Радуга над Теокалли (СИ) - Свидерская Маргарита Игоревна. Страница 9

– Нарушаешь планы ты, а отчитываешь меня! Как смеешь?!

– Что ж, придётся объяснить. Я позволил твоей невестке выступить, чтобы она заняла действительно высокое положение. Это необходимо, дабы Кокомо не могли усомниться – их кровную сестру приняли должным образом! Все просто! Убирайся, ты меня рассердила!..

Уичаа, получив выговор, ослушалась жреца, присела и стала думать. Гнев постепенно стихал, ей становилось стыдно за свои слова, и за то, что не смогла сохранить лицо. Выражение надменности, которое постоянно на нём присутствовало, исчезло. Вместо него возникла рабская покорность. Маленькими шажками подошла к курившему жрецу и опустилась на пол у его ног. Тщетно она пыталась поймать взгляд, он упрямо смотрел в сторону. Тогда женщина приникла губами к коленям мужчины и стала покрывать их поцелуями, постепенно продвигаясь вверх. Одновременно её тонкие руки проворно скользнули под набедренную повязку. Вскоре голова Уичаа оказалась там, пытаясь возбудить мужчину, и женщина услышала горький упрёк в свой адрес:

– Ты всегда пытаешься встать выше, Уичаа, но пока не упадёшь вниз, не получишь того, что нужно… Проси!

– Я не могу без тебя, прости мою глупость. Можешь унижать, но не отталкивай! Я – твоя раба, я всё выдержу, только не отвергай меня! Я буду послушна! Я научусь терпению и пониманию! – после каждой фразы Уичаа не переставала осыпать поцелуями мужчину, который встал и смотрел на неё, презрительно кривя губы. Но блеск в его глазах говорил, что от происходящего он явно получает удовольствие. Вскоре наметилось и возбуждение. Желая доставить наслаждение и насытиться самой, Уичаа сбросила одежду. Обнажив красивое стройное тело, она призывно взглянула снизу вверх, вкладывая в горящий взгляд покорность. Но мужчина её оттолкнул:

– Сначала ты удовлетворишь меня, и не раз, Уичаа, а уж потом я подумаю, достойна ли ты моего прощения… Если нет, то пойдёшь к мужу, пусть он тебя поласкает так, как могу только я…

Уичаа взвыла от обиды. Желая добиться своего, она обрушила на мужчину бурю ласк. Он постепенно начал таять, но по-прежнему её изводя. И это было привычной игрой двух любовников, продолжавшейся годами. Уичаа не могла и вспомнить, когда всё началось, но в мире существовал только единственный мужчина, способный удовлетворить ее ненасытность. Холодность мужа лишний раз подталкивала к измене, а презрение жреца сводило с ума и превращало женщину в бестию, усмирить которую могли лишь такие игры, продолжавшиеся зачастую всю ночь. В виде эксперимента любовница пила опьяняющее зелье, отчего окончательно теряла голову, и снова приходила к жрецу за ласками, отбросив гордость, достоинство, желая лишь погасить огонь страсти, пожирающий изнутри.

Иногда жрец, чтобы побесить возлюбленную и оттянуть момент удовлетворения, приглашал немого раба. Первый раз Уичаа была шокирована и лишь угроза не получить удовольствия, заставила её пойти навстречу желанию любовника. Она любила, любила настолько, что верила сама и убеждала жреца – Кинич-Ахава его сын. Вечный страх, что вдруг кто-то раскроет преступную связь, придавал встречам особенную остроту. Вчера выяснилось, что их тайна больше не тайна, но Уичаа устала бояться. Она хотела устранения Копанаи не считала сына помехой. Недвижимый правитель не пугал, а жрецу бога Чаку достаточно будет нескольких кувшинов с драгоценностями, и он навсегда замолчит, да ещё выдаст имя болтуна.

В то время, как Уичаа предавалась телесным утехам, наследник с женой навестили отца, но состояние Копана не изменилось.

В городе Кинич-Ахава получил власть в свои руки, но сейчас ему очень не хватало мудрого совета отца, ведь фактически его поддерживала только треть населения. Многие жители предпочитали либо покинуть город, либо откупиться, но не идти на прямое столкновение с народом Анауака, к которому их призывал и готовил Кинич-Ахава. Очевидно, сказывалась слава мешиков как непобедимых воинов, а у каждого горожанина были дети, кое-какое нажитое добро. Новый халач-виник понимал это, но жить под пятой захватчиков не хотел.

Он боялся признаться себе в раздиравших его противоречиях. С одной стороны, защищать родной город – безумие – мешики будут слать отряды, пока его не уничтожат, но и стать изгнанником, которому как подачку уступят клочок земли рядом с Майяпаном, не мог. С другой стороны, молодая отвага горячила кровь, а гордость не позволяла уйти без боя, без единой попытки отстоять своё право. Чему ж его тогда учили и готовили столько лет? И может ли воин вот так просто уйти? Ему постоянно повторяли с детских лет: воину должно пасть в бою, но не уступить. Он вырос с этой мыслью… Как же ему не хватало отца, кого-нибудь, кто бы мог с ним поговорить и помочь советом, удержать от ошибок! Но сейчас остался один – к жрецам идти не было смысла – он перестал им верить. А Иш-Чель опять не смогла обратиться к духам, создавалось впечатление, что закрылся вход к богам.

Сообщение, что послы мешиков прибыли в город, распространилось мгновенно. С должными почестями их сопроводили во дворец халач-виника.

Кинич-Ахава неторопливо шёл к тайному окошку, хотелось увидеть незваных гостей до переговоров. Неожиданно для себя в потайной комнате наткнулся на жену, которая внимательно рассматривала мешиков. Похоже, этим она занималась уже долго. Почувствовав присутствие мужа, Иш-Чель вздрогнула и виновато улыбнулась. Сделав должный поклон, уступила место, тихо шепнув:

– Мой господин, это не послы, а воины… Обрати внимание: их руки – они словно ищут на своём боку дубинку! А лица!

– Ты наблюдательна, но их лица в боевой раскраске будут ещё страшнее, дорогая, – согласился Кинич-Ахава, когда внимательным взглядом окинул группу терпеливо ожидающих послов.

Мешиков было пятеро. Богато одетые, в ярких плащах, драгоценностях. Фигуры крепкие, с гордой осанкой. Узлы мышц на обнажённых торсах лишний раз подтверждали правоту Иш-Чель. За время наблюдения послы не обмолвились между собою ни словом. Они спокойно сидели, напоминая каменные статуи.

– Посмотри на их ноги, это даже не пилли. Явно предводители военных отрядов! А значит – в Анауаке уже готовятся к войне. Они здесь, чтобы рассмотреть городские укрепления! – Кинич-Ахава не сдержался и рассерженно стукнул кулаком о стену.

– Значит, война?

– Мешики не пойдут на мир, как надеются некоторые. Идём! – халач-виник с женой направились в зал к гостям, где у входа столкнулись с Уичаа.

– Я считаю, что мне нужно также присутствовать на приёме послов, дорогой сын: ещё одни глаза, ещё одни уши… – ответила она на немой вопрос, заметив, как недовольно сдвинулись брови сына.

Кинич-Ахава вынужденно кивнул, понимая, что спор бесполезен, а послы уже в зале.

За спиной мужа Иш-Чель внимательно рассматривала гостей, теперь вблизи. Больше всего её поразило сосредоточенное выражение лиц. На них читалась не хитрость и ловкость, свойственная дипломатам или торговцам. Это были лица с грубой обветренной кожей, а многочисленные шрамы подтверждали подозрения женщины – они не те, за кого себя выдают. Иш-Чель оглянулась и встретилась взглядом с Уичаа, та кивнула, тоже заметив мельчайшие детали в облике послов. Ей было известно правило ношения одежд у мешиков – когда "твои ноги покроются бесчисленными шрамами от битв, в которых ты участвовал, только тогда ты будешь иметь право прикрыть их от ночной прохлады полами длинного плаща". На гостях были короткие плащи. Столь явное откровение говорило о решении мешиков захватить город. Чтобы каждое слово было понято правильно, мешики пришли с переводчиком, который не стал медлить и объявил:

– Вам давалось двадцать дней на раздумье, и мы пришли за ответом. Мы печалимся вместе с вами и желаем, чтобы болезнь от халач-виника отступила. Нам очень жаль, мы, как и вы, надеемся на его скорейшее выздоровление… Но времени было достаточно. Мы ждём вашего решения, – говоривший не повышал голоса, но показывал, что его не провести рассказами о болезни правителя города. Крупные черты лица мешика были резкими и совершенно не смягчались большими глазами, слегка прикрытыми во время разговора тяжёлыми веками, которые не скрывали, а подчёркивали внимательный и острый взгляд. Крупный нос нависал над губами, они могли бы понравиться своей формой женщине. По обычаю нижняя была проколота, и из неё выглядывала золотая голова ягуара. Крепкий, надменно вздёрнутый подбородок, высокие скулы. Длинные волосы завязаны на макушке в пучок и спадают на широкие плечи, прикрывая дорогие ожерелья, жёстко и, как показалось Иш-Чель, хищно поблёскивающие в свете факелов.