Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич. Страница 11

— Сейчас приду! — сказал я, и настроение, испортившееся после невольного столкновения с Лукиным, стало еще хуже.

Но как только я вошел в канцелярию, Попов, весело взглянув на меня, крикнул:

— Входи!.. Входи!.. — словно приглашая меня к себе в гости.

Я взглянул ему в лицо. Нет, как будто все в порядке. Разноса не будет.

— Садись! — сказал Попов и взмахнул в воздухе каким-то листиком. — Тут для тебя Лукин документ оставил!.. Рекомендацию!.. Ты у него просил?

— Он сам мне предложил! — сказал я.

— Ну, это второе дело! А о том, что в партию хочешь вступить, ты с ним советовался?

— Об этом говорил.

— Нехорошо! — воскликнул Попов и положил рекомендацию перед собой на стол. — О таком деле я узнаю последним!.. — Он нахмурился. — А может быть, я не поддержу?.. Ведь сам знаешь! Не все у тебя во взводе ладится! И взыскание с тебя за утерю курсантского рапорта еще не снято!

Начало разговора не сулило мне ничего доброго.

— Значит, вы против? — спросил я, глядя ему в глаза и чувствуя, как накипает злость. — Тогда разрешите идти?!.

— Нет! Сиди! — крикнул Попов. — Как это у тебя получается! Утром одно, вечером другое!.. Даже и рекомендацией уже не интересуешься! А Лукин свой голос за тебя подает!

— Но вы против! А вы член партийного бюро!

— Да, я должен подумать и взвесить!..

Несколько мгновений я молчу. Сейчас я ненавижу Попова всем сердцем.

— Так вы хотите одним взысканием зачеркнуть всю мою жизнь! А разве, кроме ошибки, я ничего хорошего не сделал?

Попов повел головой, словно воротник стал ему тесен.

— И Коркин все время на тебя жалуется! Общественную работу ему срываешь!

— А не думаете ли вы, что он нам срывает боевую подготовку?

— За боевую подготовку я прежде всего с тебя буду спрашивать! — ткнул он мне в грудь пальцем. — Ну, скажи на милость, как же тебя в партию принимать, если ты не можешь понять, что общественная работа также воспитывает курсантов!..

Во мне все кипело. Разве непонятно, что Коркин работает на показуху?!

Попов взял рекомендацию Лукина и протянул через стол.

— Забирай! А о своем решений еще подумай!

Я взял и, медленно сложив листок, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.

— Я свое решение уже принял. Пусть партийное бюро решает — достоин я или нет!..

— Так-то вот!.. — озадаченно взглянул на меня Попов.

— Так-то вот, товарищ командир роты! — повторил я.

Через несколько минут я уже медленно брел по Таврической улице вдоль железной ограды парка.

Недавно прошел теплый майский дождь. В лужах отражался сумеречный свет фонарей. Из глубины парка доносились звуки духового оркестра. Но расстояние и деревья приглушали мелодию и только отчетливо стучали глухие удары в барабан. Тум!.. Тум!.. Тум!.. Тум!..

— Алексей!

Я обернулся. Меня догоняла Тоня. Она быстро и легко перепрыгивала через лужи и, казалось, совсем не устала после своего многотрудного дня.

— Ты куда? — спросил я, зная, что Тоня живет на Васильевском острове и, если направляется в сторону Смольного, значит, у нее есть какое-то дело.

— А никуда! Увидела, какой ты мрачный из ворот вышел, ну вот и решила с тобой погулять!..

— Добрая ты душа! Как только тебя ноги носят?

— Ничего, — улыбнулась она, — до пенсии еще далековато!

Она пошла рядом, и мы стали разговаривать о всяких пустяках. Но вдруг по какому-то ее движению, на мгновение задержанному ответу я понял, что ей хочется рассказать мне что-то важное, то, что, несомненно, ее волнует, но она своим женским чутьем понимает, как мне сейчас нелегко и поэтому старается ничем себя не выдать.

— Ну, Тонечка, как твои дела? Ты тоже что-то не очень веселая? — спрашиваю я, когда мы выходим на широкую площадь перед Смольным.

В глубине, за каменными арками, темнеет невысокое, длинное здание. Сейчас оно кажется безлюдным. Только на третьем этаже светятся два окна.

Милиционер скучает посреди площади, посматривает по сторонам и вдруг круто поворачивается лицом к Смольному. Тотчас из-под каменной арки на большой скорости выскакивают — один за другим — два автомобиля. Милиционер торопливо козыряет кому-то — кто едет в первой машине, а когда они скрываются в глубине Суворовского проспекта, снова устало опускает плечи.

— Подумать только! — говорит Тоня. — Когда-то на этой площади горели костры! Вокруг них грелись красногвардейцы и солдаты. А из Смольного, может быть, вот из тех окон, которые сейчас светятся, на них смотрел Ленин!..

— И наверняка проходил здесь, где мы стоим!

Тоня дотронулась до моей руки.

А представь, Алеша! Ленин — в Смольном. И ты можешь к нему пойти! Ну, что бы ты ему сказал?

Я только глубоко вздохнул, мгновенно представив себе все обстоятельства прожитого дня и несправедливость Попова.

— А я знаю! — проговорила Тоня. — Я подошла бы к Ленину и сказала: — Владимир Ильич, избавьте меня от Коркина! Он проходимец и жулик!

Я ожидал какой-нибудь глубокомысленной тирады, но ее слова прозвучали так неожиданно, с такой детской непосредственностью и порывом, что я рассмеялся.

— Ну, так сразу и жулик!

— Жулик, — упрямо сказала Тоня, — и я от вас ухожу!

— Из-за Коркина уходишь?! Ты, видно, немножко рехнулась!

От обиды она даже стукнула кулачком меня в грудь.

— Как ты смеешь?! Да ты что вообще знаешь обо мне и моей жизни?

— Многое!

— Ничего ты не знаешь!

— Тогда расскажи.

— Ничего тебе не скажу! Сама во всем разберусь.

Теперь обиделся я.

— Ну, это ты зря! Что же, ты меня своим другом не считаешь?

— Нет, не считаю! Просто пошла погулять с тобой, вот и все!

— Но ведь я тебе помогу.

— И помощи твоей не надо!

Мы обходили площадь вокруг. Милиционер заинтересовался, подошел поближе, чтобы рассмотреть наши лица, ничего интересного для себя не обнаружил и зашагал дальше.

— Ах, Тонечка, — сказал я, — если бы ты знала, как и мне трудно.

— Знаю!

— Нет, ты ничего не знаешь!

— Тогда расскажи!

— А вот этого не могу! Когда-нибудь! Если подружимся!..

Она засмеялась:

— Вот видишь, как мы чудно поговорили. Вполне откровенно и обстоятельно! Теперь и на душе у каждого легче, правда?

— Ах, так! — я повернулся, взял ее за плечи и неожиданно для себя поцеловал.

Она глубоко вздохнула, на мгновение припала головой к моему плечу, и ее мягкие, теплые волосы закрыли мне лицо, потом быстро оттолкнула меня и побежала к трамваю, уже отошедшему от остановки; успела вскочить на заднюю площадку прицепного вагона и, обернувшись, помахала мне рукой.

Поразительная девушка! Никогда не поймешь, что она сделает в последнюю минуту. Даже не захотела, чтобы я проводил ее до дома!

Трамвай умчался, а я медленно пошел домой.

Я представил себе Коркина, немолодого, солидного мужчину, осанисто носящего военную форму без знаков различия. Коркин — вольнонаемный, и никогда не служил в армии. Долгие годы колесил по стране, сопровождая артистов. А когда постарел, решил применить свой богатый администраторский опыт на работе, не требующей длительных поездок. Он знал почти всех знаменитых артистов, и, когда они приезжали к нам в клуб, многие из них называли его запросто Борей, а некоторые, увидев, кричали: «Борис Ефимыч! Сколько лет! Как тебя занесло в эту берлогу?!.» И на полном лице Коркина сразу же появлялось скорбное выражение.

— Не те уж годы! — говорил он. — Даже «Авроре», и той пришлось встать на якорь!

И хотя Коркину уже под шестьдесят, он еще крепок. У него изворотливый и острый ум. Вот уж про него не скажешь: «Старый черт!»

А вот и мой дом! Еще издали я увидел, как ярко светится окно справа от моего, темного, словно насупившегося. Лукин не спит! Гости, что ли, у него?

Я поднялся по узкой, уже темной лестнице на четвертый этаж и вошел в длинный коридор, по обе стороны которого из конца в конец тянулись двери. Моя дверь — четвертая справа.

Едва ключ щелкнул в замке один раз, как соседняя дверь распахнулась и в коридор вышел Лукин с полотенцем на плече.