Гондола-призрак - Родари Джани. Страница 3

Арлекин снова встал, обошел дом и увидел, что свет в кухне не погашен.

«Коломбина еще на ногах! Попрошу-ка у нее чашечку кофе».

Он постучал в окно. Свет в нем немедленно погас. Арлекин снова постучал, приговаривая при этом:

— Отвори, Коломбина, дай мне войти! Я вымок, как гондола!

Несколько мгновений все было тихо. Потом в кухне снова зажегся свет, и дверь немножко приотворилась. Арлекин немедленно просунул в щель свою голову, памятуя о старой поговорке: «Где пролезет голова, пролезет и все остальное».

— Что за манеры! — возмутилась Коломбина. — Я и не думала тебя приглашать.

— И напрасно. Потому что я уже здесь и с места не сдвинусь. Твой хозяин задолжал мне тысячу цехинов, и если не заплатит, я останусь здесь на тысячу дней, на полном его коште. А потом еще на сто дней — в счет процентов.

Закончив эту тираду, Арлекин огляделся по сторонам и только тогда заметил, что в кухне, помимо самой служанки, присутствовал также племянник Панталоне, молодой человек по имени Линдоро [17] — долговязый, тощий и со столь унылой физиономией, что злоязыкие венецианцы прозвали его Дон Лагримозо, то есть попросту «плакса».

— Синьор Линдоро, — поклонился Арлекин молодому человеку, сидящему перед потушенным очагом, — смотрите не обожгитесь.

— Будет тебе шутить, — оборвала его служанка. — Не окажись я здесь в этот час, пришлось бы нам этой же ночью посылать за столяром, снимать с синьора Линдоро мерку для гроба!

— Я не изменил свое решение, просто отложил его немного, — уточнил тот. — Я еще не решил, ради чего мне стоит оставаться жить на белом свете!

— Вот именно, — кивнула Коломбина. — Он устал от скупости своего дядюшки Панталоне, который не хочет послать его в Болонский университет [18]. Поэтому и решил броситься в канал. Но я побежала за ним и не позволила наделать глупостей.

— Вернее будет сказать, — снова встрял Линдоро, — что меня тронул вид этого несчастного, который барахтался в воде. От одного его вида я почувствовал, как заболеваю. Так что пришлось мне протянуть ему руку и вытащить на берег.

В голове у Арлекина вдруг словно зажглась люстра на тысячу свечей чистейшего воска [19].

— Барахтался? Барахтался, вы сказали?

— Незачем тебе было это знать, — ответила вместо Линдоро Коломбина. — Но раз уж ты слышал, расскажу по порядку, как дело было. Покамест я убеждала бедного синьора Линдоро, что незачем давать дорогому дядюшке удовольствие видеть его мертвым, знаешь, что я увидела на берегу канала? Беднягу, из последних сил цепляющегося за гондолу и готового уже захлебнуться. Мы едва успели его спасти.

— И где он сейчас? — спросил Арлекин, непроизвольно прижимая обе руки к сердцу, чтобы не так сильно билось.

— Да здесь, внутри, — ответил Линдоро, указывая на деревянный сундук. — Мы спрятали его сюда, когда услышали, что дядя вернулся. Но он, по счастью, сразу поднялся наверх, в свою комнату.

Арлекин сделал пируэт и с размаху уселся на сундук.

— Что это на тебя нашло? — удивилась Коломбина.

— Что на меня нашло? Вы хотите знать, что на меня нашло? Так знайте же, что в этом сундуке я нашел, по меньшей мере, две тысячи золотых цехинов!

— Не говори глупостей. Там просто бедняга, который едва не окочурился и до сих пор не пришел в себя. Подними-ка лучше крышку, самое время дать ему капельку граппы [20].

— Так вы мне не верите? Знайте же, что нынче вечером синьор Панталоне, по поручению пирата Али Бадалука, помог сбежать из венецианской тюрьмы Пьомби сыну багдадского халифа. Которого ему полагалось отвезти в открытое море и передать пиратам. Но жадность подсказала ему другой план: послать пиратов ко всем чертям и самому отвезти беглеца в Багдад, чтобы получить от халифа куда большее вознаграждение. Он указал бедному парню дорогу до своего дома, велев проделать весь путь по воде, держась за бортик гондолы, чтобы его не заметили стражники Дворца Дожей, к которому, как вам прекрасно известно, и примыкает тюрьма Пьомби. Мы же следовали за ним в некотором отдалении, пока перед самым домом не потеряли случайно из виду. Панталоне пришел в ярость: он уверен, что пленник снова попался в чужие руки. А он, — заключил Арлекин, стуча по крышке сундука, — попал прямехонько в наши руки. Чтобы сделать нас троих богачами!

Видимо, от восторга стучал он довольно сильно. Потому что из-под крышки послышался тяжелый стон. Арлекин вскочил, будто его снизу кольнули, откинул крышку и поднес свечу.

— Смотрите, — провозгласил он, — что это, по-вашему, за одеяние?

— Святые угодники, — прошептал Линдоро. — Это роба заключенного!

— Теперь верите?

— Это он! Точно он!

— Пусть придет в себя и расскажет сам обо всем по порядку. А пока, — продолжил Арлекин, снова захлопывая крышку, — вот вам мой план. Завтра утром «Святой Марк» отправляется в Сирию. Я некогда служил на этом корабле поваренком, так что знаком с его капитаном Тартальей и могу с ним поговорить, если он не будет слишком пьян, конечно. Расскажу ему, что мы хотим искать счастья на Востоке, как некогда мессер Марко Поло [21], и что мы заплатим ему за путешествие на обратном пути. Уверен, он нам не откажет.

— А если он догадается, что с нами едет сын халифа? По смуглой коже, по иноземному выговору он сразу заметит, что это не венецианец.

— Ничего он не заметит и не догадается, — ответил Арлекин. — Потому что сын халифа багдадского так и будет путешествовать в этом сундуке. Он будет нашим багажом. Будем носить ему еду из нашей каюты и выводить по ночам дышать свежим воздухом. А ему скажем, что только так можно ускользнуть от стражников. Вот увидите, он с радостью будет нам во всем повиноваться, а по прибытии на место сам представит нас своему батюшке халифу и уговорит его щедро нас вознаградить.

— Вашими бы устами… — проворчала Коломбина. — Только сомнительно мне все это. И вот что я вам скажу, господа хорошие: я из Венеции ни ногой. У меня сразу морская болезнь приключается и вообще никакого удовольствия. Так что я остаюсь.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой «Святой Марк» поднимает паруса

— По… По…

Он хотел скомандовать: «Поднять якоря!», но матросы никак не могли этого уразуметь.

— Погода? — переспрашивали они.

— Нет! По… По…

— Помидоры? Попугаи?

Когда Тарталье удалось, наконец, выговорить свой приказ полностью, судно пересекало венецианскую лагуну, ибо моряки прекрасно знали свое дело и без всяких приказов. Капитан Тарталья отер пот со лба и сказал сам себе: «Ладно, отчалили мы без приключений. Надеюсь, причалим так же гладко. Не нравятся мне эти два странных пассажира. Арлекин и Линдоро, хочу я сказать. Обещали мне заплатить по прибытии тысячу дукатов. Оно, конечно, деньги хорошие, да вот только мне прекрасно известно, что у них целого дуката на двоих не бывало. Ну, ничего, коли не заплатят, так запродам их в рабство туркам и ничего не потеряю. Меня больше другое интересует: что это они везут в таком огромном сундуке? Драгоценности? Шелка с парчою? Краденый товар, чует мое сердце… Велю-ка я моему верному Хлебожую глаз с них не спускать».

Пусть вас не удивляет, что капитан Тарталья произнес столь длинную речь без единой запинки. Ведь он произносил ее мысленно, а мысли у него всегда текли весьма связно. И вообще, есть такие люди, которые медленно говорят, но быстро думают, а есть такие, которые выстреливают слова быстрее, чем пулемет, а мысли у них ворочаются медленнее, чем улитка ползет. И что, спрашивается, лучше?