Память до востребования(Фантастические рассказы и повесть) - Смирнов Сергей Анатольевич. Страница 16

— Что начнется? — прошептал Николай.

— Не знаю. — Марина встрепенулась. — Пойдем, Коля.

Она потянула его за собой. Окурошев не тронулся с места.

— Да ты сам-то не бойся, — усмехнулась Марина. — Тебя-то они не тронут.

— Ты охрану вызвала? — озираясь, опять спросил Николай.

— Нет, Коль. Не злись. Погляди сам.

Они поднялись на второй этаж.

Под дверью Марининой комнаты неярко желтела полоска света.

— На стук не реагируют? — шепотом спросил Окурошев.

Марина покачала головой:

— Постучи. Может, тебе ответят…

Николай несмело потянулся к двери, вежливо постучал костяшками пальцев. На стук никто не откликнулся.

— Кто там есть? Немедленно откройте! — вдруг расхрабрился Николай. — Сейчас вызовем милицию.

Ответа не последовало.

— Ты заметила, как туда вошли? — спросил Окурошев Марину.

— Нет, конечно. А ключ там, внутри, оказался.

— Хм… Как «внутри», когда он вот висит, — удивился Николай. Он вынул ключ из двери и рассмотрел бирку. — Все верно, от этой комнаты.

— Это пока я за тобой бегала… — растерянно проговорила Марина.

— Ну, была не была. — Николай повернул ключ в замке и, чуть помедлив, решительно толкнул дверь.

Она распахнулась… Окурошев остолбенел. Марина выглянула из-за его плеча и ахнула.

Перед ними лежал пустырь, заросший высокой, выше человеческого роста, крапивой. Ночи как не бывало — стоял пасмурный день. Кругом пустоши простирались луга, дальше виднелся лес, а по левую руку, невдалеке, — избы тихой деревеньки.

Место показалось Николаю знакомым. Набравшись храбрости, он сделал шаг вперед и оглянулся: Марина испуганно выглядывала из двери покосившегося сарая.

Ее растерянный вид вдруг рассмешил Окурошева, и он замахал ей рукой.

— Иди сюда… Видала, фокус какой.

Марина покачала головой, не решаясь выйти.

Николай еще раз внимательно посмотрел в сторону деревеньки и, никого не увидев на единственной ее улочке, повернулся в сторону пустоши. У края крапивных зарослей что-то поблескивало. Окурошев пригляделся и различил в траве топор. Любопытствуя, он протянул было руку, но тут же отдернул, испуганный внезапным негромким окликом:

— Не тронь!

Справа, шагах в десяти, на дороге стоял, опершись на посох, высокий старик. Казалось, он проходил мимо и остановился лишь затем, чтобы окликнуть Николая. Несмотря на суровый голос, глаза его светились доброй улыбкой. Одет он был, по определению Окурошева, «как крестьянин в старину», и нес за плечами котомку.

— Не тронь, — уже приветливо повторил старик. — Топор о Гнилого Хутора. Значит, в разбойном деле бывал. Гляди, и тебя затянет…

— С Гнилого Хутора? — переспросил Николай. — А где он?

— Да вот перед тобой и будет, — указал старик на заросли крапивы. — А вы, я погляжу, нездешние, аль не так?

— Нездешние, — подтвердил Окурошев. — Не поймем вот, куда попали.

— Старино это, — кивнул старик в сторону домов.

«Старино… Да ведь это же деревня, что неподалеку от института!» — вспомнил Николай.

Старик сошел с дороги, приблизился. Николай вновь замахал Марине, и она, помявшись, робко вышла из сарая.

Вот что поведал странник.

Рядом с деревней еще в пору татарских набегов появился хуторок. Пришли тогда к Старине чужие люди. Приняли их сердобольно, как беглецов от степняцкой неволи, как погорельцев. Они и осели здесь. Построились кое-как и зажили… на удивление коренным жителям: скотину держать не стали, сеяться и не собирались. Начали пробавляться милостыней, мелкой охотой да рыбалкой, а то и поворовывали. Деревенские поначалу головы ломали: то ли вправду ленятся чужаки на земле работать, то ли совсем ненадолго тут задержались и собираются податься куда-нибудь дальше. Подходили к хуторянам с вопросами: так, мол, и так, почему по-людски не селитесь, не работаете? Те посмеивались, отмахивались:

— А почто, — отвечали, — возиться? Один конец будет: татарин придет — все спалит. А что не спалит, так вытопчет аль пограбит.

Степняки впрямь наведывались — жгли, грабили, насиловали… Но мир все равно не по-доброму дивился на хуторян: не мог понять их жизни. Снова строились, снова сеяли, а хуторянам и забот было мало — только что похихикивали.

И десятка лет не продержался хутор. Недолюбливали пришлых, но до поры терпели. Однако кой-кому из подросших деревенских молодцов пришлась по вкусу бесшабашная жизнь. Тихою ржою пошел по деревне разлад. Поворовывать, хитро щурить глаз начали уже и свои. Нахмурились старики, запричитали бабы. В ночь на Ивана Купала лихо повеселились молодчики — захлопал по деревне крыльями красный петух. Лопнуло тогда терпение мира. Со своих шкуры спустили, а на чужих и телег не пожалели — выпроводили всех вон.

Долго догнивал потом хутор… Вскоре после разгрома польских панов кое-кто из деревенских решил отделяться дворами. Вытоптали бурьян — и выросло здесь несколько срубов. А там и года не миновало, как принесло новую напасть. Появился в округе лихой человек, чужак без роду и племени по прозвищу Коляй. Никто не знал, где он живет, где ночует, у кого столуется. В деревнях замечали его не часто, однако и бродягу лесного он не напоминал: ходил осанисто, щеголем, в белом кафтане и непременно в белых же начищенных сапогах. Одно время даже поговаривали, что Коляй — не кто иной, как сам… «Тушинский вор», Лжедмитрий Второй, будто бы не убитый в Калуге, а скрывшийся, — и теперь вот рыскает по селам, втихомолку затевает на Руси новую смуту, новый кровавый раздор…

Встретиться с Коляем считалось самой дурной приметой, боялись его как грозы. Приступить бы к нему всем миром… да не решались. Чем только не оправдывались. Шептали, что шайка с ним ходит тайная и числом несметная: чуть что — ни старого, ни малого не помилует. Частенько будоражили округу слухи, будто в одной деревне непокорного мужика порешил он топором вместе с семьею, а в другой собственноручно утопил разом двоих, а в третьей будто бы дитя пропало — верно, его работа. И хотя ни тел изувеченных, ни утопленников тех никто никогда не видал, россказням страшным о Коляе верили охотно. «Да уж, — вздыхали мужики, разводя руками. — А куды денешься? Одно слово: нехристь». И разбредались по домам — дожидаться новых зловещих вестей… Уверяли друг друга, что Коляй — колдун, что у него дурной глаз, что наговоры он знает темные, а против наговора хоть топор, хоть багор — все без толку.

Пуще других заливали иные безусые молодцы, за которыми старики заметили странную причуду: как начнут расписывать истории про Коляя, так отводят глаза в сторону. Не скоро, однако, распознали тех молодцев: оказались они Коляевыми должниками. И вправду сказать, кого пугал Коляй до дрожи в коленках, так то своих должников. Нежданно-негаданно, хоть ясным днем, хоть темною ночью, хоть в лесу, хоть посреди улицы, вырастал он перед ними, будто из земли, и прибивал ледяным взором к месту. Бледнел молодец, дышать переставал, пальцем не мог шевельнуть… Коляй только молча усмехался и уходил прочь.

Шайка у Коляя была. Сколотил он ее из тех самых «добрых молодцев», своих должничков. Жили они по своим домам, и неведомо было сельчанам, что могут собраться по зову Коляя до полусотни парней и учинить где разбой, где пожар — одним словом, беду, а потом снова тихо разойтись.

Хитер был Коляй. Должком охватывал как силком. Подлавливал умело, каждого в миг своей слабости, на своем душевном изъяне. Страдает один безусый удалец без новой рубахи алой или сапог новых. Вовремя, в минуту самой тяжкой зависти его к деревенским щеголям, поднесет Коляй подарочек… У другого — сердечная заноза. А девка и не глядит в его сторону, а то и соседу кудрявенькому улыбнется. Зло возьмет парня, в глазах у него потемнеет. И вдруг откуда ни возьмись Коляй, а с ним чужая, развеселая деваха, с виду и покраше зазнобы. Поведет плечами, надвинется грудью… И готов парень, хоть голыми руками бери… Третий жаден — золотишка ему подкинет Коляй, у того и вовсе разум замутится. А четвертый от рюмки оторваться не может, и ему в пору угодит Коляй — в смертное безденежное утро похмелья поднесет желанную сулейку. И все умел он тихо, неприметно так устроить.