Беги, детка, беги (ЛП) - О'. Страница 10

Ты посмотрел на мои губы, Мейсон, и у меня перехватило дыхание.

Что я вообще там делала?

Одним нежным касанием, которое я от тебя никогда не ожидала и после этого никогда больше не получала, ты дотронулся до моей нижней губы и медленно стер каплю дождя вместе с губной помадой.

А в следующий момент твои руки были в моих волосах. Ты схватил меня, притянул к себе и грубо поцеловал.

Я была потеряна.

И до сих пор остаюсь такой.

Не знаю, как это произошло, но в следующее мгновение я сидела на тебе под проливным дождем посреди кладбища. Мои губы на твоих, пальцы вцепились в твои волосы, мои колготки были разорваны, а ты был во мне.

Так глубоко.

Мейсон, я никогда бы не подумала, что после этого больше не смогу выбросить тебя из головы.

8. Держи свою шлюху под контролем, Райли

Мейсон

Ты сводишь меня с ума меня, Эмилия, даже не находясь рядом со мной. И для меня нет другого выхода. Когда моя губа лопается от резкого удара, я снова чувствую себя собой. Один удар я уже нанес ему. Тыльной стороной ладони вытираю кровь из уголка рта, усмехаюсь и бросаюсь на него. Костяшки моих пальцев рассекаются, когда под ними ломаются кости и трескаются хрящи. Через мгновение моя грудь уже забрызгана кровью другого мужчины. Чувствую тепло, когда она стекает по мне. Я едва запыхался, в то время как он уже падает на пол.

Это почти так же хорошо, как наш секс, Эмилия. Но это уже давно не удовлетворяет меня по-настоящему. В моих противниках нет ни утонченности, ни силы, они не вызов мне. И плевать, что они высмеивают меня за то, что я никогда ничего не говорю, а просто лезу на ринг в этом грязном гараже и выпускаю своего монстра на свободу.

Такого, какой я есть, никто не сможет полюбить, Эмилия. Когда я заточён в самом себе и что-то темное поглощает меня.

Я подкуриваю сигарету, забираю заработанные деньги у Френки — жирного, скользкого типа, который организовал эти подпольные бои без правил, еще раз сплевываю на пол, рядом с лежащим парнем и, засунув одну руку в карман джинсов, вразвалочку выхожу на улицу.

Две симпатичные блондинки прорываются сквозь толпу и вешаются на меня. Но у меня нет на них настроения, Эмилия, поэтому я отшиваю их. Их сиськи все равно не настоящие, как и улыбки на накачанных губах.

Я ненавижу подделки, Эмилия. И почти все человечество — одна проклятая, огромная, сплошная подделка.

Мое лицо совершенно разбито. Надеюсь, что дома я не встречусь с отцом, как это часто бывает. Или с матерью, что было бы гораздо хуже. Моя мать — единственная женщина, которой удается заставить меня чувствовать стыд. Она, должно быть, слышала мой срыв. Она всегда беспокоится обо мне, но я постоянно возвращаюсь домой с разбитым лицом и рассеченными костяшками. А самое плохое то, что она никогда меня не упрекает.

Я хочу достать немного льда из холодильника, когда Мисси, виляя хвостом, идет мне навстречу и облизывает мои окровавленные пальцы. Прошептав, чтобы она вела себя тихо, я глажу ее. Затем быстро достаю лед из морозилки, и вместе с ней спускаюсь в свою квартиру.

Я ожидал чего угодно, Эмилия, но только не того, что ты будешь сидеть на моей кровати, скрестив ноги по-турецки. Мисси рычит на тебя, и я одним щелчком отправляю ее на собачью лежанку.

Ты сидишь в темноте, и луна освещает твои длинные волосы. Сейчас пять тридцать утра, а это означает, что максимум через полтора часа проснется Райли.

Я стою в дверях, держа в руках пакет со льдом, и мы пялимся друг на друга. Я не знаю, что приводит тебя сюда снова и снова, Эмилия. Независимо от того, что я с тобой делаю. Ты закусываешь нижнюю губу, когда я выхожу из тени в лунный свет. Твои глаза смотрят на мое лицо, нос, который немного кровоточит, на рассеченную бровь, на грудь, измазанную кровью. Я швыряю пакет со льдом на тумбочку.

— Ты бы видела другого, — сухо говорю я.

Ты сглатываешь и встаешь. Растянутая футболка, в которую ты одета, — не моя. Ты приходишь ко мне в его одежде, Эмилия, и я цепенею. Твои волосы волнами падают на плечи, и ты направляешься ко мне. Медленно, словно боишься меня. На самом деле так и есть, правда? Хорошо, бояться меня — это нормально.

Тем не менее ты поднимаешь руку и просто кладешь ее на мою щеку, как будто я не вулкан, который вот-вот извергнется. Именно так я себя чувствую в девяноста девяти процентов времени. Только когда нахожусь в тебе, я на короткий миг обретаю покой и умиротворенность.

Я остаюсь неподвижным, в то время как ты проводишь пальцами по моей щеке.

Ты тянешь меня на край кровати. Я позволяю тебе руководить. Затем ты ненадолго исчезаешь в ванной и возвращаешься с полотенцем и миской с теплой водой. Солнце постепенно восходит, и я до сих пор не понимаю, зачем ты здесь. Мое окно разбито, Эмилия. Телевизор сломан. Я сломан. Потому что я все ломаю. Веришь мне или нет, но я не хочу полностью уничтожить тебя, Эмилия. Но почему ты не убегаешь?

Когда ты наклоняешься и начинаешь медленно смывать кровь с моей брови, я смотрю на тебя. У тебя маленькая ямочка на подбородке. Мой отец говорит, что это знак неверности, Эмилия. Твои ресницы бесконечно длинные, а глаза такие же бирюзовые, как небо. Такие ясные. Не такие убитые, как мои.

Твои пухлые губы приоткрыты, и падающие солнечные лучи не показывают ни одного изъяна на твоем совершенном лице. Этот ублюдок не заслуживает тебя, но и я не заслуживаю. Никто тебя не заслуживает.

— Что ты здесь делаешь? — грубо спрашиваю я, не отводя от тебя взгляда.

Ты смачиваешь полотенце в воде, выжимаешь его и проводишь по моей щеке. Только когда ты касаешься этого места, я понимаю, что там что-то есть.

— Отвечай мне.

Ты не решаешься посмотреть мне в глаза. Ты очень редко это делаешь, а когда все-таки делаешь, это бесит меня. Потому что я всегда вижу в них то, чего не хочу видеть.

— Я... я не знаю, — бормочешь ты.

— Солнце восходит. Ты должна идти.

— Я сама решу, что мне делать, Мейсон. — Теплая вода стекает по моему подбородку на грудь.

Щебечут первые птицы. Я ненавижу пение птиц по утрам. Они всегда объявляют новый день. Ночь прошла, а ночи — это единственное, что у меня есть с тобой, Эмилия.

— Я спрашиваю еще раз, — медленно и отчетливо говорю я. — И спрашиваю последний раз. Что ты здесь делаешь?

Ты снова сглатываешь. Я вижу, как двигается твой кадык, а дыхание учащается. У тебя такое почтение ко мне, детка, и это было не очень трудно вытянуть на свет, потому что у тебя покорная натура. Я еще не совсем понимаю, откуда это взялось, в конце концов, я никогда не утруждал себя тем, чтобы лучше изучить твою историю, но за эти месяцы я запечатлел каждую черту твоего лица. Каждый вдох и учащенное сердцебиение.

А сейчас? Сейчас ты молчишь. Я уже знаю, в чем дело. Но не собираюсь снимать с тебя это бремя. Ты должна пройти через это сама.

— Я не могла так оставить наш последний разговор, — говоришь ты, и я насмешливо фыркаю.

— Какой разговор, Эмилия? Я помню только, что чуть не выбил из тебя дерьмо.

Вспомнив об этом, ты быстро поворачиваешься обратно к миске и освежаешь полотенце. Как только ты снова хочешь прижать его ко мне, я хватаю тебя за запястье и тяну к себе так близко, что кончики наших носов почти соприкасаются.

— Я должен тебя убить, чтобы ты больше сюда не приходила, Эмилия?

Ты перестаешь дышать и смотришь прямо мне в глаза.

— Мейсон, ты постоянно звонишь мне. Не отпускаешь меня. Шантажируешь.

Я почти улыбаюсь тебе.

— А как же все те ночи, когда ты здесь сидела? Ждала меня? Так же, как и сейчас. Те ночи, когда пыталась мне позвонить или написать, потому что снова не могла уснуть?

Ты делаешь глубокий вдох и пытаешься вырваться, но я только еще крепче тяну тебя за руку, и ты оказываешься рядом со мной на матрасе. Твои глаза становятся больше, а волосы разлетаются повсюду, и ты вжимаешься в подушки. Я перекатываюсь на тебя и опираюсь руками слева и справа от твоего тела. Наклонив голову, я смотрю на тебя. На тебя и эти губы, которые он тоже может целовать; глаза, в которые он тоже может смотреть. И эту грудь, к которой он тоже может прикасаться. Ты смотришь на него по-другому, и я едва могу это вынести.