Волшебное слово(Сказки) - Сомов Орест. Страница 52
— Молился? — сурово спросил Петр.
— Часом, — бормочет Панас, озираясь по сторонам как бы в поисках спасенья.
— Почем «часом»? — строго кричит Петр.
— Потому, знаешь, паночек, бо…бо…бо… не умею, — захлебывался Панас словами, будто горячие клецки глотал.
— Ага, значит, неаккуратно молился, — отчеканивает Петр каждое слово, как заседатель. — А выпивал аккуратно? А жену бил? А за хозяйством смотрел как следует?
Словно дробью, засыпал его Петр вопросами. Панас так корчился, будто его крапивой стегали.
— В ад! — сказал Петр и хотел было затворить ворота.
Панас, увидев этакое дело, чмокнул руку Петру и давай молить-просить, точно так, как научила его на земле старая пани, когда за потраву забирала Панасову кобылу в панский сарай.
— А я ж неученый… а я ж простой, темный мужичина… — запричитал и захныкал он на все небо. — Разве ж я виноват, что не знал, как жить на свете? Разве ж я виноват, коли не…
— Ну хватит! хватит! — перебил его Петр и, с усмешкой поглядывая на Панаса, поглаживал свою бороду. — Хорошо, Панас, может, и попадешь в рай, потому что знаем: ты неученый. Но вот какое дело — не пущу тебя в рай, покуда не научишься хоть немножко грамоте. По крайне мере станешь сидеть да «Отче наш» читать. А то худо, коли ты на всех святых глупой вороной смотреть будешь и никто голоса твоего не услышит.
Горько стало на душе у Панаса.
«Лихо его знает! Это легко сказать: научиться грамоте! Мой Габрусь пять зим учился, а еле-еле по складам читает. А мне, старому хрену, где уж тут уразуметь?»
Даже мурашки поползли по его спине.
Тем временем Петр затворил ворота, дав Панасу псалтырь, по которому приказал учиться.
Панас ткнул книжку за пазуху и, печально опустив голову, побрел куда глаза глядят. Он и надежду потерял в рай пробраться. Ему казалось, что куда легче головой вниз ходить, чем научиться грамоте. Но, «коли на дно покатишься, то и за бритву схватишься», — говорят люди. И бедный Панас, не видя другого спасения, раскрыл псалтырь и, как аист, скосился на непонятные буквы. Ох, как же ему не хотелось попасть в ад на закуску. «Купил — не купил, а поторговаться можно», — подбадривал он себя и уселся на камень у большака. Уткнулся глазами в псалтырь и давай у каждого встречного-поперечного допытываться:
— Паночек, родненький, что это за буква? А что означает этот выкрутас? А как читается эта дуга? А как выговаривается это мудреное топорище? А как все вместе выходит?
Как ангелы ни спешили со своими делами, но, увидев, что человек просто из кожи вон лезет, что с лысины у него пот градом катится, стали охотно ему объяснять.
Там ведь не такие дурные, как на земле.
Панас сначала бекал-мекал, а через неделю уже ничего себе, читал. Через две недели Панас так наловчился, что потрафил бы читать псалтырь на добрых поминках за чарку горилки. На земле его похоронили без попа и дьяк не читал, потому что жене нечем было ему заплатить.
В счастливой улыбке Панас разинул рот чуть не на все небо. Смело отправился он к святому Петру.
— Эй! — крикнул Панас с одной стороны ворот.
— Кто там? — спросил с другой стороны Петр.
— Я! Панас!
— Ну что, научился?
— Научился!
— А ну, попробуй почитай! — Петр заскрипел воротами и вышел послушать.
Панас откашлялся раз, другой, раскрыл засаленный псалтырь и стал читать преважно, словно ксендз в костеле.
Петр кивал головой и удивлялся.
— Ну что, — говорит Панас, — хорошо?
— Гм, хорошо. Теперь, Панаска, иди смело в… ад.
— Что?!
Панас приставил руку к правому уху. Ему показалось, что он чего-то недослышал.
— В ад иди! — гневно крикнул Петр. — Видишь, какой ты неученый, какой ты темный мужичина! Вот и твои оправдания никчемные. Человеку нужно только захотеть. Смотри, как ты быстро научился читать, когда подступило, как говорится, с ножом к горлу! Небось кабы захотел, так и на земле много чего хорошего сделал бы. А теперь убирайся в пекло, душа гулящая! Не мозоль мне глаза, плутяга!
Панас от удивления и страха так разинул рот, что чуть все небо не проглотил. Однако полещука [78] не так-то легко сбить с панталыку. Не успел Петр затворить ворота, как Панас смело крикнул:
— Погоди!
За то время, что Панас околачивался на небе, он освоился тут, как на собственном покосе.
— Чего ты? — строго уставился на него Петр, нахмурив седые брови.
— «Чего ты?» — передразнил его Панас. — Разве так можно?
— Что «разве так можно»?
— Думаешь, полещука голыми руками возьмешь? Разве можно так насмехаться над старым хлеборобом? Сказал бы сразу, что, мол, кабы хотел, так все бы успел на земле сделать. Я б тогда и не спорил. Что ж, либо пан, либо пропал! А то псалтырь в руки тычешь: на, учись! Сколько пота мне стоило это мое образование! Чем же ты мне заплатишь за труды, коли и ломаного гроша на небе нету! Что же мне теперь делать?
Пожалел его Петр:
— Иди, шельмец, в рай. Тебя не переспоришь.
Живется Панасу в раю, как сыру в масле. Усердно псалтырь читает, прислуживает святым, трубки подает. Но вскорости заскучал: привык полещук к работе, без нее ему невмоготу. Подмазался он снова к ключарю Петру:
— Давай-ка, дядька, помогу тебе около ворот копошиться, а то одному-то небось тяжеленько?
Согласился Петр.
И сделался Панас помощником ключаря при райских вратах. Коли душа какая в ворота стучится, Петр только ключ повернет, а Панас открывает, Петр глянет, стоит ли в рай пускать, а Панас тем временем высунет лысину, смотрит, может, знакомый повстречается. Частенько болтал он таким образом со своими односельчанами, допытывался новостей. Полещук нигде не пропадет…
Однажды высунул он, как обычно, голову, чтобы посмотреть, где что делается, и вдруг вздрогнул, словно кто его укусил:
— Боже мой! Кого ж это я вижу? Это ж Тэкля! Женка моя! Она, лопни глаза мои, она…
Петр долго Тэклю не допрашивал, потому что знал, как ее мучил Панас на земле, и сразу впустил в рай.
— А! И ты тут как тут! — загремела Тэкля, завидев Панаса. — Вот уж не думала, не ждала! Уж не заблудилась ли я? Ведь твое-то местечко в аду!
— Боженька мой, мне теперь рай горше ада станет! — застонал Панас, стремительно перескочил высокую ограду, да и наутек.
— Панас! Панас! — звал его Петр. — Вернись!
Панас ударил во все лопатки. Он уже хорошо знал разные закоулки и глухие уголки на небе, нашел еще скитальцев-полещуков и заделался их старостой.
Поделил им Панас небо на полоски и приказал работать. Вот так работают и по сегодняшний день. И впрямь весело им живется. Какое жито там растет, какие леса шумят, так только дивись!
Бросил Панас старушку Тэклю, она ведь ему еще на земле достаточно опостылела, и взял себе двух женок. Только пусть вас это не удивляет, люди добрые, — на небе можно иметь много женок, потому что в другой раз уж в могилу не вгонят!
Панасовы жены, как и все бабы на свете, страшно любопытные, хочется им знать, где что делается.
Высунет одна голову на землю, усмехнется, глаза сияют…
— Солнышко взошло! — говорят люди на земле. Радуются деревенские, легко да весело становится у них на душе.
— Чего ты? Куда глаза вылупила? Может, парня молодого высматриваешь? — злится Панас на жену, как рванет ее за косы, как примется драть, так бедная от боли аж покраснеет.
Другая жена, тайком от сердитого мужа, тоже высовывает свое лицо на землю, такая же любопытная, как первая.
— Месяц светит, — говорят люди, — пора на ночлег!
Грустно глядит на землю Панасова жена и слушает, как маленький хлопчик на жалейке играет около речки.
— А, чтоб тебя, — злится Панас, — срам! Я тебе покажу, распутница, как на хлопцев глаза пялить!
Как двинет ей в плечо, так бедная аж повалится и волосами длинными лицо свое красивое закроет.
И плачут Панасовы жены, а люди на земле думают, что это дождь.
В усадьбе Панаса хлопотливые бабы всю ночь кудель прядут при лучинах.