Сущий дьявол - Хармон Данелла. Страница 48

Гвинет молча смотрела на матроса. Она прекрасно понимала, что он прав. Наконец, не выдержав, она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Джек Клейтон, отчаянно ругаясь, прокладывал себе путь среди разбушевавшейся толпы — он пытался пробиться в каюту. Его били по голове и по плечам, однако Джек не чувствовал боли, он стремился только к одному — добраться до маркиза. Клейтон орудовал своим мушкетом, словно булавой, — наносил удары направо и налево. Медленно, но верно он приближался к каюте. Лицо его оставалось бесстрастным, движения казались машинальными; люди, падающие под его ударами, Клейтона не интересовали — они были всего лишь кровожадной взбунтовавшейся массой. Его друг Эл Кавендиш продвигался рядом с ним, бок о бок. Наконец они достигли распахнутой двери каюты.

Краем глаза Клейтон заметил слюнявого труса Редли; лицо лейтенанта исказилось не столько от страха, сколько от возбуждения, когда он отбегал от поручня, через который перебросил леди Симмз.

— Берегись, Джек! — крикнул Кавендиш.

Клейтон, повернувшись, едва не столкнулся с разъяренным заключенным, который собирался нанести ему удар ножом. Джек взмахнул мушкетом — и заключенный рухнул на палубу; беднягу тотчас же затоптали десятки ног.

— Прочь, мерзавцы! — заорал Клейтон, опуская мушкет на плечи тех, кто преграждал ему дорогу. — Назад, негодяи!

Справа от себя Джек увидел молодого матроса Пола Мэтсона, который целился из короткоствольного ружья в группу заключенных. Раздались выстрелы, слившиеся в оглушительный треск. Заключенные один за другим стали валиться на палубу.

Отчаянно ругаясь и размахивая мушкетом, Клейтон ворвался в каюту. Обезумевшие от грохота выстрелов, заключенные бросились к выходу. Клейтон крушил всех зазевавшихся, продвигаясь к лорду Морнингхоллу, который лежал на полу среди опрокинутых стульев. По белой рубашке маркиза расплывалось кровавое пятно.

Почти добрался, подумал Клейтон. Последний из заключенных, попытавшийся проскочить мимо него, оказался не кто иной, как зачинщик мятежа Арман Море. Руки француза были в крови, лицо исказилось в безумной ухмылке. Ни секунды не колеблясь, Клейтон поднял мушкет, взвел курок и выстрелил в обнаженную грудь мятежника.

Оглушительный грохот эхом прокатился по каюте. Затем воцарилась гробовая тишина. Когда дым рассеялся, Клейтон, кашляя и отплевываясь, бросился к маркизу, лежавшему в луже крови.

Лорд Морнингхолл не шевелился. Из его спины торчала рукоять ножа.

Клейтон понурился, как бы признавая свое поражение. Он взглянул на стоявшего рядом Кавендиша и заорал:

— Тысяча чертей!

В спальне было темно и тихо, как в склепе. Лишь на стул падал из окна лунный свет. Но и луну то и дело затягивали пробегавшие по небу облака. Свеча на столике у кровати не горела — одни лишь уголья мерцали в камине. По комнате гулял холодный ветер, вздыхавший, словно привидение.

На стуле же, склонив голову, сидела молодая женщина. Ее еще влажные волосы были собраны на затылке и перетянуты черной бархатной ленточкой. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. Глаза Гвинет, полные неизбывной тоски, были обращены к окну, выходящему на бухту, где виднелась плавучая тюрьма.

Смотреть на бухту было мучительно больно, но отвести глаза Гвинет не могла.

Там, в отдалении, за ее розарием и домами, виднелись огни шлюпок, переправлявших морских офицеров к плавучей тюрьме и обратно на берег.

Гвинет не знала, какая шлюпка забрала тело Морнингхолла с места кровавой бойни. И не запомнила имя своего спасителя — его звали то ли Кьернан, то ли Коннор. Во всяком случае, он благополучно доставил ее на берег и тут же исчез в толпе офицеров и матросов. Никто не обращал на нее внимания. Никто не мог ей помочь. И никто не откликался на ее мольбы — она просила доставить ее к Деймону. В конце концов Гвинет проводили в какую-то комнату при морском управлении, расспросили и велели ждать. Она долго сидела на скамье, наконец почувствовала, что кто-то осторожно трогает ее за плечо. Подняв глаза, Гвинет увидела лицо Мейв, леди Фальконер. Подруга вывела Гвинет из здания, усадила в свою карету и отвезла домой.

Остаток вечера она проплакала. И почти ничего не помнила. Правда, помнила, как Мейв что-то тихонько говорила ее сестре. И помнила, как Рианнон отвела ее в ванную комнату, где горничная уже приготовила теплую ванну. Слезы скатывались по ее щекам и падали на ковер, а сестра снимала с нее мокрую одежду.

— Я должна была его спасти! — выкрикнула Гвинет, сидя в теплой ванне. Рианнон молча выжимала из губки горячие ароматные пузырьки мыла, падавшие ей на плечи и на спину. — Теперь я знаю, Рианнон: он добрый, сердечный человек, способный сострадать. Но поздно, я не увижу его больше… Я лишь помню, как его пинали и били…

— Я знаю, — прошептала Рианнон.

— У него не было ни малейшего шанса… Хотя нет, у него был один шанс, и он предоставил его мне.

— Тихо, Гвин. Все будет хорошо.

— Он мертв, Рианнон. Ничего хорошего не будет. Рианнон промолчала. Она больше ни слова не сказала. Он мертв.

Холодный ветер по-прежнему носился по комнате. Интересно, носится ли сейчас по ветру дух Морнингхолла? Может, он прилетел сюда, чтобы с ней проститься?

Глаза Гвинет снова наполнились слезами. Она смежила веки, но слезы все же покатились по ее щекам.

Деймон!

Она помнила, как вышла из ванной комнаты и как Рианнон, накинув ей на плечи халат, подвела ее к камину. Гвинет стала смотреть на тлеющие уголья. Она думала о том, что глупо оплакивать человека, которого не любила. А может быть, все-таки любила? Любила страстно, только не успела сказать ему об этом. Должно быть, он насмешливо улыбнулся бы, услышав ее признание, и сказал бы что-то грубоватое, стал бы уверять, что его не за что любить.

Но он заслуживал любви.

А теперь уже слишком поздно.

Он мертв.

Гвинет всхлипнула и закрыла лицо ладонями. В небе, в просветах между облаками, появлялись звезды и тотчас же исчезали. Ветер за окном шелестел в кустах сирени и в кронах деревьев, и от этого шелеста становилось одиноко и тоскливо, так что сердце разрывалось.

Снизу доносились приглушенные голоса Мейв и Рианнон. И бог весть откуда донесся цокот лошадиных копыт. Огонь в камине угас. А ветер за окном снова зашелестел в кронах деревьев.

Гвинет сидела, уставившись в окно невидящими глазами.

Деймон…

Ветер усилился и стал пригибать к земле кроны деревьев.

— Мой великолепный, мой удивительный Деймон, — прошептала Гвинет, сжимая в руке мокрый платочек. — Как же упрямо ты боролся с добром в твоей душе! — Она прислонилась лбом к подоконнику, уже влажному от ее слез. — Бог видел в тебе это доброе, Деймон. Уж если это видела я, то Он, знающий все тайны наших сердец, конечно же, все видел. Ты можешь считать иначе, но я знаю: Он взял тебя на небеса. Я знаю, что Он сохранит тебя в целости до того дня, когда… — Не удержавшись, она снова разрыдалась; слезы струились по ее щекам.

Одинокий ночной путник почти приблизился к дому, и все отчетливее слышались скрип кареты и шуршание колес по мостовой. Все в мире шло своим чередом, хотя всего лишь несколько часов назад оборвалась человеческая жизнь. Жизнь того, кому уже никогда не найти свою любовь.

Потом цокот копыт затих. Затих и скрип кареты — должно быть, она где-то остановилась. Гвинет подняла голову, прислушалась. Снизу доносились мужские голоса.

«Вероятно, приехали сказать мне, что он умер. У меня нет сил спускаться вниз и выслушивать их. Господи, дай мне силы, как, надеюсь, ты дал их Деймону в его страшные последние минуты».

Мужество не покинуло ее. Как не покидало и прежде. Гвинет решительно вытерла с лица слезы и стала надевать простенькое темное платье. И тут услышала, что ее сестра поднимается к ней по лестнице.

Раздался робкий стук в дверь.

— Гвин…

— Открыто.

Дверь медленно отворилась. Из освещенного холла в спальню ворвался слепящий сноп света. Затем появился изящный силуэт Рианнон. Гвинет зажмурилась от яркого света и отвернулась, чтобы сестра не заметила, что она плакала.