Семь лет в Тибете - Харрер Генри. Страница 36

Большие празднества — это прекрасная возможность показать себя во всем блеске. Элита прекрасно сознавала свой долг перед народом и устраивала хорошее шоу. В последний день праздника четыре министра кабинета обменивали дорогостоящие головные уборы на отделанные красным шапки слуг, демонстрируя равенство с народом. Энтузиазму и восхищению публики не было границ.

Показательные выступления всадников пользовались наибольшей популярностью. В них чувствовался отголосок великих военных парадов прошлого, когда феодалы время от времени устраивали смотры своим войскам, а те демонстрировали готовность к войне. Многие черты нынешних игр напоминали о прежней воинственности Тибета, о временах монгольского влияния на страну. Тогда прекрасная джигитовка считалась нормой.

Нам представилась возможность насладиться чудесными выступлениями тибетских наездников. Каждая знатная семья выставляла определенное количество участников боевой игры, отобранных с особенной тщательностью, чтобы команда пришла к финалу с лучшими показателями. Спортсмены демонстрировали свое мастерство в стрельбе и верховой езде. Когда я увидел, что они делали, то просто не поверил своим глазам! Стоя в седлах скачущих галопом лошадей, парни попадали из фитильного ружья в подвешенную цель размером с бычий глаз. Скача к следующей цели, находившейся в двадцати ярдах от первой, они меняли мушкеты на луки и стрелы. Поражение лучником мишени зрители встречали криками одобрения. Способность тибетцев к быстрой смене видов оружия просто поражала.

Во время празднеств тибетское правительство проявляло истинное гостеприимство даже к иностранцам. Великолепные почетные палатки воздвигались для всех иностранных представительств, а слуги и офицеры связи следили за тем, чтобы гости ни в чем не нуждались.

На спортивном поле я заметил необычно большое количество китайцев. Тибетцы отличались от них менее раскосыми глазами, более приятными, открытыми лицами и розовощекостью. Китайцы не носили богатых костюмов прошлого, предпочитая европейскую одежду. Многие ходили в очках, демонстрируя тем самым свою прогрессивность. Большинство китайцев в Лхасе занимались торговлей, выгодно контактируя с родиной. Им нравилось жить в Тибете, и вот почему: здесь китайцам не запрещалось курить опиум. Если же какой-нибудь тибетец следовал их примеру, его наказывали. Угрозы превращения наркомании в национальную катастрофу не существовало: местные власти бдительно стояли на страхе. Они считали и табакокурение злом. Хотя в Лхасе продавались любые сигареты, курить в служебных помещениях, на улицах и во время массовых церемоний не разрешалось. Когда при праздновании года Очищающего Огня власть перешла к монахам, они запретили даже торговлю сигаретами.

Поэтому тибетцы предпочитали нюхать стимуляторы. Знать и монахи придумывали собственные рецепты возбуждающих смесей. Каждый гордился самостоятельно изготовленным препаратом, и, когда встречались два тибетца, они прежде всего обменивались щепотками зелья. Табакерки также являлись предметом гордости. Их делали из всевозможных материалов, от рогов яка до нефрита. Закоренелый нюхальщик обычно насыпал на ноготь большого пальца дозу порошка, вдыхал его и затем клубами выпускал изо рта, никогда при этом не чихая. Если кто-нибудь из находившихся рядом и начинал безудержно чихать, то только я, а окружающие имели возможность от души посмеяться.

В Лхасе встречались и непальцы, богато одетые, стройные, весьма состоятельные люди. По древнему закону они освобождались от налогов и вовсю пользовались этим. Дела на Паркхоре шли у них отлично: непальцы буквально кожей чувствовали хорошую сделку. Большинство из них оставляли свои семьи дома и иногда навещали их. Китайцы же чаще женились на тибетских женщинах, среди которых считались идеальными мужьями.

Во время официальных празднеств непальцы блеском своих одежд превосходили даже знатных тибетцев, а красные туники их телохранителей — гурков — виднелись издалека. Гурки пользовались особой репутацией в Лхасе и единственные отваживались нарушать запрет на рыбную ловлю. Когда правительство узнавало об этом, то требовало строгого наказания виновных. Но среди заказчиков рыбы, как правило, обнаруживались более высокопоставленные лица, чем простые солдаты: ведь даже представители тибетской знати не отказывались от рыбного блюда, если могли его заполучить. В итоге страдал только сам рыбак: он получал грозное предупреждение и приговаривал-, ся к нескольким ударам кнута, однако наносились они совершенно безболезненно.

Никто в Лхасе, кроме гурков, не ловил рыбу. Во всем Тибете только в одном месте разрешалась рыбалка: там, где река Цангпо протекала по пустынной местности и не было возможности выращивать урожай или пасти животных, а единственной пищей являлась рыба. К жителям этого района относились с пренебрежением, как к мясникам или кузнецам.

Значительную часть населения Лхасы составляли мусульмане. У них имелась мечеть и полная свобода отправлять религиозные культы. Одна из замечательных черт тибетского народа — его полная терпимость к представителям других религий. Монашеская теократия никогда не старалась обратить их в свою веру. Большинство мусульман — пришельцы из Индии, смешавшиеся с тибетцами. Сперва они в религиозном рвении требовали от своих тибетских жен принять ислам, но тут вмешалось правительство, выпустив указ, по которому местные женщины могли выходить замуж за мусульман только при условии сохранения собственной веры. На спортивных соревнованиях встречались все группы населения страны: ладакхи, бутанцы, монголы, сиккимцы, казахи и выходцы из местных племен. Среди них были и хьюи-хьюиз — китайские мусульмане из провинции Куку-Нор. Им принадлежали скотобойни, расположенные в особом квартале за пределами Лингхора. Буддисты осуждали их за умерщвление животных, однако разрешали иметь свое место для молитв.

После завершения праздника знать и другие важные персоны возвращались в город в составе красочной процессии. Простолюдины, выстроившись вдоль улиц, наслаждались блистательным зрелищем. Они получали свою долю впечатлений и надолго сохраняли в памяти пышные церемонии, на которых им являлся сам Бог-Король. И опять начиналась повседневная жизнь. Вновь открывались магазины, заключались различные сделки. На улицах появлялись игроки в кости, а также собаки, убегавшие на время торжеств на задворки Лингхора.

Мы продолжали безмятежную жизнь. Приближалось лето. Радикулит меня почти не мучил. О решении изгнать нас, казалось, забыли. Английский доктор регулярно посещал меня, и в погожие дни я уже мог работать в саду. А работы хватало. Когда знатные люди узнали, что я автор фонтана и некоторых других преобразований в саду Царонга, они стали чередой приходить ко мне с просьбой построить для них то же самое.

Ауфшнайтер занимался строительством канала. С утра до вечера он работал, прерываясь только в праздники. Нам повезло, что его наняли монахи. Хотя знать и играла важную роль в управлении страной, последнее слово всегда оставалось за небольшой группой попов. И когда меня однажды позвали в сад Цедрунга, я испытал большую радость.

Монахи этой организации были официальными лицами и образовывали что-то вроде ордена. Воспитанные в духе верности своему сообществу, они имели больше власти, чем гражданские чиновники, и составляли непосредственное окружение далай-ламы. Все личные слуги молодого Бога-Короля являлись выходцами из ордена, а горничные, учителя и телохранители — высокопоставленными монахами Цедрунга. Более того, далай-лама посещал их собрания, проводившиеся ежедневно для обсуждения проблем Цедрунга. Верхушка ордена получила хорошее образование. Их школа располагалась в восточном крыле Поталы, где по традиции учителями работали выходцы из знаменитого монастыря Мондролин-га, специализирующегося на тибетской каллиграфии и грамматике. В школу принимали каждого, но вступить в орден было очень трудно. По пришедшему из глубины веков правилу число членов Цедрунга не превышало 175.

Когда студент достигал восемнадцатилетия и успешно сдавал экзамены, он присоединялся к ордену только при наличии мощной поддержки. Начав с нижней ступени, достаточно способный монах мог дойти до третьего класса иерархической лестницы. Кроме обычных красных одежд, монахи Цедрунга носили украшения, соответствующие их положению. Большинство студентов Цедрунга происходили из народа, составляя противовес влиятельным наследникам знатных родов. В Тибете в каждом правительственном учреждении на одного чиновника приходилось по крайней мере по одному монаху. Такая система двойного контроля считалась гарантией против диктатуры, одной из постоянных опасностей феодализма.