Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина. Страница 35

Анна Вадимовна и монстры приезжают только через три часа, когда я успеваю вдоволь наслушаться Эльвина, поговорить с мамой и безрезультатно два раза набрать Лёньке.

Он не отвечает.

И, неспешно стуча телефоном об колено, я забираюсь на подоконник и разглядываю залитый двор. Кажется, высшие силы решили повторить Всемирный потоп, пора начинать искать Ноя или хотя бы Зиусудра.

Попутно можно разыскать собственный здравый смысл и рассудительность, которые объяснят мне, что Лавров мне не нравится.

Совсем.

Просто… просто он сегодня мне помог, экранизировал отрывок дешевого романа или мыльной оперы, и я, как последняя идиотка, повелась. Все ведь девочки мечтают о прекрасных принцах, что по щелчку пальца станут решать их проблемы и защищать от всех драконов.

Лавров решил, спас в лучших традициях, вот только не прекрасный он принц. И уж точно не герой моего романа, у меня есть Лёнька.

Со всеми его недостатками, брюзжанием, излишней правильностью, занудством, щепетильностью, эгоизмом и чуть сниженной заботой о ближних. И я ведь сама его не попросила отвезти меня, а Лёнька не обязан угадывать мои мысли, поэтому глупое сердце не должно обижаться и устраивать Лаврову акколаду.

Он ведь, если бы не ночевка у друга, обо мне бы точно не вспомнил и рыцарем в этой ситуации не оказался бы.

Обычное стечение обстоятельств, за которое я уже сказала спасибо.

Все, точка.

Живем дальше, Даша.

И не мним, что у Кирилла Александровича язвительность, сигареты и требовательность — единственные недостатки, ты его просто не знаешь. У Лёньки в первый год изъянов тоже не было, и мы не ссорились. Встречались легко и весело, и недопонимания появились гораздо позже, когда притерлись, начали задерживаться на работе, проводить недели над учебниками, а не в клубах и выяснили, что мне скучны его финансы, а он зеленеет и сатанеет от любой медицинской темы.

Мы ведь все равно находим о чем поговорить, ссоримся, миримся, не понимаем и учимся понимать друг друга.

Сложный период есть у всех.

А Лёнька меня любит, и я его тоже, мы семимильными шагами уже начали уживаться в одной квартире и через год мы поженимся.

Наверное.

Если Даша не сбежит, ибо при слове «свадьба» я готова сдавать Байкеру марафонский бег на золотую медаль. Я… я боюсь и даже мысленно не могу назвать Лёню женихом, а уж представить его мужем… нет.

Три года не малый срок, кто-то женится и через месяц, но я не готова.

Я тот самый ходячий детский сад, как крошит зубы от раздражения Лавров. Я еще леплю снеговиков на серьезных предметах, ввязываюсь в глупые споры и объедаюсь сладкой ватой на каруселях.

Брак — это слишком ответственно для меня, и я малодушно надеюсь, что Лёня зимой сказал просто так, сболтнул лишнее, и на этот Новый год никакого предложения не будет.

От тревожных размышлений отрывает домофон, и, открыв дверь, я дожидаюсь лифт, из которого ко мне выкатываются два ярких шарика в дождевиках. Узнать в них сусликов удается только по противно радостным голосам и напору, с которым на мне виснут с двух сторон, не заботясь о том, что с них капает, а моя рубашка и брюки безжалостно намокают.

— Вы меня вымочили, монстры! — вопию я запоздало, и попытки вырваться остаются безрезультатными.

— Мы соскучились! — Яна веско отрезает, воодушевленно дергает меня за рукав. — И мы с Аней испекли венское печенье с вишней. Будешь? Будешь?

— Буду, — в квартиру я их с трудом, но запихиваю, подавляя желание подопнуть для ускорения, и оборачиваюсь к Анне Вадимовне, что трясет зонт.

— Привет, не потеряла нас? — она улыбается не менее жизнерадостно, чем суслики, и картонную коробку гордо вручает. — С меня печенье, с тебя чай. Я промерзла до костей, и это в машине от одного вида этого кошмара! Еще немного и будет снег. Честное слово!

Она смеется, ныряет в квартиру первой.

И пока я осмысливаю происходящее, где-то там за дверью уже слышится ее звонкий голос и протесты сусликов. Судя по воплям, их отправляют переодеваться и угрожают Лавровым.

Ха.

Лаврова суслики не боятся.

И соглашаются эти сладкоежные чудовища только после обещания лишить их печенья. Такого пережить они не могут.

— Кошмар, как ты с ним справляешься? — Анна Вадимовна уже ставит чайник, когда я захожу на кухню и водружаю коробку на стол.

— Шантажом, — мрачно заверяю ее, — подлым, наглым шантажом и безжалостными угрозами.

И только возразите, что это непедагогично.

— Молодец, — она хвалит и смеется, — методы воспитания у вас с Кирюхой одинаковые. Кто кого учил даже спрашивать не буду.

Анна Вадимовна округляет глаза, и я с интересом ее разглядываю. В прошлую встречу мне было не до этого, и упущенное я восполняю сейчас.

Отмечаю серо-зеленые глаза, светло-русые волосы, убранные в хвост, они вьются, а лицо имеет какое-то детское радостное выражение. Она, кажется, непосредственной и на «ты» мы переходим после маленького, но грозного кулака у моего носа.

— Я еще не старая, Дашка! — Аня гневится, и глаза сверкают. — И уж дома мне выкать не смей! Фу, я сказала!

На последнюю фразу вместо обиды я смеюсь, и на ковер в гостиной, где, конечно, удобней чаевничать мы перебираемся незаметно.

Разговариваем, искоса поглядывая на сусликов, что жадно давятся печеньем, которое в них уже не лезет, но хочется, и смотрят мультики.

И я, мысленно и злорадно потирая ручки, внезапно обзавожусь нехилым компроматом на Лаврова. Вопрос: «кто и как учится» с этого дня считается открытым и многозначительным.

Я хотя бы на биохимии фаер-шоу не устраивала, пусть и случайно.

— А после третьего курса они со Степкой на скорую устроились, — Аня увлеченно рассказывает, подперев голову рукой и облокотившись о диван. — Мы тогда только поженились, а Ника школу как раз заканчивала. Кирюха ей на репетиторов зарабатывал всё. У них родители умерли рано, он сам ее поднимал. Ой, как он бесился, когда она замуж собралась! Ника на втором курсе еще была, Витя тоже, учились на разных потоках. Кирюха ему тогда знатно нос расквасил, Ника на него долго обижалась.

Аня замолкает, улыбается своим воспоминаниям и оглядывается на увлеченных сусликов.

— Ты уже думала куда потом?

Я морщусь, как от зубной боли, и мычу что-то невразумительно-отрицательное.

У меня еще четыре года, и думать об ординатуре я точно не хочу. С моими баллами в общем-то можно и не думать, поликлиника ждет меня.

— Из нас троих тогда никто не поступил сразу, — Аня вздыхает, — я на психиатра хотела, Стёпка сразу в нейрохирурги, а Кирюха думал. У него средний балл самый высокий был, а он взял и уехал в область. Верхненеженск, слышала может?

Не слышала, но признаваться в географической безграмотности не хочется, поэтому я осторожно соглашаюсь, что слышала.

А Аня с понимающей улыбкой уточняет:

— Это почти двести километров отсюда, забытый край. Мы к нему пару раз ездили, так леса одни вкруговую, но красиво и спокойно.

На последнем слова она как-то странно спотыкается, осекается и на какое-то мгновение на ее лице мелькает мрачная тень, от которой невольно хмурюсь уже я.

И перевожу разговор, ибо про Лаврова я, пожалуй, узнала и так слишком много, поддалась собственному любопытству и интересу, забила на благоразумие, что кричало оборвать этот разговор сразу.

Мне не надо ничего знать о Кирилле Александровиче, это лишняя информация, которой Аня щедро делится, поскольку, кажется, в ее глазах мы с Лавровым встречаемся.

Вот только прямо она не спрашивает, а поднимать столь щекотливую тему из-за собственных домыслов, сидя в его квартире и его одежде, у меня не получается…

Аня уходит в четыре, спохватывается, что ее ждут, а в пять звонит Лёнька.

Он недоволен.

Я мешала ему работать, отвлекала, когда у него важные переговоры, а потом отчет.

— Я тебе набрала только два раза, — я возражаю.