Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария. Страница 37

В ту ночь мне поспать не удалось, потому что Сухой, похоже, мало того, что дорвался, так еще и наказывал меня за неосторожные и глупые слова на кухне, причем так, что очень сильно хотелось еще что-то такое же ляпнуть.

Чтоб нарваться на очередное наказание.

На следующий день после этого, за завтраком, меня неожиданно торкнуло про предохранение.

Я подавилась фрешем, потом подхватила телефон и вышла на балкон звонить Машке.

Та посмеялась, уверила, что сейчас возможность зачатия низкая, потому что моим яичникам еще очухаться надо, и что у меня были совсем недавно искусственно вызванные месячные, так что вероятность, конечно, есть, но минимальна. Но презервативами все же порекомендовала пользоваться.

Я вернулась обратно в комнату и обрадовала Олега.

Тот поморщился, но кивнул.

Мы провели в его квартире еще неделю, и это до такой степени было дежавю, что мне иногда не по себе становилось.

Я ловила себя на том, что превращаюсь в ту Ольку, двадцатилетней давности, наивную и нежную. Она словно воскресла ненадолго, потому что рядом со мной был человек, который ее помнил. Который ее знал и хотел.

Это было странно и даже больновато.

Но вместе с тем — невозможно правильно.

Я себя чувствовала живой все это время.

И гадала, почему я отказывалась все эти годы от многочисленных предложений Олега съездить куда-нибудь отдохнуть? Может, не стоило?

Я, конечно, птица гордая, и не могла согласиться с его предложением, просто потому что это было его предложение… Но, может, надо все же?

Хотя, о чем теперь говорить?

Это не важно.

Важно то, что мы за эту неделю, кажется, сумели воскресить многое.

Все то, что умерло во мне еще двадцать лет назад.

Олег был открыт со мной, откровенен.

Хотя, может, он всегда такой был? Просто я не хотела ничего знать про него?

А теперь вдруг захотела.

Я вспоминаю этот вечер, когда он неожиданно рассказал, откуда взялся Троскен.

Мы лежали в дальней комнате его здоровенной, сделанной в каком-то жутко холодном стиле, квартире.

Эта комната была единственной уютной, потому что в ней находился самый настоящий камин, а на полу перед ним валялась пушистая шкура, по виду, как настоящая, но Олег уверил, что ни одно животное, кроме китайских рабочих, в изготовлении ее не участвовало.

Он вообще вел самый правильный европейский образ жизни. Натуральные ткани, забота об экологии, отказ от вредных производств. Я читала про его холдинг. Просто чистокровный аристократ.

Я и спросила, откуда что взялось.

— Знаешь, Ольк… — он задумчиво повертел в пальцах стакан с виски, изучил его на просвет, — у меня тогда был выбор: или остаться в том дерьме, что был… Или пользоваться шансом и сваливать. Но для того, чтоб все сделать правильно, требовалось исчезнуть. У меня были подвязки с Китаем. Там был один партнер… Мы в свое время хорошо поработали на лесе. Они хотели выходить на Европу. Но сама знаешь, как в Европе относятся к китайцам… Требовалась чистая фигура, европейская внешность, требовалась чистая, безупречная биография. И бабки. У меня были бабки. Мы нашли одного обедневшего барона немецкого, выкупили у него все. И имя, и титул, и биографию. Все покупается. Я стал Троскеном. Конечно, сначала было херово… Знаешь, когда ни языками, кроме русского матерного и китайского не владеешь… Пришлось учиться. Но не только языку. Манеры, построение речи, ведение бизнеса по-европейски. Одно хорошо, китайцы — охренительно дотошные ребята. Меня всем обеспечивали. Капитал мы вложили с партнером пятьдесят на пятьдесят. И стали строить. На китайских материалах. И это пошло, знаешь, просто охерительно пошло. Мне было сложно, но я рвал.

Я молчала, лежа на его коленях и смотря на огонь. И думала о том, что я его недооценивала. И что Олег — и в самом деле очень сильно изменился. А я и не замечала.

— Что же ты не спросишь, зачем я это все делал? — пальцы зарылись в моей гриве, мягко потянули, разворачивая к себе лицом.

В полутьме лицо Олега было немного пугающим, серьезным. В глазах отражались огоньки. Словно лермонтовский демон… Печальный и сильный.

— Зачем ты все это делал, Олег? — тихо и послушно спросила я.

— Потому что… — он помолчал, переведя взгляд на огонь. — Потому что я хотел вернуться к тебе. Очень хотел. До боли.

И, пока я переваривала это признание, он спросил:

— А ты? Олька? Ты — хотела, чтоб я вернулся?

37. Сейчас

— Вадим, скоро?

— Да, Ольга Викторовна, минуты три еще.

Я выдыхаю. Ладно. Не думать и не предугадывать. Но сегодня вроде бы Лена не дежурит. А то есть у нее дурная привычка спокойной смены нам желать. Как еще не побили ее, не понимаю до сих пор.

Обычный подъезд, даже свет есть на этажах. И это хорошо.

Поднимаемся.

— Чего так долго? — орет прямо с порога женщина средних лет, по виду, примерно недельного запоя. — У меня муж блюет кровью уже двадцать минут!

Оставляю ее на Вадима, нет совершенно желания разбираться с пьяными, а у него опыт. Жду, пока она наорется и даст зайти.

В комнате оцениваю ситуацию.

Мужик валяется на диване, пол вокруг уделан красным. Характерного запаха нет, но это ничего не значит. Вонь притона может перебить все на свете.

Вадим проходит, рассматривает обстановку.

— Вот, видите? Кровь! Кровью тошнит его! А вы не едете по два часа! Я буду жаловаться! Пока вы там чаи распиваете, у меня муж умирает! — орет за нашими спинами женщина.

Мы с Вадимом переглядываемся. Мужик картинно стонет.

— Что он ел? — вздохнув, спрашивает Вадим.

— Борщ! И салатик из свеклы!

Я неожиданно чувствую дурноту и потребность выйти на свежий воздух.

— Вадим, давай сам, — тихо бормочу и иду к выходу. У порога немного качает, и Вадим, оказавшийся неожиданно рядом, подхватывает меня на руки, выносит из квартиры под ор женщины о жалобах, пьяных врачах и, само собой, Гиппократе.

Мне все равно. Я хочу выйти из этого душного смрада и забыть уже все.

На улице Вадим усаживает меня в машину, оставляет на водителя, открывает дверь, чтоб я дышать могла и, добившись слабого кивка, что все нормально, возвращается в квартиру.

— Вот отдыхать тебе надо, Оленька, — бухтит Василий Геннадьевич, — вся зеленая. А чего там такое?

— Да все нормально. Пациент выпил, закусил борщом и свеклой. Его вытошнило красным, жена решила, что кровотечение.

При воспоминании о красной рвоте на полу и, особенно, о запахе, меня неожиданно мутит.

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Что-то ты совсем плохо выглядишь, давай-ка я тебе воды дам, — суетится Василий Геннадьевич, — и вообще, поехали-ка на станцию. Полежишь.

— Да ну что вы… Рано еще.

— Ничего не рано! Тебе вообще легкий труд положен!

— Это вы о чем вообще?

— А то сама не знаешь? Чего дуришь? Бери больничный и сиди дома! Нечего в положении по подъездам бегать. Побегала уже вон, до ножа в живот добегалась. О себе не думаешь, о дите подумай…

Водитель бурчит и бурчит, не замечая даже, как я из зеленой становлюсь бледно-синей. Потому что догадка у него страшная.

Нет. Ну нет же! Ну не может быть! Мы же с Олегом… Всего один раз! Один раз! И Машка сказала, что шансов никаких…

Я непроизвольно прижимаю ладонь к животу. Сглатываю. Прикладываюсь к бутылке с водой.

Ох ты черт…

Лихорадочно вспоминаю свой мини-отпуск с Олегом, все, что мы делали…

— А ты хотела, чтоб я вернулся, Олька? — хрипит он.

Смотрит на меня так пристально. Так жестко.

А я не собираюсь врать.

И самой себе в том числе.

— Да. Хотела. Очень.

Олег молчит. Потом подхватывает меня с колен, подтягивает выше. Смотрит в глаза.

— Дураки мы с тобой, Олька. Столько времени потеряли.

И в этот момент я согласна с ним. Дураки.

Я хочу ему это сказать, но он не дает. Целует. Жадно, как всегда, жадно. Подчиняя.