Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария. Страница 2

Я спотыкаюсь и застываю на месте.

Его глаза в полутьме кажутся светлыми.

И пустыми. Холодными. Змеиными.

Да, это последнее сравнение очень актуально, потому что я стою, завороженная.

Он прищуривается, смотрит на меня, неторопливо затягивается… И отворачивается опять к надгробию.

И я, вроде, могу дышать. И, вроде, могу двигаться. И, вроде, могу идти…

Не могу.

— Простите, — мой голос в тишине и полумраке раздается очень громко, — у вас все в порядке?

Он опять поворачивается ко мне. Теперь уже немного удивленно смотрит, смеряя меня с ног до головы внимательным взглядом, от которого я ежусь.

— А что? По мне заметно, что не так?

Голос у него, вроде тоже тихий и спокойный, звучит гулко, и в то же время царапуче.

— Вообще-то заметно… Может, вам нужна помощь?

Он встает, докуривает в два затяга сигарету, тушит и прячет в карман пальто.

Пока я удивленно наблюдаю за этим, он успевает сделать несколько шагов в мою сторону.

И неожиданно оказывается рядом.

Я поднимаю подбородок, потому что он и в самом деле высокий.

Теперь, вблизи, я могу его лучше рассмотреть. Лет тридцать — тридцать пять на вид, тяжелая челюсть, небритость, усталые глаза, короткие волосы. Красивый.

— Ты совсем недавно работаешь, так?

Интересно, с чего взял? Неужели, настолько ребенком выгляжу?

— Почему вы так думаете? Я имею профильное образование, и еще повышение квалификации…

— Да нет… Просто наивная еще… Маленькая. Тебе сколько лет, веснушка?

— Мне двадцать один! И, если вам не требуется помощь…

— Ты до скольки работаешь?

— Смена скоро… А в чем дело?

— Я сегодня заеду за тобой.

— За-за-ачем?

— Ну ты же предлагала помощь?

И тут, несмотря на мой временный ступор, до отупевшего мозга начинает доходить…

Он что, решил, что я к нему клеюсь? Что, прямо серьезно так решил? Что я на работе, идя с вызова, на кладбище…

Я сжимаю кулаки, отвожу взгляд, и резко шагаю в сторону.

Мало тебе, Оля? Не поняла еще, за время стажировки в больнице и месяцы работы на скорой, насколько люди могут быть скотами?

Вот тебе очередное доказательство. Жри, не обляпайся.

Я обхожу мужчину, больше не глядя на него, подавленная осознанием собственной наивности и глупости, а он внезапно перехватывает меня за локоть, возвращает на место, и, несмотря на сопротивление, приподнимает подбородок:

— Эй, шипучка, ты чего? Испугалась?

— Отпустите, что вы себе позволяете?

Я и в самом деле шиплю, злобно выталкиваю слова сквозь зубы, дергаю подбородок, но он не пускает, смотрит внимательно, с удивлением и интересом:

— Да не бойся ты. Просто хотел поговорить…

— Нет!

Я рву локоть из его рук, и он неожиданно отпускает. Я тут же отшагиваю метра на полтора назад, ошарашенная произошедшим.

Сердце стучит так сильно и больно, что впору самой себе успокоительные колоть.

А он смотрит, смотрит так странно и необычно. Так на меня никто никогда не смотрел. Словно чудо природы какое-то видит…

И это вдвойне удивительней, потому что на чудо природы я вообще нигде не тяну. Худая, темноволосая, с постоянно насупленными бровями и злым взглядом. Не мечта поэта, короче говоря.

И поэтому я прихожу к мысли, что ему помощь все же требуется. Психиатра. Вот везет же мне! Опять на психа нарвалась!

Я делаю шаг в сторону, опасливо глядя на него.

Но мужчина стоит, не шевелясь, смотрит на меня.

А потом улыбается.

И улыбка, надо сказать, невероятно его красит. Делает лицо моложе, взгляд теплее.

— До встречи, шипучка, — внезапно подмигивает он мне, не делая больше резких движений.

Я торопливо обхожу его, и бегу к воротам. Уже в машине, слушая ворчание Ларисы, опять натыкаюсь взглядом на высокую фигуру в черном пальто. Он стоит у большого автомобиля, судя по резкости линий, какого-то немца, в темноте не разглядишь. Понятно только, что дорогой и навороченный, ловит мой взгляд и опять подмигивает.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как мороз по коже продирает.

Ничего себе я…

Инициатива наказуема, как говорил наш старенький препод по фарме, оглядывая первые парты неудачников.

Нет уж. Теперь подходить только, если сами зовут. Да и тогда, с осторожностью.

Я вспоминаю странный взгляд пугающего мужика и опять вздрагиваю.

Рядом Лариса о чем-то переругивается с водителем, уговаривая его ехать побыстрее, а я закрываю глаза.

Конец смены. Устала.

Работа на скорой дается мне тяжело. Все же опыта мало, то, что было во время учебы в медколледже — не в счет. Да и что там было? Санитарка в отделении интенсивной терапии?

А здесь… Бесконечные разъезды, тряска, усталость от того, что на ногах и мотаешься, Бог знает, куда…

И люди. Разные.

Иллюзии у меня развеялись в первые недели работы. Героический флер разлетелся в пух и прах о реальность, в которой ровным строем шагали бесконечные пенсионеры с давлением, температурой и сердцем. Многих из них бригады уже знали даже не в лицо, а, как поется в популярной песенке, по всем трещинкам… За два месяца моей работы на скорой, по настоящему тяжелые ситуации случались два раза.

Первый — упавший с высоты мальчик, которого мы довезли живым до приемного, а второй — наркоман с передозом. Его мы тоже довезли.

На станции я сдалась, переоделась и вышла на вечерний воздух.

И первое, что увидела — знакомую до боли черную машину.

Прямо у ворот станции.

3. Сейчас

Не смотри назад, мой милый! Ну зачем тебе опять

Все, что было, что уплыло, все плохое вспоминать?

Не смотри назад, не надо! Только хуже от того!

Прошлое… Случайным взглядом воскрешаешь ты его!

Что в том прошлом? Боль и радость, и надежд обманных сон,

И наигранная сладость, с горькой правдой в унисон.

Наши глупые ошибки, наше счастье и беда.

Все, что прочно было — зыбко! Пусть исчезнет навсегда!

И пускай придаст мне силы твоя нежность в трудный час.

Не смотри назад, мой милый! И беда минует нас.

М. Зайцева.

Сейчас.

— Привет, Олька.

Я уже открыла рот, чтоб выдать ему вместо приветствия все, что думаю о его методах назначения свиданий, но он успевает раньше.

И выбивает из колеи этим своим простым «Привет, Олька».

Сразу как-то нежданно колет сердце, и слезы на глазах выступают.

Я молча смотрю на него, такого высокого, строгого. Настоящий ариец.

Откуда что взялось?

Кажется, совсем недавно он был пугающим и жестким, но вполне себе русским мужиком. Непростым.

Опасным. Но русским.

А тут… Холодная сдержанность, лицо такое… Безэмоциональное.

И только взгляд прежний.

Он внимательно смотрит на меня, потом как-то резко пересекает комнату, я даже и заметить ничего не успеваю, и вот уже рядом. И вот уже руки его на моей талии, сминают служебную робу, и взгляд ярких арийских глаз теплый такой, живой. Я хочу все же что-то сказать, я же не просто так… Я же…

Додумать не получается, потому что он целует. И обрушивает на меня такое родное, такое долгожданное (Господи, сколько же я ждала-то?) безумие.

Все, как в самый первый раз.

Остро, горячо, больно. И сладко. Я не сопротивляюсь больше. Не хочу ничего говорить.

Не надо нам разговаривать. Одни беды от этого.

Лучше отвечать на поцелуй, лучше упиваться родным вкусом, запахом, уже немного другим, с легким оттенком чужестранности, но все равно невероятно возбуждающим. Он по-прежнему властен, дик и по-животному требователен.

Интересно, он только со мной так?

Нет, не хочу думать! Не хочу и не буду!

Потом я, конечно же, ему все выскажу. Все. Но не сейчас.

Не после этого его царапуче-родного «Привет, Олька», не после жадного поцелуя, от которого ноги подкашиваются, и я с радостью обвисаю в его руках. Нет. Позже. Гораздо позже.