Господин изобретатель. Часть II (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 5

Потом я поехал в Первую Градскую, куда меня привезли ровно год назад, нашел Леонтия Матвеевича и вручил ему чуть меньше фунта сульфаниламида (дед попросил горсть оставить, чтобы сравнить с тем, что получится у него на заводе).

Доктор был рад меня увидеть, спросил про здоровье деда, похвалил мой внешний вид (я сказал, что следую во всем его советам). Потом я рассказал про испытания в Военно-Медицинской Академии, про свой провал, естественно, говорить не стал, рассказал, кто синтезировал и как проводились исследования на больных у профессора Субботина. Оказывается, Леонтий Матвеевич его знает, то есть, конечно, приятелями они не были, но он слышал выступления Субботина с лекциями в Московском Университете и мой бывший лечащий врач с уважением относился к нему как к специалисту. Я тоже сказал, что его статья в «Вестнике» произвела впечатление в Академии, многие считали, что такого быть не может. Я высказал мнение, что это оттого, что на первой фотографии, плохо переданной при печати в журнале, я выгляжу слишком черным: мы-то знаем, что это от копоти, а коллеги подумали, что это обугливание тканей, пусть даже поверхностного слоя кожи, но ведь тогда это 25 % тела в виде ожога 3А степени [14], а с такими повреждениями в 19 веке не живут (просто погибают от шока). Я сказал, что в клинике Субботина были получены хорошие результаты при лечении СЦ довольно обширных ожогов II степени и ограниченных ожогов IIIА вроде тех, что были у меня на дистальных фалангах – на подушечках пальцев. Леонтий Матвеевич с благодарностью принял препарат и обещал проинформировать об опыте применения.

– И поторопитесь со статьей о результатах лечения СЦ – сказал я на прощанье, – а то питерцы обскачут.

Потом поехал на телеграф, отбил Агееву телеграмму с одним словом «Согласен» и вторую, для Менделеева, в которой сообщал, что буду в Петербурге на следующей неделе и останусь надолго, и что можно отправить мне на адрес «Астории» записку или телефонировать о времени удобной для профессора встречи.

Затем я заехал в ювелирный магазин фирмы «Эдуард», официального поставщика орденов Капитула орденов Империи и выбрал из готовых знаков ордена Святого Станислава 3 степени, орден на пятиугольной колодке с красной ленточкой с белыми окаймляющими полосами, предъявив Императорский Указ и внеся в Капитул 15 рублей. Орден мне понравился, как всякий военный человек [15], я имел определенный пиетет к знакам отличия. Сам орден был в виде красного эмалевого креста с раздваивающимися концами, между перекладинами креста были припаяны ажурные двуглавые орлы, в центре – финифтяный медальон с зеленым венком с наружной стороны. С обратной стороны на медальоне были буквы SS в виде вензеля – я сообразил, что по латыни это означает Святой Станислав, так как орден польский и был включен после присоединения Царства Польского [16] к Империи, вместе с Орденами Белого орла и Виртути Милитари (военной доблести), впрочем, последний был среди российских орденов совсем недолго. А вот Станислав прижился и был младшим орденом, который, как правило, получали чиновники за выслугу лет.

Про орден мне напомнил Агеев, так как представляться по начальству мне нужно будет в мундире с наградами. Еще он сказал, что надо привезти метрику со справкой о крещении и диплом об окончании Университета, но этим я решил озаботиться после обеда.

Пообедав, я зашел к себе и переоделся в старый сюртук и брюки, надел старые ботинки, почистив их, естественно, и взял темные очки, которыми пользовался в больнице и которые первое время рекомендовал носить доктор на прогулках при ярком солнечном свете. Диоптрий они не имели, и я носил их поверх своих обычных очков. Нарядившись таким образом, я доехал до Второго Казачьего и, не доезжая сотни сажен до матушкиного дома, отпустил извозчика и сгорбившись, шаркающей походкой отправился в «набег».

Войдя во двор, я обратил внимание, что у каретного сарая двери наглухо закрыты и сена не видно, а поленница дров уж очень хилая. Встретили меня вовсе не Антип с Глашей, а крестьянского вида тетка в низко повязанном платке. На вопрос, дома ли барыня и где прежние слуги, она сказала, что про слуг не знает, съехали, а вот барыня дома. Я велел доложить, что пришел ее младший сын Александр и скоро тетка вернулась, пригласив меня пройти в дом. Во флигеле было грязновато и везде было запустение, кроме того, было холодно: судя по всему, печь не топили, тем не менее, я отдал тетке пальто и, поёживаясь от холода, проследовал на барскую половину. Маменька встретила меня в гостиной, там тоже произошли изменения: в шкафу уже не было гарднеровского сервиза, подозреваю, что не было и столового серебра. Маменька куталась в теплую шаль и натянуто улыбнулась:

– Сашенька, сыночек мой дорогой, тебя уже отпустили из лечебницы? – с деланной заботой пропела она, – как ты себя чувствуешь?

– Чувствую, конечно, не очень, – ответил я со скорбью в голосе, – но все же лучше, чем было, вижу только плохо… и перчатки приходится носить, а то барышни пугаются, а они (перчатки то есть) быстро снашиваются, а стоят дорого. Что же вы не приходили больше в больницу, я так ждал…

– Да-а, – неопределенно протянула маменька, – что же ты от меня хочешь?

– Я решил на службу поступить, в архив, помощником архивариуса, – вот, пришел за своими документами.

– В архив, это, конечно, хорошо, – протянула маменька.

Но тут из соседней комнаты раздался мужской голос: «Марыся, с кем ты там лясы точишь, поди сюда..». Причем окрик был не брата Ивана, а человека постарше. Я услышал через открытую дверь: «Так это и есть твой пшеклентый байстрюк? [17] С Иваном не знаю что делать, еще и этот притащился, гони его в шею». Дальше разговор пошел по-польски, а вскоре маменька вернулась с тонкой пачкой бумаг.

– Вот, Сашенька, – все на месте: метрика, выписка из церковной книги и твой диплом, все сберегла, – гордо заявила маменька, будто подвиг совершила, отстояв их у кого-то, кто хотел отнять, – а живешь ты где?

– Живу пока у Лизы, она в обители и я дом сторожу, а то бы все разворовали давно.

– В обители? – услышав про бесхозный дом, что-то начала прикидывать в уме маман, – она же в сумасшедшем доме была, выходит, ее выпустили?

– Значит, вылечили Лизу, она же от горя помешалась, а время лечит, – ответил я, – но дом и аптека скоро отойдут монастырю – Лиза так распорядилась, поэтому, можно я поживу здесь?

– Дорогой Сашенька, – елейным голосом протянула маман, я не успела тебе сказать, что я на днях выхожу замуж за Казимира Болеславовича. Пан Казимир – отставной уланский ротмистр и он сделал мне предложение, поэтому мы скоро обвенчаемся и уедем в Варшаву. (постой, а не тот ли это улан с которым «застукал» маман Генрих, вот ведь точно говорят, что старая любовь не ржавеет).

– Марыся! – вновь подал зычный командирский голос улан, будто командуя эскадроном (сейчас точно скомандует «пики к бою, рысью марш-марш»), – я еду на скачки, где мой цилиндр и монокль?

– Сейчас, сейчас, Казимеж, – захлопотала маман, выскочив из комнаты (ишь как забегала, небось улан ее поколачивает).

– Да, и денег дай, – грозно потребовал пан Казимеж, – ассигнациями и серебром, что я десятками да пятерками буду с извозчиком расплачиваться?

– Казимеж, – запричитала маман, – у тебя же еще вчера были деньги! Ты опять играл?

– Марыся, ну какой же я шляхтич, если не могу угостить товарищей, – оправдывался отставной улан, да там и было-то денег всего ничего – десятка с мелочью. Дальше на повышенных тонах пошел разговор по-польски, после чего раздался звук пощечины, пан Казимеж (он оказался лысым, плюгавым и кривоногим) с цилиндром в руках и пальто внакидку, чуть не бегом выскочил из комнаты, пробежал по коридору, хлопнула дверь и ясновельможного пана и след простыл.