Граница проходит рядом(Рассказы и очерки) - Данилов Николай Илларионович. Страница 3

— Я люблю Нину, — вставил Солодов.

— А она тебя?

Солодов вяло улыбнулся.

— Сергей, не обижайся, но я тебе скажу правду: ты сейчас мыслишь как собственник и эгоист! Моя девушка! Я ее люблю и больше знать ничего не хочу. Это, конечно, пройдет. На твоей Нине свет клином не сошелся. Скажи ей спасибо за смелость и откровенность…

— Заслуживает, — с иронией произнес Солодов.

— Да, заслуживает, — серьезно ответил Борис. — Было бы куда хуже, если бы она смалодушничала и пошла на твоем поводу. Скрыла бы свое большое чувство к другому и вышла замуж за тебя, всю жизнь любя того. Вдумайся в это, Сергей. Вот была бы жена — красота!

Доводы командира звучали убедительно. Возражать было трудно.

— Если Вера так поступит, — развивал свою мысль сержант, — честно, от души я ей буду благодарен. Завтра, Сергей, поговори с замполитом и обязательно покажи ему это письмо. Он старше нас и, по-моему, умнее. Его советы всегда чего-то стоят. А сейчас пошли спать.

Когда проходили мимо дневального, Солодов попросил, чтобы он разбудил его вместе с ефрейтором Елкиным.

…Через неделю, субботним вечером, Сергей, вернувшись со службы, бойко строчил письмо. Заканчивалось оно так:

«А за мужество мое не беспокойся. Я — пограничник, а не кисейная барышня из пансиона благородных девиц. Спасибо за честность и прямоту. Нинка, ты хороший парень. Будем писать друг другу пока не надоест. Жму руку. Сергей».

Шакалы

«Григорьянц Григорий Суренович. 32 года. Рост 178. Волосы длинные, черные, зачесанные назад. Нос большой, с горбинкой. На кисти левой руки абстрактная татуировка. Одет в теплую летную куртку, на ногах желтые ботинки на микропоре, на голове коричневая шапка-папаха. Физически сильный. Занимался самбо. Исчез 18 декабря утром».

Выше запись гласила о пропаже в тот же день моторной лодки с базы Госрыблова.

Пограничники, располагая такими данными, усилили свои наряды. Многолетняя практика охраны государственной границы СССР им подсказывала, что опасные уголовные преступники, стремясь избежать наказания за содеянное, нередко пытаются уйти за кордон. Строя иллюзии, они надеются там, в так называемом свободном мире, найти себе приют и роскошную жизнь. И вряд ли кто из них по-настоящему представлял, что ожидало бы отщепенца там, если бы каким-нибудь чудом удалось перейти границу.

«А впрочем, шакалы всегда падки на мразь, — мысленно рассуждал ефрейтор Иван Козедубенко, вглядываясь в ночную темноту. — Посмотрели бы они разок хотя бы издалека на заграничную роскошь, сразу отпала бы охота переходить границу».

Сопредельное государство рядом. Ефрейтор Козедубенко немного знает капиталистический мир. Ни один лектор, агитатор не сумел бы так убедительно довести до его сознания то, что солдат видел своими глазами. Он с вышки наблюдения смотрел на крестьян в рваной одежонке, работающих на полях с серпами и мотыгами, на чабанов в лохмотьях, пасущих байские отары, на замордованных жандармов, охраняющих свою границу. По-холуйски низко кланяются там люди своим господам. Не сознание, не чувство долга перед своим народом, а страх перед начальством заставляет жандармов нести исправно службу на пограничных постах.

Однажды Козедубенко наблюдал за тактическими занятиями, которые проводил с солдатами военный низшего чина. Не понравилось тому, как один из них полз по-пластунски. Остановил всех, помахал перед неудачником кулаком, потом положил бедолагу на грунт, встал сапогами на его спину и начал прыгать: вот так-де надо прижиматься к земле.

Козедубенко, поддавшись размышлениям, с досады плюнул, вспомнив, как плеткой ожег за что-то пожилого чабана всадник в белой одежде.

«Волки!» — охарактеризовал он весь капиталистический мир одним словом и трепне сжал автомат.

Иван был в плохом расположении духа. Ему на боевом расчете объявили выходной. Думал написать письма своей голубоглазой хохотушке Марьяне, родителям, привести в порядок фотоальбом. Да мало ли что еще можно сделать в свободный от службы день! И вот — на тебе! На их участке усиленная обстановка. Южнее ближнего причала обнаружена бесхозная моторная лодка. Следы от нее потянулись в сторону границы. На заставе объявили тревогу. Задействовали соседние подразделения, Не будет же Иван в такое время беспечно спать в казарме или праздно сидеть в Ленинской комнате!

И вот он с группой пограничников выдвинут на участок вероятного движения нарушителя границы. Находясь друг от друга на определенном расстоянии, воины из группы перекрытия всматривались в мрак ночи, ловили на слух каждый подозрительный шорох.

Снег, выпавший полмесяца назад, кое-где держался у моря в низменностях, потеряв свой первозданный цвет — посерел от частых желтых буранов, покрывших белесые лощинки мелким каракумским песком.

В трехстах метрах от Козедубенко шумело море. Волны тихо подкрадывались к берегу, на мели вспенивались и гулко набрасывались на песок, обессиленные, с шипеньем отползали назад, чтобы с прежней яростью обрушить новый бушующий шквал.

Иван давно привык к монотонному шуму моря, как привыкают домочадцы в своей квартире к тиканью часов. Он старался уловить другие посторонние звуки.

Захохотали, заплакали шакалы. Смолкнув, минут через пять, уже вдалеке, повторили свое противное разноголосье. Козедубенко не любил этих животных. Трусливые, мерзкие, неразборчивые в еде, они вызывали у ефрейтора отвращение. Шакалы чем-то ассоциировались в сознании Ивана с нарушителями границы. Им все равно где рыскать, чем питаться, где ночевать. От всех они прячутся, всех боятся и в то же время нахальны. Они стаями подходят ночами к заставе и надрывно орут на все голоса, словно зная, что пограничникам запрещено стрелять по животным.

В понятии Козедубенко эти твари отличаются от перебежчиков только тем, что могут безнаказанно нарушать границу. Они топчут контрольно-следовую полосу, делают подкопы под инженерные сооружения. Сколько раз бывало, когда пограничники стремглав неслись туда, где приборы показывали ненормальности. В результате оказывалось, что тревога была ложной — пробежал шакал. О, как в такие моменты ненавидел их Иван! Разреши начальник заставы, и он за счет личного времени сидел бы в засаде, чтобы расстреливать шакальи своры.

— Напрасно, Козедубенко, ты так их не любишь, — сказал как-то ему сержант Сорокин. — Эти животные — своего рода санитары. Они подбирают всякую падаль.

Не убедил Ивана командир отделения.

— Разносчики чумы твои шакалы! — горячо отстаивал свою точку зрения ефрейтор. — Очищать нашу землю, куда ни шло. Но они же бегают туда и там жрут разную гадость, а потом, начиненные заразой, возвращаются. Вот и туркменская пословица «Лучшие дыни поедают шакалы» о чем говорит? О презрении народа к этой твари, об ее алчности и вредности.

До слуха донесся еле уловимый рокот мотора. Он приближался со стороны границы. «Наш сторожевой катер, — понял солдат. — В такую-то пору!»

Иван с особой симпатией относился к морякам-пограничникам. Как бы ни была трудна пограничная служба на земле, но на море, по его мнению, она сложнее и опаснее, там больше романтики и героизма.

Ефрейтор представил себе, как волны наскакивают на катер, обдавая моряков ледяной водой, и по его телу пробежали мурашки. Он зябко передернулся и начал ходить взад-вперед, размахивая руками. «Где же ты теперь, шакал? — раздраженно думал воин. — Какими тропинками будешь сегодня вилять?» И хотя нарушитель, конечно же, шел к границе впервые в своей жизни, у Ивана о нем было обобщенное понятие. «Сколько тебя можно учить? Сколько задерживать? — недовольствовал солдат, которого начал ощутимо пробирать холодный ветер. — Прошлый раз десять часов гнались за тобой. Ну и что? Догнали. А потом понесли на себе. Выдохся ведь. Вот так-то бегать от пограничников! А сегодня, думаешь, уйдешь? Накось — выкуси!»