнате с высокими потолками. Рядом были еще две высокие кровати, а на них люди, подключенные к мерно дышащим и попискивавшим аппаратам.

Ира понятия не имела, как, почему и когда здесь оказалась. Время перестало иметь значение, но она подозревала, что в ее жизни не всегда было так.

После того как она очнулась, ей задавали вопросы, осматривали, делали уколы. Ира почти ничего не помнила из своей прошлой жизни. Поначалу даже имя свое не могла назвать. Она помнила только острый запах мочи и холод.

— Это объяснимо, — сказал ей мужчина в светло-голубой сорочке без пуговиц в таких же штанах и круглой шапочке. — Вы сейчас немного дезориентированы в пространстве и времени. Темп ваших мыслительных процессов снижен. Будем наблюдать за вами, Ира, потому что возможны проявления бреда, сумеречного состояния сознания, двигательного беспокойства. Вы не волнуйтесь только. Все это последствия удара. Сегодня переведем вас из реанимации в отделение. Понимаете меня?

— В… отделение… — повторила она с трудом, представляя какое-то другое место.

К вечеру Ира оказалась в палате с двумя соседками — пожилой темнолицей женщиной с узкими глазами и другой, чуть моложе, со спутанными волосами, которая все время осматривала в зеркальце свои зубы.

Пожилая с ласковой улыбкой сразу подсела к Ире и похлопала ее по руке.

— Дышишь, смотришь — уже хорошо, уже радость Аллаху.

Укол, который сделала ей вечером медсестра, снова погрузил Иру в спасительный сон. В нем не было сновидений. Только где-то на краю сознания балансировала неразрушимая строка из прошлой жизни «Светлый сон — ты не обманешь…»

Леня

Целый день он метался по городу в тщетных поисках жены. Съездил даже в Литинститут и, прорвавшись чрез турникет и охранника, выпытывал об Ире у людей, которые, конечно, о ней не слышали. Ничего не добившись, помчался к ее подруге Таисии.

Подбоченившись, Татка заявила, что ни за какие коврижки не скажет, где Ирина.

— Оставь ее на время в покое. Пусть разберется в себе и в своей жизни. Это самое правильное сейчас для вас обоих.

Леня, вспотевший, с яростным блеском в глазах, сунул ей под нос свой телефон. Таисия поморщилась и прочла эсэмэс от Иры.

— Даже так?.. Она мне ничего такого не рассказывала.

— Это не она, — покачал головой Леня, устало прислонившись к стене. — Ира не могла вот так… По живому резать — не в ее правилах. Или я ее совсем, совсем не знаю. Это ведь страшно — когда не знаешь человека, которого любишь.

Татка пожала плечами и с сомнением сказала:

— Да, это на нее не похоже. Знаешь, Леня, ты успокойся сейчас, пожалуйста. Не пугай детей. Скажи им, что Ира пока у меня гостит. Скажи, что у меня депрессия, что я плохо себя чувствую, поэтому она со мной.

— И позвонить ей невозможно? — криво усмехнулся Леня. — Смешно.

— Пока ничего лучшего я тебе предложить не могу. Пусть кушают, что дают. Я все выясню и перезвоню чуть позже. Согласен?

Леня молчал и не уходил, горемычно опустив голову. Потом произнес глухо и медленно:

— Я всегда думал, что этого никогда не произойдет. Мне казалось, что правила, по которым живут двое, не меняются… Слишком многое взвалил на нее, — он взглянул на Таисию с мольбой. — Скажи, где она? С ней все в порядке?

— Естественно, в порядке! — возмутилась Татка, но в глазах ее появилась тревога. — Езжай домой, Леня.

Он колебался. Ему казалось, что сделано недостаточно для того, чтобы увидеть жену, поговорить с ней и вернуть. Конечно, ему сначала хотелось замкнуться в смертельной обиде, расшвырять чувства к Ире, как ненужные вещи. Однако эта проклятая эсэмэска поселила в нем не просто тревогу, а настоящую панику. Ира не могла написать такие слова. Она бы предпочла все сказать в лицо, прямо и открыто, если бы была совершенно уверена в том, что поступает правильно. А этот электронный плевок — чуждая ей манера, в которой не было ни Иркиного спокойствия, ни честности.