Жарким кровавым летом - Хантер Стивен. Страница 74

По мере того как день клонился к вечеру, несчастный Карло начинал все лучше и лучше понимать, что потратил время впустую и все, что он узнал, на самом деле было мелочами и никак не отвечало на главный вопрос его миссии, которая, как-никак, была посвящена не Чарльзу Суэггеру, его гневливости, его любви к насилию, его ярости, его смерти, но Эрлу Суэггеру, его тоске, его храбрости, его не всегда понятному поведению, его возможной лжи насчет того, бывал он или не бывал в Хот-Спрингсе прежде. От этого у Карло даже закружилась голова. Он чувствовал себя так, словно забрел без дела в сумасшедший дом и узнал там множество таких вещей, которым лучше всего оставаться забытыми, которые не означают ничего, кроме неясной боли, причиненной много лет назад и не заслуживавшей воспоминания.

Когда уже начало смеркаться, он отправился к шерифу Джуниору Тернеру, чтобы попрощаться с ним и поблагодарить его за помощь. В конце концов, как только первое недоразумение разрешилось, Джуниор сразу пошел ему навстречу. Но оказалось, что у Джуниора были другие намерения. Не хочет ли Хендерсон пойти к нему домой и пообедать вместе со всеми Тернерами? Вообще-то Карло от огорчения лишился аппетита, но не видел никакой возможности вежливо отказаться, а Джуниор и его помощники, похоже, действительно хотели, чтобы он составил им компанию; такое в его жизни случалось не так уж часто. Поэтому, немного помявшись, он кротко сказал «Да» и зашагал вслед за хозяином.

Но что это был за обед! Независимо от того, чем занимался каждый из Тернеров, ели они хорошо. Тушеные белки в черном озере ароматного соуса, похожем на смоляную яму, листовая капуста, пареная репа, студень из свиных обрезков и кукурузной муки, большие куски бекона, сверкающие от жира, целые горы картофеля во всех видах, какие только известны человечеству, большие куски жареной курятины, вымоченной в различных соусах, кукуруза целыми зернами или в виде пудинга, гора густой овсянки, щедро политой маслом, горячие яблоки в тесте, море кофе, горячего, черного и крепкого, кокетливое внимание совсем юных девушек – женского выводка чьих-то кузин, или племянниц, или еще каких-то родственниц (он так и не узнал, кем кому приходились эти девушки) – и, уже после наступления темноты, крепкий пшеничный самогон и долгие разговоры.

Стояла ночь. Вокруг гудели москиты, но мужчины – оказалось, что все Тернеры достаточно словоохотливы, – так и сидели на веранде, раскуривая трубки или мерзкие сигары, импортированные из отдаленного и такого блистательного Сент-Луиса, пребывая в разных степенях усталости и опьянения. В сосновых лесах, покрывавших предгорья Уошито, гремели сверчки и раздавались жалобные предсмертные вопли каких-то маленьких пушистых созданий. Наверху безмолвно плыла по кругу бесчисленная звездная россыпь.

Предмет для разговора сам собой определился вследствие событий дня, и им оказался человек, который одновременно представлялся им и богом, и дьяволом, а именно Чарльз Суэггер, ныне покойный шериф округа Полк, мужчина, который шел по земле твердым шагом, высоко подняв голову, и считал таких, как все они, сором.

– Он был гордым человеком, – меланхолическим тоном человека, погрузившегося в воспоминания, произнес из серой темноты некий неопознанный Тернер, – это было на нем прямо-таки написано. Но вы же знаете, что говорит Библия.

– Да, сэр, – дружно откликнулся из мрака хор мужских голосов.

– Вы знаете, да, вы знаете.

– Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

– Да, да, именно так там и сказано. Вы, молодой человек, слушайте. Люк у нас проповедник, он-то знает Библию.

– В Библии сказано, что гордый идет-идет, да и падет [49].

– И знаете, что я скажу? – неторопливо процедил Джуниор Тернер. – Он не просто падет, он все вокруг обрызгает.

Все рассмеялись, включая Карло, который чувствовал себя невероятно объевшимся и отупевшим.

– Вы часто видели его? – спросил он, изумленный тем, что Чарльз настолько запал им в память, хотя он, как-никак, принадлежал к другому округу да и его контора находилась в сорока милях отсюда к западу по плохой дороге.

– Каждый чертов уик-энд в четыре часа, – отозвался Тернер. – Он ехал в сторону того молельного лагеря баптистов. Он был хорошим баптистом. Баптист с ног до головы, иначе не скажешь. Он приезжал в своем старом «форде-Т» с большой звездой и останавливался перед магазином Феррелла, чтобы выпить холодной кока-колы. Надо было видеть, как он смотрел и как вышагивал.

– Да, вышагивать он был мастер.

– Он стоял там в своем черном костюме и знаете, весь был воплощением неодобрения. Крупный парень. Большие руки, большое лицо, большие кулаки. Здоровый, как хороший кузнец. Носил шерифский значок. Не стал бы сносить никакой ерунды ни от одного человека. Лучше было с палкой пойти на медведя, чем разозлить Чарльза Суэггера.

– Он, наверно, был очень богомольным человеком.

– Ну, сэр, можно сказать и так, – уклончиво ответил Тернер. – Он направлялся в сторону Каддо-Гэпа. Уж наверно, чтобы там молиться до хрипоты. В этом самом Каддо-Гэпе баптисты уже много лет устраивают молитвенный лагерь по выходным.

– Да, так оно и было, ну а старик, куда бы он ни ехал, был настроен здо-орово помолиться.

И все почему-то расхохотались.

Тернеры хохотали в ночи! Так пьяные боги могли бы с опустевшего ныне Олимпа извергать целые бушели ржанья, завывания, хихиканья, фырканья, гогота и других подобных звуков, глядя в приступе запоздалого тщеславия на свое жалкое потомство, на драчливых волосатых непосед, называвших себя человечеством.

– О да, он был богомольным человеком, – с трудом выговорил кто-то.

– Уж поклонялся так поклонялся.

– Передай мне тот кувшин, Кливленд.

– Сейчас-сейчас, Бакстер.

– Я все же не понимаю... – начал было Карло.

Его перебил Джуниор Тернер:

– Он действительно поклонялся. Он поклонялся перед алтарем разврата и азарта! Он причащался священным эликсиром выпивки. Он испытывал доброту и милосердие Бога, бросая добрые старые маленькие кубики с точками. Каким же великим человеком он был!

– Он был для всех нас замечательным примером.

Карло растерялся:

– Я не...

– Не ездил он ни на какие молитвенные собрания в Каддо-Гэп. Не-ет, сэр, он туда и ногой не ступал. Он проезжал здесь, устраивал большое представление на тему того, какой он великий и святой человек, говорил всем и каждому о молениях баптистов и ехал дальше в сторону Каддо-Гэпа по двадцать седьмой дороге. Но, черти бы его взяли, он сразу же сворачивал на одну старую лесовозную дорогу, возвращался на двадцать седьмую около Харрикейн-Гроува и ехал туда, куда направлялся на самом деле. В Хот-Спрингс. На детскую площадку дьявола. Раз в месяц Чарльз забирал сотню-другую долларов из тех, что вышибал из черномазых и белого отребья, которых он бил по головам, говорил своей старухе, что он собирается пообщаться с Иисусом, приезжал сюда, а затем пробирался в Хот-Спрингс, где забавлялся с шлюхами, пил и играл на деньги, как и любой мужчина. О, каким же он был великим и могущественным!

– Боже мой... – пробормотал Карло.

– Он был грешником. Великим грешником. Он болел триппером, он имел десяток постоянных девок в десяти различных притонах. Он никогда не ходил в более-менее чистые места, где можно было бы встретиться с кем-нибудь, кто мог бы его случайно узнать. Нет, он ходил по грязным дырам в Ниггертауне или на Сентрал, за «Арлингтоном». Да уж, он был славным парнем, что ни говори.

– Но откуда вам это известно?

– Спросите Бакстера. Бакстер знает.

– Я больше не грешник, – сообщил Бакстер из темноты, – Господь указал мне путь. Но по молодости я изрядно потешил нечистого. Я знал Суэггера, потому что еще мальчишкой много раз заливая ему бензин, когда он останавливался, чтобы выпить свою кока-колу. Я заметил его сначала один раз, потом второй, а потом встречал его каждый проклятый раз в каждом проклятом месте, куда только ни совался. Там он ходил без всякого значка. Он обеими руками тискал сразу двух девчонок и улыбался, как чертовски счастливый человек. Иногда ему шли карты, иногда нет, но он продолжат приезжать туда. Мне мнится, что он жил лучше всех. Двадцать девять дней в месяц он был богобоязненным человеком, гражданской властью, а на тридцатый день превращался в адского гуляку, совавшего своего старого петуха во все дырки, какие тогда имелись в Хот-Спрингсе. Великий человек, клянусь моей черной задницей!