Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич. Страница 25

– Весна идет на север, и мы плывем на север. Вопрос: кто кого обгоняет?

– Примерно нога в ногу. Но ты не расстраивайся, сегодня просто холодный день. И мы еще немного притормозим, чтобы дать весне выйти вперед.

Утро оказалось хмурым и ветреным. Инзор прилип к приемнику, надев наушники, Сэнк сообщил, что и без метеорологов видит, что северо-западный, четыре балла, ближе к пяти, чем к трем.

– Плыть можно, если по прогнозу не будет усиления, но как насчет морской болезни? Кто у нас слаб по этой части?

Оказалось, что никто не знает, слаб он или нет, – никто не плавал по морю в приличное волнение, даже Крамб. Инзор поймал прогноз и сообщил, что усиления не будет, наоборот, ветер ослабнет грядущей ночью, волнение к следующему утру уменьшится до трех баллов.

– Ну что, предлагаю плыть. Определим на опыте, насколько каждый подвержен морской болезни.

Самым слабым оказался могучий Крамб. Он было встал за штурвал, но не прошло и часа, как попросил Сэнка заменить его и ринулся в туалет. Потом весь серый явился в кают-компанию, сказав:

– Ну вот и убедился на опыте. Никогда бы не подумал.

– И я бы никогда не подумала, но, кажется, я тоже, – сказала Кола и ринулась из кают-компании.

Вскоре вернулась с лицом того же серого цвета.

– Ох, не могу, пойду к себе страдать, – сказал Крамб.

– Пойдем страдать вместе, – сказала Кола. И они ушли, шатаясь и держась друг за друга.

– Не запирайтесь! – я сейчас приготовлю пойло, которое иногда помогает, – крикнула вслед Мана, – но чаще, нет, – добавила вполголоса.

К ночи «Петербург» снова встал в гавани по требованию Маны – из чисто гуманистических соображений, как она выразилась. Когда утром снова вышли в море, успокоившееся до трех баллов, порозовевшие Крамб с Колой предстали перед командой, но от завтрака отказались. Вскоре в коридоре раздался стук и скрежет. Мана пошла взглянуть, что там происходит. Крамб тащил кровать из каюты Колы в свою.

– Никак наша экспедиция превращается из полусемейной в сугубо семейную, – съехидничала Мана.

– Мы страдали вместе, теперь будем вместе радоваться жизни! – ответила Кола.

«Петербург» продолжил свой путь вдоль южного побережья Нижнего моря – свинцовая вода, тяжелые облака, лежащие на заснеженных склонах прибрежных гор, небольшая качка. Что делать тем, кто не несет вахту и не открывает медовый месяц? Готовить обед, как Алека (сегодня свежие крабы с Золдионского рынка с сыром и оливками в винном соусе, а макароны с тушенкой пусть мужики готовят!)? Или ловить новости и прогноз на коротких и средних, как Инзор (плотная облачность, волнение три балла, главы Александрийской республики и Атлантического Союза подписали договор о коллективной безопасности)? Или обложиться книгами, как Стим? А может, просто смотреть через окно кают-компании на унылый простор и думать, как Мана?

– Ну что ж, Мать-Прародительница, мой Сэнк всю вахту проводит в общении с твоим мужем, а нам ведь тоже есть о чем поговорить. Как тебе без малого миллиард твоих прямых потомков? Как тебе мир, который они построили, – города, машины корабли? Конечно, твой муж вывел вас на свет, но потомство – оно же выехало на твоей спине! На спине твоих дочерей, внучек, воспитанниц. Жаль, что ты не увидела новый мир своими глазами, – это же твой триумф! Ты можешь себе представить, что такое миллиард? У меня вот не получается. Они всякие, твои потомки. Кто-то с придурью, кто-то с ленцой, кто-то малость спесив. Но в целом они неплохие и обустраивают неплохой мир, мне он нравится. Уж не знаю, что получится потом, но пока из них вышел толк. А у меня вот мало потомков, пора бы уже и внукам появиться, да дети не спешат. Зато у меня есть двести детей, которым не повезло с родителями. Но чем они хуже родных? Они смотрят на меня, слушают меня, верят мне. Разве так важно передать черты лица, рост, цвет глаз? Важно передать душу. Ведь душа наследуется не через хромосомы, она передается, когда смотрят, слушают, верят. Сейчас я, уж прости меня, оставила детей на полтора года, но они под хорошим присмотром, а Сэнку нужна моя поддержка. Он же весь на пределе, на грани полного износа, и сам этого не осознает. Мягкие женские флюиды – лучшее средство от срыва. Твой ведь тоже, небось, был на пределе, когда вы выбирались из африканских задворок к морю. Ты ведь тоже хранила его, как могла. Ты ведь своего тоже любила! Я точно знаю это по тому, как вы лежите в склепе. Мы ведь так же лежим перед тем, как заснуть. Мне кажется, я многое унаследовала от тебя каким-то таинственным способом. Все-таки между нами больше ста поколений. Пойду-ка в рубку, Сэнк там, наверное, уже носом клюет – девятый час его вахты, как-никак.

Третьего апреля «Петербург» встал в устье реки, текущей с ледников Кавказского хребта. Южный и восточный берег Нижнего моря остались позади, теперь предстояло плыть на северо-запад. Но корабль не сдвинулся с места ни четвертого, ни пятого апреля. Экспедиция остановилась совсем не по технической, а скорее по эстетической причине: сплошная низкая облачность закрывала Кавказский хребет, который все мечтали увидеть.

Все, включая Сэнка, видели его только на фотографиях, передающих лишь жалкое подобие сияющей реальности. Они не могли пропустить такое зрелище, не могли оставить его на обратный путь – на осень следующего года. Запас по времени оставался, поэтому решили ждать погоды. Инзор по три раза в день выуживал из эфира прогноз погоды и по три раза в день разочарованно качал головой.

Экипаж, однако, времени не терял. Днем все, кроме Крамба с Колой, невзирая на периодический дождь, делали далекие вылазки – перелески, пашни, зеленые озимые, недавно освободившиеся из-под снега. Небольшие деревни, хутора, дубы, клены, березы. Перелетные птицы на деревьях. Даже в столь мерзкую погоду – хорошо. На берег выгрузили оба вездехода, на них добрались до первых горных отрогов, покрытых еловым лесом. Двинулись дальше вдоль реки – в долину между отрогами, доехали до мрачного грозного ледника, который уходил в облака, а горы оставались в безнадежном тумане.

Вечерами сидели в кают-компании, смотрели фильмы под стрекот проектора или говорили. Много говорили, будто наверстывали недоговоренное за всю жизнь.

– Кажется, Инзор топает по трапу, интересно, с добычей?

Инзор ввалился в кают-компанию с тяжелой сумкой.

– Вот, десять килограммов парной свинины! Кто там мечтал о шашлыке?

– Все мечтали! Уже давно только об этом и мечтаем.

– Где подстрелил и почем?

– На хуторе. За тридцать патронов.

– Давайте жарить прямо сейчас на берегу, потом зажжем большой костер и будем прогонять облака! – предложила Алека.

– Как ты думаешь их прогонять? – поинтересовался Инзор.

– Да уж не сидеть у приемника часами на ловле прогноза, как ты. Будем танцевать, петь и бить в барабаны! Дядя Сэнк, придумай слова песни для разгона облаков!

– У нас разве есть барабаны?

– В хозяйстве Крамба есть толстое листовое железо, повесим лист у костра и будем бить в него.

Когда стемнело, развели огромный костер, Крамб приварил ушко к тяжелому железному листу, его подвесили к высокой треноге из жердей, и началось действо.

– Эй, духи небес! – запела Алека сильным грудным голосом. Все вздернули брови – никто, кроме Инзора, никогда не слышал ее пения.

Крамб, раздетый до пояса, похожий на сказочного бога кузнецов, отбивал конец каждой фразы ударом кувалды по листу, отзывавшемуся гудением, от которого в трепете замирала вся округа.