На краю одиночества (СИ) - Демина Карина. Страница 11
– Мы? – надо сосредоточиться на реальности, иначе Глеба опять утянет в кошмар.
А он выбрался.
Сбежал.
Выбрался и сбежал, потому что если бы остался, его бы не стало первым.
– И Никанор никогда не мог признать, что тоже смертен. То есть, способен заболеть. Он до последнего не позволял себя лечить, держался на ногах даже с жаром… как же… он ведь мужчина… иногда мне хотелось его побить.
– И вы…
– Женщинам нельзя бить мужей.
– А мужьям?
– Общество уверено, что это не битье, а воспитание, – она склонилась над его рубашкой. – Нет, Никанор никогда не позволял… но у него были в производстве дела. Я… порой читала. А от прочитанного лишалась сна. Почему-то наше общество склонно полагать, что во всех семейных бедах виновата женщина. Однажды его клиентку убили. В самом начале, когда у него не было еще имени, да и клиенты… супруг – целитель… довольно известный, с немалыми перспективами. Она – мещанка, которую взяли в жены без приданого. И вся его семья утверждала, будто та женщина, она сама виновата, что муж ее бьет. Что она ленива. Неповоротлива. Туповата. Некрасива. Она долго терпела, пока не потеряла ребенка. И тогда просто ушла бы, но он сказал, что найдет и убьет, так убьет, что никто и не заметит… то есть, не поймет.
Ее пальцы справлялись с пуговицами. Ее лицо скрывала тень. Но Глеб все равно смотрел. Над ней тоже плясал хоровод искр, правда, тусклых. И среди них был не столько гнев, сколько сожаление.
– Она пришла спросить, что ей делать. А Никанор отправился в суд. Он был намерен добиться развода. И компенсации. И доказать, что побои имели место быть, хотя… когда муж – целитель доказать побои сложно… он снял для этой женщины комнату. И велел сидеть тихо.
– Но ее нашли?
– Она беспокоилась о престарелой матушке мужа. И навещала ее. А та полагала, будто лучше быть мужней женой, чем разведенкой. Муж нашел. Пошел следом… он клялся, что хотел лишь поговорить. Развод ударил бы по репутации… она отказалась. Он разозлился и избил ее. А потом ушел. Он не думал, что она умрет. А она умерла. Одна в той комнатушке.
– А ваш супруг…
– Пришел в ярость. Он… он и на нее злился, и на всех женщин тоже, потому что ей всего-то нужно было дождаться суда. И он добился, чтобы дело расследовали. И на суде выступал. И… я запомнила лишь, как все говорили, что она виновата сама. Не стоило злить. Никанору удалось добиться, чтобы того целителя отправили на каторгу. Ему дали пять лет… и то, он после напился, хотя он очень редко пил, однако случай… в общем, он сказал, что дело бессмысленное, что целители и на каторге нужны, поэтому устроится тот тип неплохо. Да и срок до конца вряд ли отбудет.
Анна потянула за рубашку.
– А теперь повернитесь спиной… Господи, ты вообще понимаешь, что так нельзя?! – этот злой окрик заставил вздрогнуть. – Это же…
Прохладные пальцы коснулись обожженной кожи.
– Пройдет.
– Больно?
– Уже почти нет.
– Это…
– Печати. Они не позволяют тьме сожрать меня. В теории…
Ее пальцы скользили.
– Все в крови. Я вытру. Будет, наверное, жечься, но потерпи?
– Потерплю.
Анна ушла, чтобы вернуться с кастрюлькой воды. И вновь ушла. И вновь вернулась. На столе появились склянки и флаконы темного стекла. Коробки и баночки. Она открывала их одну за другой, нюхала, некоторые отставляла прочь, другие подвигала ближе.
Зачерпывала содержимое.
Смешивала.
Пара капель в воду. Горький аромат спиртовой вытяжки и трав. И еще пара…
– Кровь остановит, заодно если есть какая зараза…
– Тьма ее сожрет, – Глеб закрыл глаза. – Я не слышал, чтобы хоть кто-то из некромантов умер от заражения крови.
– С таким отношением это лишь вопрос времени.
Ее раздражение, ее беспокойство было приятно. И тьма согласилась с Глебом. Тьме тоже нравилось, когда ее касались вот так, с нежностью.
– Вы хотя бы скажите, что это было действительно необходимо…
– Ты.
– Ты хотя бы скажи, что это было действительно необходимо, – повторила Анна.
И Глеб сказал:
– Это было действительно необходимо.
Заветный камень с отпечатком чужой силы лежал в кармане. Осталось лишь найти, с чем этот отпечаток сравнить.
– Хорошо. Будет немного больно.
– Ничего.
– И запах не самый приятный.
– Тоже не страшно.
Мазь была прохладной, впрочем, спустя пару мгновений прохлада сменялась жжением, не сильным, но довольно раздражающим.
– Анна… все же тебе стоит уехать.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Рядом с нами опасно. Люди… очень недовольны. Настолько, что может вспыхнуть бунт. И наша защита хороша, но я не уверен, что она выдержит. И что мы устоим. А толпа в ярости… люди не будут думать, кто виноват, а кто просто оказался рядом…
Она была осторожна, и жжение стихало, а вместе с ним и боль. Кожа вот немела, но это даже хорошо.
– Понимаю, но…
– Анна, я был в Вильчеве. Это даже не город, местечко, из таких, знаете ли, мирных местечек, где все и всё знают обо всех. Где по утрам соседи здороваются, а по вечерам сплетничают друг о друге.
Поверх мази легла мягкая ткань.
– Попробуй не болтать хотя бы пару минут, – это было сказано с легким упреком, но без тени недовольства. – И руки подними. Знаешь, у меня есть свидетельство. Я даже могу сестрой милосердия работать. Нас учили оказывать первую помощь, но видит Бог, что-то впервые пригодилось.
Она ловко обернула полосы тонкой ткани, которые затянула сбоку.
– Вот так. До утра продержится, а там… все же покажись целителю.
– Всенепременно. И мне наверное, пора.
– Куда? – она возмутилась вполне искренне. – Сиди уже… и вообще… насколько я знаю, вам стоит отдохнуть и восстановиться.
– Тебе.
– Что? Да… простите.
– Прости.
– Хорошо, – она не стала спорить, но вытерла тонкие пальцы той же тканью. – Это… держу дома на всякий случай. Иногда появляются язвы. То есть, обычно к концу срока появляются. Редкостная мерзость. Потом проходят. Так что, получается, врала… у меня есть колбаса. И сыр. И что-то еще, сама не знаю, что именно. Мария готовит… представляешь, она сказала, что на два дома ее точно не хватит, и что она будет готовить у вас, а ко мне отправит ту девочку, такую, знаешь ли, маленькую, худенькую. Она теперь тоже у вас живет, прибирается. Или кого из мальчишек.
Ее хотелось слушать.
Мягкий голос, плавная речь, которая убаюкивала, но спать нельзя. Еще хотя бы пару часов, а ночью и без того тянет на сон. Это ложь, что некроманты способны обходиться сутками без сна.
То есть, способны, но не после выхода на изнанку.
А она здесь, рядом. И скорбницы, попробовавшие Глебовой жизненной силы, наверняка крутятся неподалеку. Может, голем их и ощущает, вертит головой, шевелил обрубками ушей.
Спать нельзя.
Сон, он слишком зыбок. Ненадежен. Так что, говорить…
– Как они, к слову?
– Нормально.
– Арвис сказал, что…
– Нож? Разберемся. У нас новый воспитатель. Справится. Сделал очередное внушение. Ничто так не примиряет с врагом, как совместная работа. А в доме работы много. Ты знаешь, что графы понятия не имеют о том, как правильно чистить картошку?
Анна улыбнулась. И улыбка у нее безумно красивая. И сама она… Глеб моргнул. Изнанка меняет восприятие, и теперь ему казалась, что женщина, остановившаяся у окна, светилась. Нет, не лунным светом, который пробивался сквозь стекло, но собственным, внутренним.
Красиво.
– Хорошо. Они все-таки дети.
– И темные, – Глеб пошевелил плечами, впрочем, надеяться, что шкура сползет вместе с печатями не стоило. Так, еще поноет, покровит. И надо будет поставить пару других, на всякий случай. – Тьма, она меняет человека.
Он поднялся.
– Где у вас кухня.
– А вы…
– Ты.
– Тогда и ты… то есть, не на вы, – она слегка смутилась. – Там. Уверен, что дойдешь?
– Дойду. Это просто… небольшое истощение. Скорее нервное, чем физическое. Скоро пройдет. А вот спать нельзя. Не сегодня. Доберутся.