Вечный поход - Вольнов Сергей. Страница 37

Следующим письмом было и вовсе драматическое для судьбы Смоленска послание неведомого Матеуша Зарембы. Я отметил, что в нём о русских было упомянуто с должной степенью уважения, как о достойных противниках. Славянин к славянам относился с куда большим почтением.

Судя по датам (я не поленился – перебрал все имевшиеся в наличии шестьдесят семь писем), здесь был охвачен период со второго августа по седьмое сентября двенадцатого года. Тысяча восемьсот…

«Странно. Как вышло, что такая уйма писем пролежала в сумке целый месяц не отправленной?! Где же хвалёная организация лучшей военной машины того времени?» – опять заворчал мой недовольный Антил.

«Это только все пули на войне летят в сердце матери. А письма… Кто сказал, Антил, что все письма на войне доходят по назначению? Разве почта застрахована от форс-мажорных обстоятельств? Всяких там наводнений-землетрясений. Эпидемий коклюша и мора среди почтальонов. От партизан, в конце концов…»

Тут я приосанился. Вспомнив прочитанное, смахнул пот. Это не было учебником истории – это были НАСТОЯЩИЕ ПИСЬМА. Писали их НАСТОЯЩИЕ СОЛДАТЫ! Разве такое можно выдумать?! Реалистичность впитанного вдавливала меня в грязь рельефной жёсткой подошвой.

«Ну как же всё-таки ЭТО стало возможным? Каким макаром я мог попасть в прошлое?!

Нет, гнать эти мысли! Хотя бы пока – гнать… Иначе безвольно опустятся руки. Где этот «язык», способный хоть что-то добавить к прочитанному? А подать его сюда… на второе. Иль на десерт, как говорят его же сородичи.

Поди сюда, сладкий фрукт!»

В чувство своего пленника я приводил минут десять, добиваясь, чтобы он хотя бы открыл глаза. Далее всё произошло само собой – наверное, у меня было поистине зверское выражение лица! Во всяком случае, пленный испуганно отшатнулся, закрылся растопыренной пятернёй и непроизвольно пополз, судорожно помогая себе рукой и что-то неразборчиво лепеча. Я в сердцах плюнул себе под ноги и занялся подготовкой к активным действиям. Нет, ради бога! – я не собирался начинать сражение с гвардией Наполеона. Мне уже было пора выдвигаться в точку очередной встречи со своими резидентами. Вот уж кому я задам самые животрепещущие вопросы!

Между тем, очухавшийся француз забился в уголок сарая и оттуда округлёнными глазами наблюдал, как я накладываю на лицо боевой грим. Когда же, достаточно обезобразив свою физиономию, я подошёл к нему – в его глазах заметался неподдельный ужас! – он был готов оптом выложить этому ЧУДОВИЩУ всё, что знал или хотя бы догадывался.

И он заговорил!

Я лишь задавал наводящие вопросы и пытался вникнуть в путаный словесный поток. Его французский достаточно сильно отличался от того современного, которому обучили меня… Из всего выходило, что он – кавалерийский капитан Жан Биэнкур из корпуса полковника Вильмонта – прикомандирован вместе со своим подразделением к гвардии Наполеона для выполнения курьерских поручений. Не далее как третьего дня они вошли в деревню Забродье. Намереваясь покинуть её тотчас же, как только пополнят запасы провизии, однако необъяснимо задержались, ожидая приказа императора. Наполеон же, по словам Жана, ведёт себя эти три дня довольно странно: никого не принимает, равно как и не принимает никакого решения. Такое впечатление, что русская военная кампания перестала его интересовать…

Хотя, на самом деле, это я всё связно изложил, а он… Иногда у меня создавалось впечатление, что «язык» мне жалуется. На всё сразу, в том числе и на то, как плохо ему в России, словно он приехал сюда на туристическую экскурсию! Один из фрагментов звучал примерно так: «Жизнь наша невыносима… Спим на соломе… За два часа до рассвета – уже на ногах… Частенько не слезаем с лошади по шестнадцать часов кряду… Сапог никогда не снимаем… По ночам нас то и дело будят… Питаемся скверно: без вина, всё на чёрном ржаном хлебе, и пьём отвратительную воду… Много нужно сил, чтобы выносить всё это… В армии столько болезней, что… Наш образ жизни и здешний климат – враги посильнее русских…»

Устав выслушивать эти откровения, я бесцеремонно отключил звук – заткнул его пасть подвернувшейся под руку грязной тряпкой. Глаза француза испуганно заметались по моему лицу.

– Да успокойся ты, почтальон Печкин! – Образ придурковатого мужичка из древнего мультфильма, обожаемого мною в детстве, вызвал улыбку, смягчившую страшную боевую гримасу. – Никто тебя не собирается убивать. Жить будешь. Правда, по-прежнему плохо.

От моей странной, необъяснимой улыбки он притих, послушно дал себя связать. И вёл себя, как неодушевлённый, пока я нёс его назад, к месту пленения. И потом, когда я осторожно положил его там, где пару часов назад взял, напоследок поднеся палец к сомкнутым губам с наказом «молчать!» – он только послушно закивал головой, не издав ни звука.

«Ну что ж, прощай, лягушатник! Извиняй за перлюстрацию».

Я оставил его валяющимся на земле, но ЖИВЫМ. Рядом положил сумку с письмами – пусть летят с приветом! Письма на войне – дело святое… Опять же – о бедном историке замолвите слово! – пускай дуцентам и прохвессорам будет хоть капельку легче «изучать».

…С Митричем прощаться было намного тяжелей. Как-то так глянулся он мне с первого раза да притёрся к сердцу за целый день общения. Он тоже глядел на меня с таким жалобным видом, будто вот-вот расплачется. Потому я выбрал суровый отеческий тон.

– Помнишь, Митрич, что гусары мужикам андреевским сказывали? Вы только кликните – и приспеет помощь… Так что ждём известий. И никого не бойтесь, пусть басурманы боятся по нашей земле ходить. А на рожон не лезь, береги себя.

Обнял, как родного. Похлопал по спине да в путь – и без того уж выбился изо всех маршрутных графиков! – теперь добрых полночи навёрстывать придётся.

Я выскользнул в темноту кусочком чёрного. И вмиг слился с нею.

«Прощай, Митрич! Не свидимся, поди».

Аутентичная русская деревня, в которую мне довелось забрести, канула во тьме за спиной.

Я не оглядывался.

Уходя – ухожу.

Глава одиннадцатая

Шагающая стена

– Опасный народ движется на тебя, о Великий Хан… решительный и безрассудный… Их копья, поставленные вверх остриями – царапают облака… Направленные на врага – убивают на дальних подступах… – Кусмэ Есуг говорил, против обыкновения прищурив глаза. – Их царь молод… храбр до исступления… необычайно удачлив… Вот уже столько лет он неизменно одерживает победу за победой… И если есть у него слабое место – то это беда и вина всего народа… Суть в том, что они… почитают неправильных богов!.. – Советник поперхнулся и закашлялся. Чингисхан, впитывавший каждое слово, нетерпеливо ждал. – …а значит… Сульдэ будет на твоей стороне… и никакие пришлые боги не спасут иноземцев…

Он хотел добавить что-то ещё, но хан перебил его.

– Как зовут этого храбреца? – глаза Повелителя цепко следили за мимикой собеседника.

– Ис Кандер… сын Фил Липпа…

– Что ему нужно? Богатства? Пастбища? Моя голова?..

– О нет!.. – губы Кусмэ Есуга противно дрогнули, напоминая скрытую усмешку. – Он даже не знает о твоём существовании, Повелитель…

– Не заговаривайся, Кусмэ! – бровь хана поползла вверх, напрягая лицо. – Разве ещё есть в подлунном мире хоть один правитель, не слыхавший обо мне?!