Гавана - Хантер Стивен. Страница 31

И вот когда он сидел, медленно выходя из этого столь необходимого состояния, до его слуха неизвестно откуда донеслась одна-единственная фраза по-испански:

– Говорят, это будет великое дело.

Случалось, что он не улавливал отдельных слов, поскольку учил в свое время классический кастильский диалект испанского языка, а кубинцы говорили более торопливо и не так внятно, как в Старом Свете. "С" они произносили без кастильского пришепетывания, а твердо и отрывисто, как андалузцы. Хуже того, они выговаривали слова очень нечетко (в чем сказывался разболтанный образ жизни Латинской Америки), проглатывали окончания множественного числа, а частенько и полностью завершающие слоги в словах.

Но эту фразу он расслышал ясно: «Говорят, это будет великое дело».

– Что?

– Я не знаю.

– Они всегда так говорят.

– Нет, на этот раз все будет по-настоящему. Я слышал, что тут заправляет этот молодой парень.

Говоривший прошептал имя своему спутнику. Спешнев не смог его разобрать, но был уверен, что произнесено было двухсложное слово с ударением на первом слоге.

Неужели?.. А что, вполне возможно.

Но в следующий момент разговор затих, и когда полотенца были сняты, в помещении никого не было. Эти двое уже ушли.

– Сэр, я заинтригован, – обратился Спешнев к парикмахеру, когда тот намылил ему лицо и принялся править бритву. – Эти двое... их разговор... Как по-вашему, был в нем какой-нибудь смысл?

Парикмахер подозрительно уставился на Спешнева, как будто тот не был его постоянным посетителем.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне некогда слушать болтовню всяких бездельников.

– Да-да, я вас понимаю, – ответил Спешнев.

И началась пытка, которая продолжалась все десять, а то и двенадцать часов, пока парикмахер брил его.

Нет, конечно же, на самом деле это продолжалось всего лишь десять или двенадцать минут, но для русского они тянулись так долго, что под конец он уже трясся от нетерпения.

– Сэр, расслабьтесь, а не то я вас порежу.

– Простите, простите... – пробормотал Спешнев, не шевеля губами.

Когда бритье наконец закончилось, он встал, расплатился и поспешно вышел. Ну, и куда теперь? Может быть, на рынок, что на Пласа-де-ла-Катедрал? Там постоянно толпятся всякие бездельники, в том числе доморощенные радикалы и реформаторы. Торопливо шагая по забитой людьми узкой морщине, называвшейся улицей Эмперадо, Спешнев не мог отделаться от забавного впечатления, что все, кто попадается ему по дороге, бормочут одни и те же слова.

Не выдержав напряжения, Спешнев нырнул в большое кафе, находившееся сразу же за собором. Заведение было переполнено, и пока он пробивался к стойке бара, чтобы заказать кофе-эспрессо, то слышал со всех сторон обрывки разговоров.

Обнаружив какого-то мужчину, который вроде бы тоже был один и прислушивался к разговорам, Спешнев подошел к нему и заговорил:

– Вы слышали?

– Слышал о чем?

– Ну как же, об этом. Все говорят, что завтра.

– Ха, завтра! Я слышал, что сегодня ближе к вечеру.

– Наверно, дело в том, что такие вещи нельзя спланировать очень точно.

– По мне, так лучше ничего об этом не знать. Но если это не случится сегодня, то, сами понимаете, все слухи об этом болтуне станут просто смешными, скажете, нет?

– Полагаю, вы правы. Просто я слышал, что этот парень только болтает, а ничего не делает.

– Но если он участвует в этом деле, то, возможно, оно все же куда-нибудь сдвинется.

– Язык у него хорошо подвешен.

– Его речь по радио, когда умер Чиба...

Кастро!

– ...была прекрасной, но в итоге так ни к чему и не привела. Может быть, на этот раз получится по-другому.

Но Спешнев уже скрылся в толпе.

Ну и где же этот поганец? Конечно, его нет ни в одном из излюбленных мест. Ни в парке Сан-Франциско, где собираются шахматисты и где он частенько проводит время. Ни в одном из кафе вокруг холма, на вершине которого расположился университет, ни на великолепной лестнице, ведущей туда, ни среди прогульщиков в кафетерии юридической школы. Его не было нигде, кроме... в это было трудно поверить, еще труднее представить себе... но неужели он действительно работал?

Поэтому Спешнев нашел старый, насквозь прогнивший дом, миновал темный коридор, поднялся по темной лестнице и проследовал по балкону, опоясывавшему узкий внутренний двор-колодец, читая номера на выцветших разбитых дверях, пока наконец не отыскал нужную дверь.

Он постучал.

Вскоре за дверью послышались легкие шаги, детский плач, и в конце концов дверь приоткрылась – на самую малость. В щелке показалось очаровательное личико и смерило его подозрительным взглядом. До чего же хороша!

– Э-э, он здесь?

– Кто вы такой? – резко спросила она.

– Друг. Он меня знает. Мы встречаемся в парке.

– Он пишет свою речь.

– На завтра?

– Он сказал, что на сегодняшний вечер. Так что вам лучше уйти.

– Мне очень нужно встретиться с ним.

– Почему же?

– Сеньорита... Мария, если я не ошибаюсь?

– Мирта. Но откуда вы обо мне знаете? Он никогда не берет меня с собой.

– Он часто говорил о вас.

– Ха! Он никогда не говорит обо мне! Я для него не существую, кроме тех случаев, когда он пребывает в определенном настроении. Он...

Спешнев поторопился перехватить инициативу, прежде чем девушка успела погрузиться в пучину безутешного горя.

– Мирта, вы же не хотите, чтобы сюда пришли полицейские, не так ли? А ведь это будет гораздо хуже. Аресты, избиения – одним словом, скандал. Подумайте о родителях, о чести семейства. Именно поэтому так важно, чтобы я встретился с ним.

Мирта продолжала рассматривать его.

– Кто вы такой? Вы говорите как испанец.

– Да, у меня есть испанский опыт, и немалый. Именно там я и выучил язык. Я вам не один из этих легковозбудимых кубинцев.

– Ладно. Но если он разорется на меня, я тоже выйду из себя.

– Он расцелует вас.

– Вот в этом я очень сомневаюсь.

Спешнев шел следом за ней через не такую уж большую квартиру, слышал отчаянный плач ребенка и видел по сторонам признаки постоянной борьбы между женской опрятностью и презрением мужчины к порядку – наваленные грудами книги и расставленные ровными рядами безделушки.

Вскоре он оказался в спальне, расположенной в дальней части квартиры, где и обнаружил Кастро. Тот сидел без рубашки, выставив напоказ подернутый жиром торс; глаза у него были спрятаны за толстыми стеклами очков. При свете голой электрической лампочки Кастро лихорадочно что-то писал.

Услышав шаги, он вскинул голову, увидел Спешнева, но даже на мгновение не задумался о немыслимой странности появления этого человека у него в доме: такого не бывало прежде и не предвиделось в обозримом будущем.

– Послушайте и скажите, что вы об этом думаете, – сказал он и прочел, прокашлявшись: – «История нас оправдает. Наше дело правое. Нам нужна не нажива, а свобода, не господство, а равенство. Но свободу нельзя получить без жертв».

– Идиотство, – отрезал Спешнев. – Ты молодой дурак, которому не терпится попасть в гроб.

– Нет-нет, – возразил Кастро. – Я с вами не согласен. Это очень выгодная возможность, и я должен ею воспользоваться. Я ведь сразу получу множество сторонников. Огромную силу. Так что это...

– О чем ты говоришь?

В этот момент молодой человек наконец-то осознал, что ситуация, мягко говоря, неординарна.

– Что вы тут делаете? Как вы меня нашли? Я не говорил вам, где живу. Между прочим, это должно быть тайной. Я даже не знаю, кто вы такой. Не знаю вашего имени.

– Ты очень хорошо понимаешь, кто я такой. И наверняка знаешь, зачем я сюда приехал, так что имена не важны. Важно совсем другое – помочь тебе перейти к следующему этапу. Сегодня, куда бы я ни пошел, везде слышал разговоры о том, что предстоят какие-то большие события и что важнейшая роль в них принадлежит тебе. Я требую, чтобы ты рассказал мне, что все это значит.