Живой проект (СИ) - Еремина Дарья Викторовна. Страница 98

LLS

ломать мою инфраструктуру. – Останови. Я не буду тебе докучать. Все что я говорил тогда о том, что делаю для себя – забудь. Просто не плачь... больше. – Вы снова врете, – усмехнулась Аня сквозь слезы и вытерла щеки. – Да что с тобой творится?! – Я обгораю на солнце... – В смысле? – Сколько бы я не намазала на себя защиты, я не могу защититься. – При чем здесь это? – Я просто не могу... – Анюта, милая, что с тобой? – Михаил отстегнулся, чтобы иметь возможность развернуться к девушке, видеть ее, согреть ладошки в своих руках. – Пассажир, пристегнитесь, – приказала машина знакомым голосом. – Папа всегда говорил, что я фантазерка. Но это лишь потому, что легче представить роль и вес окружающих меня людей, проассоциировав их с чем-то более реальным, наглядным и материальным, чем характер, душа и поступки. Тогда, в первый вечер... “сказала гора самолету” – помните? Вы были для меня монолитом, об который при излишней самоуверенности и недостаточной подготовке, такие как я могут разбиваться тысячами, не шелохнув и не потревожив. Что в итоге и произошло. Вы сразу предложили перейти на “ты”, а я видела высотную башню, которая склонилась над деревянной избушкой, прикрывая от порывов ветра и палящего зноя, но и закрывая живительный бриз и ласкающие лучи. А потом началось все это... может оно просто продолжилось, но я уже оказалась внутри вашей жизни, слишком близко. На вас сыпались неприятности, а вы поглощали их, словно черная дыра, оставаясь собой и лишь приобретая вес и еще большее значение, оставаясь темным, непроницаемым и притягательным... и никто не понимал что у вас внутри, никто. А потом мне открылась обратная сторона всей той боли. Я увидела Солнце, без которого многое на Земле перестанет существовать; без которого люди станут блуждать во мраке; которое греет тех, кто может к нему приспособиться, и сжигает таких как я, опрометчиво подходящих слишком близко. Наступила тишина. Михаил не мог сообразить, как реагировать на это признание, как вообще можно это понять. Он в смятении смотрел на спутницу и не мог поймать ее взгляда, блуждающего по рекламным проекциям за стеклом. – Пассажир, пристегнитесь. Михаил послушно откинулся на спинку кресла и пристегнулся. – Если я могу что-то для вас сделать, я это сделаю. Но не просите больше, чем об услуге. – Моя просьба – это значительно больше, чем услуга. – Чем бы это ни было – я сделаю все, что в моих силах. Как и отец. Мы... он... Отец будет рад с вами познакомиться. – Тогда о чем же я просить не могу? – успокоено спросил Михаил и Анна, наконец, обернулась. – Подойти к вам еще ближе. Михаил сипло засмеялся и пожал ее сцепленные на коленях ладошки. На мгновение замерев, он снова отцепил ремень, наклонился к ее лицу и внятно и раздельно, из-за чего простывший голос показался еще грубее, предупредил: – Аня, об этом... просить... я – не буду.

– Михаил Юрьевич... – Степан Агасович... Михаил пожал протянутую руку и обернулся к Ане. Ему с первого взгляда понравился умный взгляд, открытое широкое лицо с высокими залысинами, подтянутый вид. Отец и дочь Гороян были похожи как тени одной фигуры: не нужно было искать сходства в деталях, чтобы достоверно определить их родство. – ... очень приятно. – Если можно, просто Михаил. – Хорошо, присаживайтесь. Михаил осмотрел просторное помещение с длинным столом, вокруг которого на расстоянии в три-четыре метра стояли пустые рабочие кресла с колпаками. Слой пыли и отсутствие хоть каких-нибудь признаков рабочего процесса открыто говорили, что помещением не пользуются. Судя по всему, этот кабинет был единственным пригодным во всем ангаре местом для переговоров. У дальнего конца стола ютилось несколько табуреток. Михаил прошел к ним и, устроившись, обернулся к забравшейся в рабочее кресло Анне. – У меня нет секретов от дочери, – предупредил старший Гороян, интерпретировав взгляд Михаила по-своему. – У меня тоже, Степан Агасович, – невозмутимо признался Михаил и спокойно выдержал удивленный взгляд хозяина. – Аня предупредила, что вы подъедете лично, но... – В этом была необходимость. Вам пришлось отпустить людей? – Михаил положил сцепленные руки на столешницу, делая вид, что не замечает запущенности помещения. Только слепой мог не заметить, что здесь уже давно никто не работает. – Да, я решил, что так будет лучше. Или вы хотели с ними познакомиться? – Я приехал, чтобы попросить вас о помощи и это не имеет отношения к работе бюро. Мне нужна личная услуга, и я пойму и приму ваш отказ, так как понимаю весь риск, сопутствующий согласию. – Аня предупреждала, что вы очень занятой человек, Михаил. Миша усмехнулся, обернувшись к девушке. Вот в кого ты такая, сказал его взгляд. – Буду краток, – кивнул Михаил. – Сегодня утром мою мать пытались убить. Я не имею возможности ни спрятать, ни защитить ее в этой стране. Ни по закону, ни против него. Она имеет право покинуть Россию, но останется на мониторах до тех пор, пока ее чип включен. Речь идет о контрольном пакете акций

LPI

, Степан Агасович. Это значит, что любой самолет с ее чипом на борту упадет. Я планирую, что этой жертвой станет мой личный самолет и надеюсь, что он станет единственной жертвой, – Михаил сделал паузу. – Воды? – Не откажусь. – Аня... Михаил услышал за спиной ее шаги и поднял взгляд на собеседника. – Мне нужен один из ваших джетов. Без управляющей электроники, незарегистрированный, несуществующий, не сканируемый. – Почему вы решили, что у меня есть такой аппарат? У нас всего четыре машины, их описание есть в каталоге. – Степан Агасович... – Михаил посмотрел на поставленный перед ним стакан воды. Отпив половину, он встретил такой же прямой взгляд собеседника, за которым могло быть что угодно, а могло не быть ничего. – Вы владелец единственного в стране ныне частного конструкторского бюро и только вы можете захотеть предоставить необходимый мне самолет на необходимых мне условиях. – Аня?! – Степан Агасович поднял строгий взгляд на дочь. – Я не говорила! – Генерал Карпов – друг нашей семьи. – И вы спросили его напрямую? И после этого имеете смелость... – Нет, Степан Агасович, я не спрашивал напрямую. К сожалению, я просто слишком хорошо знаю, что единственной коммерческой структурой, на которую нельзя наложить санкций после неисполнения обязательств, и против которой нельзя добиться справедливости, может быть только госкорпорация “Русь”. Я не разбираюсь в самолетах, но у меня есть друзья, благодаря которым я смог понять, почему у вас все так, как есть. – Джоффри? – догадалась Анна, но не получила ответа. – Я надеюсь, вы поняли всю серьезность ситуации. У меня на самом деле не так много времени, – тихо продолжил Михаил. – На правах фактического владельца бюро я мог бы заставить вас выделить мне нужный самолет и вернуть ему первоначальные функции, Степан Агасович, но я приехал просить нарушить вас закон, а потому пойму и приму отказ. – И перепродадите долг дальше? Михаил несколько секунд молча смотрел в столешницу, а потом поднялся хмурый и бледный. – Обанкротите бюро?! Старший Гороян так же поднялся. Его глаза блестели яростью и страхом, готовностью защищаться и защищать, но лицо было так же бледно, как у собеседника. – Нет, Степан Агасович, – качнул головой Михаил. – Я просто забуду о вас. В повисшей тишине слышался гул ветра за стенами ангара. – Я жду вашего решения в течение пятнадцати минут. Михаил вышел из ангара и подставил шею ветру. Впереди и вокруг стелилась безразличная белая гладь. Слева темнела взлетная полоса, хотя ни один из заявленных в каталоге самолетов в ней не нуждался. Справа притаились две черные машины

LPI

. Закурив, Михаил прошел вперед. – Поганый день, Вася, – поделился он, когда телохранитель остановился рядом. – Как вы себя чувствуете, Михаил Юрьевич? – Как дождевой червяк в банке. – Хм, разве у дождевых червей есть сердце? Михаил озадаченно обернулся к собеседнику и, сообразив, что тот имеет в виду, рассмеялся. В это время Степан Агасович Гороян с особой остротой ощутил вес решения, которое ему предстояло принять. Подойдя к столу, Аня отпила из стакана и присела напротив отца. – Его уберут сразу за матерью? – Не знаю, пап. Возможно. Он готов к этому. – Если его готовность определяется желанием забрать с собой побольше людей, то да, верю. Я не понимаю, как он смеет предлагать нам положить головы на плаху. Разве можно что-то скрыть в наше время? Разве можно избежать наказания? Разве мало нам выпало уже? – Он дал тебе выбор и пообещал понять и принять любое решение. И в любом случае я поддержу тебя. – Мне не нравится, как ты это сказала, Анна. Их же все равно убьют, меня посадят, самолеты заберут, а бюро закроют! Анна молчала. В реплике отца не было вопроса. – Никому не будет дела. Ты не помнишь, как поменялось все в мановения ока, когда они решили, что не выгодно содержать собственных конструкторов, если можно закупать технику... – ... где больше откат предложат, пап. Не надо банальностей. Михаил Юрьевич ждет твоего решения. – Я не заметил, когда ты стала такой черствой? – Тебе показалось. – Королев никогда не думал ни о ком, кроме себя и теперь, когда жареный петух клюнул, обнаружил, что вынужден просить помощи у совершенно чужих людей, и заметь, делает это так, будто мы его клоны! Анна поднялась и обошла стол, чтобы обнять отца. – Это нормально: бояться тех, кто сильнее и ненавидеть тех, кого боишься. Не мучь себя, просто скажи “нет”. – Если он попытается заставить вернуть Limo в изначальное состояние, я смогу пожаловаться властям. – Не беспокойся, он не станет этого делать. – Но он имеет право попытаться заставить! – Он не станет, папа. – Почему ты так уверена? Аня посмотрела вниз, в пронзительные и умные глаза отца и пожала плечом: – Считай, что у него нет на это времени. Степан Агасович молчал, сжимая руку дочери на своем плече. – Что мне передать Михаилу Юрьевичу? – Скажи... – он запнулся, и Анна перевела взгляд на дверь, чтобы не видеть муку на родном лице. – Я не имею права рисковать столь многим... даже ради чьей-то жизни. Он сам сказал, я владелец последнего в нашей стране конструкторского бюро. – Ты не построишь больше ни одного самолета, отец... – прошептала Анна сдавленно. – Не правда! Я был последним, кто служил своей стране! Если бы они держали свои обещания!.. Королеву все равно кого подставлять, он думает только о своей выгоде! Я рад, что ты увольняешься, и мы не будем иметь ничего общего ни с ним, ни с LPI! – Три года назад ты гордился тем, что меня взяли в