Гавана - Хантер Стивен. Страница 17

Конечно, все это влетало в копеечку, причем такую копеечку, что Пашин должен был прийти в ярость, ибо Пашин ни за что на свете не согласился бы утвердить расходы на такси, не позволил бы нанять машину с шофером и не разрешил бы даже на волосок изменить порядок выполнения своего приказа. Ничего, Пашин, проглотишь. От тебя ждут так много, что придется проглотить.

И потому уже под утро, когда конгрессмен и самые интересные из его спутников сладко спали после утомительных вчерашних приключений, Спешнев шел в какое-нибудь захудалое казино, проигрывал немного в блэк-джек [24], а потом, когда ставки возрастали и в ход шли мелкие картинки, делал одну-две крупные игры, забирал выигрыш и уходил. Он еще ни разу не играл два раза в одном и том же месте и никогда не выигрывал много, чтобы не вызвать у местных бандитов соблазна избить и ограбить его. Он просто запоминал выходившие наборы, делал в уме расчеты, требовавшие сверхъестественной концентрации, выигрывал и, не задерживаясь, удалялся, пока его не запомнили и пока выигрыш можно было отнести за счет простого везения, а не профессионального навыка. За несколько ночей он успел выиграть десять тысяч долларов. «Просто стыд и позор, – говорил себе Спешнев, – что я до сих пор не дезертировал и не начал пользоваться своей памятью и умением считать ради собственной выгоды, вращаясь в мировых игорных центрах».

Но поскольку он был, конечно же, дураком, то продолжал выполнять свой долг перед людьми, которые его в грош не ставили, перед системой, которая несколько раз пыталась убить его и чуть не преуспела в этом, перед циниками, мерзавцами и человеконенавистниками, заправлявшими в разведывательной службе. В этом мире у него не было ничего, кроме долга.

Он следил за американцами уже почти неделю и смог сделать несколько предварительных выводов. Первый касался американского конгрессмена, видного мужчины, чрезвычайно заботившегося о своей шевелюре и обладавшего несомненными способностями, но и столь же несомненными слабостями. Он был пьяницей и, как подсказывал Спешневу никогда не подводивший инстинкт, бабником. Ему нравилось быть в центре внимания, видеть, как перед ним раболепствуют, с подчеркнутым спокойствием наблюдать за суетящимися людишками, наслаждаясь их страхом как театральным зрелищем. Большую часть его свиты составлял обычный народец, окружающий политиканов всех времен и стран, – жалкие фактотумы, поспешно выполняющие все желания Великого человека и идущие на все, чтобы хоть как-то заслужить его одобрение и избегнуть гнева. Главный помощник был, судя по всему, руководителем всего этого сброда и постоянно терся возле Великого человека, из-за чего на него, естественно, изливалось больше всего начальственной ласки, а также и громов с молниями.

Там было еще несколько человек: водитель-кубинец, сотрудник посольства, бывший при конгрессмене в качестве няньки; несколько раз к компании присоединялась секретарша. И что самое главное, там был телохранитель. Он и являлся истинной жертвой Спешнева, к тому же он был первым американцем, которого Спешневу приходилось оценивать с профессиональной точки зрения. Он был именно тем человеком, которого Спешневу предстояло устранить. Спешнев знал этот тип людей. Он и сам принадлежал к нему (правда, до определенной степени). Такими были некоторые танкисты, некоторые асы-летчики, старые сержанты-пехотинцы и снайперы из лучших, исчислявшие свои жертвы сотнями. Все это были люди именно такого типа. Множество их можно было встретить в Испании – самых отчаянных советников, ходивших во все атаки, не пропуская ни одной, до такой степени их сжигало рвение. Смерть для этих людей ничего не значила. Вокруг можно было встретить примеры доблести и ловкости, но эти люди были вне всякого сравнения.

Спешнев понял это с первого взгляда. В английском языке для такого характера не было особого определения, а вот в русском оно имелось – «цельность» [25]. Этим словом обозначалась практически полная неподверженность любому греху. Этого парня невозможно было склонить к чему-либо дурному, на него нельзя было повлиять, его нельзя было совратить, убедить или купить. Он был таким, каким был, вот и все.

Спешнев хорошо понимал язык движений тела. За отделенностью, даже изоляцией телохранителя от остальной свиты он разглядел непреклонную гордость этого человека. Он не входил в их число. Они были политическими делягами и по сути своей паразитами. А этот обладал таким качеством, как спокойствие. Его тело непрерывно находилось под контролем, руки оставались неподвижными. В кобуре под мышкой он носил какой-то большой американский автоматический пистолет. Спешнев разглядывал в театральный бинокль его руки и обнаружил, что кисти у него очень крупные. Это было типично: у мастеров стрельбы из пистолета обычно именно такие руки, благодаря чему они пользуются оружием гораздо увереннее, чем все остальные.

Но больше всего впечатляли глаза телохранителя. Он был не из тех парней, которые постоянно вытягивают шеи, крутят головами во все стороны и то и дело устраивают экстравагантные представления, обнаруживая какие-то признаки опасности. У этого американца находились в непрестанном движении лишь глаза, выдававшие колоссальный боевой опыт. Они перебегали с предмета на предмет, оценивали, взвешивали, проницали. Они мгновенно распознавали увиденное и так же мгновенно выносили решения. Выражение его лица постоянно оставалось неизменным, он никогда не выказывал своих эмоций, но был постоянно на страже и замечал все.

Спешнев понял с первого же взгляда, а дальнейшие наблюдения лишь закрепили его уверенность: этот человек опасен.

Его нужно убить как можно скорее.

Других вариантов просто не оставалось.

Нужно подобраться поближе. К левой голени он прикрепил и спрятал под носком испанский автоматический пистолет двадцать пятого калибра. Подойти как можно ближе, не сделав и трех шагов по прямой, и отступить, как только покажется, что он привлек к себе внимание.

Этот человек обладал таким чутьем на агрессию, страх или беспорядок, что мог дать какую угодно фору любому радару. Нужно приближаться, используя прикрытия. Уверять себя в том, что ты подходишь с самыми добрыми намерениями, излучать эту уверенность каждой клеточкой своего тела, подбираться все ближе, двигаясь все медленнее, все спокойнее все непринужденнее, и лишь затем, в самую последнюю секунду, вспомнить об убийстве. Оружие необходимо достать мгновенно, так как малейшее промедление будет означать собственную смерть. Пистолет спрятан в кулаке, а рука движется с экстравагантной непринужденностью, совершенно непринужденно приближается и приближается, пока невидимое дуло не упрется в основание черепа. В тот же миг крохотный пистолетик выплюнет крохотную пульку, которая пробьет сразу и позвоночник, и головной мозг, сам Спешнев немедленно ускользнет, а телохранитель-американец упадет, даже не успев понять, что его выследили и убили.

«Именно это я и должен сделать, – сказал себе Спешнев. – Я должен это сделать, чтобы застраховаться от всяких осложнений, которые человек такого сорта может устроить мне во время выполнения моего задания. Только таким образом я смогу гарантировать свое освобождение из Гулага. Очень простой расклад: я убиваю его и окончательно освобождаюсь из Гулага. Раз и навсегда».

Он сидел за столиком, выставленным на тротуар улицы Санха около заведения под названием «Бамбу». Было уже поздно, хотя и не очень. Улица бурлила, фонари и лампионы изливали яркий режущий свет на соблазны самого низкопробного из бульваров Гаваны. Спешнев не спеша потягивал кофе, такой черный и крепкий, что непривычный человек мог бы умереть на месте. Он видел их.

«Кадиллак» уже довольно долго стоял на месте. Другим автомобилям приходилось отчаянно маневрировать, огибая огромный лимузин; водители кричали, ругались и непрерывно давили на гудки. Но «кадиллак», как и великая американская империя, которую он олицетворял, отказывался признавать существование окружающего мира.