Расскажи мне всё! (СИ) - "Меня зовут Лис". Страница 42

— Пит, — говорю я, изо всех сил стараясь придать голосу побольше убеждённости. По сравнению с Мелларком в красноречии я, как правило, проигрываю. — Прости меня… — снова спотыкаюсь о собственные слова, не понимая, как выразить всю глубину признательности и одновременно отчаянья. Закрываю глаза, слёзы склеивают ресницы. — Просто… Не знаю, как можно с этим справиться. С тобой. С нами.

— О, нет, — твёрдо произносит парень. Он берёт моё лицо в свои ладони и смахивает солёные капли большими пальцами. — Не плачь только, ладно? Не надо больше слёз.

Умудряясь улыбнуться и нахмуриться одновременно, Пит приближается к моим губам, и я чувствую, как он снова накрывает их своими.

— Я мечтал сделать так с момента, когда впервые увидел тебя, — шепчет он и, обвив мои ноги вокруг своей талии, не разрывая поцелуя, поднимает меня со стола и уносит из кухни. Запах шоколадных кексов распространяется по всему первому этажу, наполняя гостиную нотками какао.

— Кажется, брауни сейчас сгорят, — шепчу я, на секунду оторвавшись от горячих губ, когда он кладет меня на диван.

— Я приготовлю тебе другие, — отрезает Пит и тут же возобновляет наш поцелуй. Сначала деликатный и нежный, но вся невинность испаряется, как только он запускает руки в мои волосы и скользит языком в рот. Я не понимаю, как можно чувствовать такую легкость и тяжесть одновременно. Ты как будто борешься с непреодолимой силой, которая все глубже затягивает тебя в пучину, понимая, что бороться с ней бесполезно, потому что сам уже хочешь быть утянутым на дно.

Я поднимаю руки к его плечам, тоже запуская пальцы в волосы, и стараюсь целовать его так же хорошо, как и он меня, но боюсь, у меня не получается. Хотя, кажется, он не замечает. Пит прижимается ко мне всем телом так, словно мы два фрагмента мозаики, наконец подобранные друг к другу. Я закрываю глаза, удивленная тем, как быстро меняется его поведение. Теперь он целует жадно, кусает мои плечи, шею, губы, каждый сантиметр кожи, до которой может дотянуться. Его рука проскальзывает под майку, и я с трудом пытаюсь сдержать звуки, которые вырываются из моего горла. Такие звуки, от которых становится стыдно.

— Не надо, не молчи, — приподнявшись, просит он, касаясь губ своим дыханием. Я открываю глаза и смотрю прямо в его глаза.

Внезапно мне становится наплевать на брауни…

========== Глава 18. Мальчик и любовь без секса ==========

Когда я просыпаюсь рядом с любимой девушкой, то решаю, что всё ещё сплю, потому что мы лежим на моей кровати, переплетаясь телами под простыней. Осознав, что это происходит на самом деле, я боюсь даже пошевелиться, как будто если разбужу её, то дымка этого мгновения рассеется, и она исчезнет. Я смотрю на её тонкую фигуру, уютно сжавшуюся в моих руках, скрытую белым покрывалом; мне не обязательно видеть, достаточно чувствовать. Воображение легко дорисует то, что закрывает ткань.

Осторожно запуская пальцы в тёмные волосы, я убираю их со щеки и заправляю за ухо, затаив дыхание. Китнисс медленно просыпается: ее дыхание меняется, она слегка отодвигается. Сомкнув руки вокруг её тонкой талии, я притягиваю девушку обратно, не говоря ни слова, боясь облажаться и ляпнуть прямо с утра какую-нибудь глупость. Она приоткрывает один сонный, серый глаз, лениво запускает пальцы в волосы и стонет:

— Кто дал тебе разрешение будить меня так рано?

Совсем не понимая последствий, она проводит рукой по моей коже, и мышцы тут же напрягаются под касанием тонких пальцев. Она обводит небольшой круг и повторяет это движение снова и снова. Я закрываю глаза, пытаясь контролировать пульс. Китнисс, конечно же, не подозревает, какая буря разыгрывается у меня внутри.

— Чем мы сегодня займёмся? — спрашивает она.

— Хочу показать тебе одно интересное место.

Знаю, у меня ещё тысяча нерешенных проблем, подвешенных над головой словно гильотина, но сегодня я не собираюсь зацикливаться на них, потому что сегодня все будет только для Китнисс и меня. Я заслужил хотя бы один день.

Китнисс опускает руку слишком низко, опасно приближаясь к границе нижнего белья, еще чуть-чуть и остатки моего самообладания вылетят в окно.

— Стой, стой, стой, — выдыхаю я, перехватывая её ладонь, подношу к губам и целую.

Сосредоточься! Надо сосредоточиться на чем-то другом! Черт возьми, мое собственное тело удивляет меня — понятия не имел, что буду с такой звенящей и неистовой силой желать эту девушку.

— Что такое? — наивно спрашивает Китнисс, поднимая на меня поблёскивающие серебром глаза. — Тебе щекотно?

Я смеюсь, поскольку прикосновение ее пальцев к потенциально опасной зоне уж никак не вызывают щекотку.

— Нет, Китнисс. Не щекотно.

Мой взгляд встречается с её, и когда до девушки наконец доходит смысл сказанных слов, она прячется, ныряя с головой под одеяло. Её щеки краснеют. В свете событий последних суток это выглядит довольно забавно и в то же время дразняще.

— Наверное, пора вставать, — произносит она и ловко выскальзывает из моих рук, оттягивая рукава рубашки, в которой уснула вчера вечером, ниже.

Стараясь сохранить невозмутимый вид, я закусываю щёку. В просторной мужской сорочке она выглядит меньше. С распущенными волосами, спускающимися вниз лёгкими волнами и босыми ногами кажется такой хрупкой и ранимой, сильно отличаясь от образа уверенной в себе охотницы, который я запомнил с арены, так что я не могу отвести взгляд.

— Пахнет тобой, — улыбается она, притягивая острый воротник выше. Я гашу возбуждение, которое проходит сквозь тело подобно электрическому разряду из-за таких наивных и непосредственных слов.

— Я буду внизу, — отвечаю я, и ее голые ноги мелькают на мгновение, прежде чем она скрывается за дверью ванной комнаты.

***

— Где мы? — спрашивает Китнисс, пока я помогаю ей выйти из такси. Телефон в кармане снова начинает разрываться, я достаю его и, опустив взгляд, стираю пропущенный от Августа. Не хочу с ним сейчас разбираться, поэтому прячу мобильный обратно, с глаз долой.

— Не помню, как называется эта улица, — отвечаю я и тяну за её руку, — что-то вроде Аллеи Художников, одно из самых популярных туристических мест в Четвёртом.

Из-за того, что сейчас середина сезона, широкая мощеная мостовая, как огромный котёл, в котором варятся сотни разных по статусу и виду людей, забита туристами из Капитолия, торговцами и уличными музыкантами. Многолюдная, полная жизни, шума и суеты.

Прямо у наших ног на тротуаре рисуют картины художники, заманивая покупателей, чтобы, как только приезжие клюнут, тут же сбагрить им свои «творения». Мы осторожно наступаем на рисунки, изучая их с опущенными головами.

Живописцы, каллиграфы, резчики по дереву, скульпторы — в шелковых рубашках и тряпье, в рабочих фартуках и чистых брюках, но все беседуют друг с другом, будто между ними нет никаких различий.

— Странное место, — поднимает брови Китнисс и прижимается ближе, когда пара мужчин, громко разговаривая и размахивая руками, проходят мимо нас. Их лица покраснели от солнечных ожогов и слишком большого количества выпитого. — В Капитолии творческие места тоже такие?

— Нет, там все скучно и чопорно, — отвечаю я, срывая с заросшей вьюнком стены кирпичного дома пару белых соцветий. — Деньги. Все, что волнует столичных жителей — только они. Даже творчество там возведено в ранг предпринимательства.

— Поэтому тебе так нравится здесь? — спрашивает она.

— Может быть, — я улыбаюсь, протягивая ей крохотные цветы.

Мы медленно гуляем вдоль сувенирных лавок, я предлагаю Китнисс выбрать что-то на память для мамы или Прим, но на все озвученные варианты девушка каждый раз качает головой. Не знаю, что именно она ищет, но мне нравится просто быть с ней, потому я не жалуюсь. Китнисс не отпускает мою руку, и когда проход между торговыми лотками становится совсем узким, я приобнимаю ее, не забыв оставить лёгкий поцелуй на макушке или плече.

Мы проходим мимо нескольких художников, рисующих портреты двух капитолийских пар. Прямо за их мольбертами стоит огромный контрабас, на котором играет тонкая, словно тростинка женщина в длинном сером платье, а девочка-подросток рядом рисует цветными мелками что-то аутентичное на деревянной доске. Отпустив Китнисс на миг, я бросаю пару монет в чехол перед их ногами.