Империя, не ведавшая поражений - Кук Глен Чарльз. Страница 45

Взглянув вверх, он увидел герцога, размахивавшего шкатулкой перед стройной молодой женщиной.

— Я никогда не выйду замуж за этого дикаря!

— Выйдешь!

— Никогда! Скорее уж за Хранителя теней.

— Делай, что я говорю.

— Скорее за Хранителя.

— Лоррейн!..

Женщина бросилась вниз, в ров. Спрыгнув с седла, Рагнарсон подбежал к воде и, шагнув в ров, схватил Лоррейн за волосы. Ему удалось удержать ее над водой, но с ее отбитыми внутренностями уже ничего нельзя было поделать.

— Скорее за Хранителя теней, — задыхаясь, повторяла она.

Рагнарсон в бессильной злобе посмотрел вверх. Красота погибла, жизнь уничтожена… К нему приближались люди. Он не знал их намерений, и не хотел знать. Прыгнув в седло, он поскакал прочь от замка. Его преследовали проклятия Грейфеллза, усиленные Башней Эхо.

Он вспомнил предсказание Хранителя. Да. Желание каждого исполнилось, но не принесло ничего, кроме разочарования.

Он пожал плечами. В своей жизни северянам часто приходилось встречаться со смертью. Он много раз видел, как погибали молодость и красота. Этот мир мало чем отличался от Ночного леса и Замка Слез.

Он надеялся забыть о собственном разочаровании раньше, чем кто-либо из остальных.

В кошельке, который ему удалось выманить, лежали свинцовые кругляши.

Восставшие из мертвых

Существо было облачено в алое.

Череп его был маленьким и безволосым, лицо с утонченными чертами походило на лицо прекрасной женщины. Губы его были покрыты красной помадой, веки накрашены. Из мочек ушей свисали серьги в форме знаков зодиака. Но никто посторонний не мог бы сказать, какого оно пола.

Глаза его были закрыты, рот открыт.

Оно пело.

Песня его несла ужас и зло. Казалось, голос его был пропитан его собственным страхом.

Губы, с которых доносились слова, не шевелились.

Сиденьем ему служил трон из темного базальта. На полу вокруг него была изображена пентаграмма. Мрачная, словно воды Стикса, поверхность, казалось, уходила в бесконечность. Лучи пентаграммы заполняли сверкающие каббалистические знаки — красные и синие, желтые и зеленые. Цвета переливались и менялись в такт песне, превращаясь в мгновенные серебристые, лиловые и золотые вспышки.

По гладкой атласной коже на женственном лице струился пот. На висках проступили темные вены. Напряглись мышцы на шее и плечах. Маленькие изящные руки с длинными кривыми острыми ногтями цвета свежей крови вцепились в подлокотники трона.

Факелы над высокой спинкой трона начали мерцать, светя все слабее и слабее.

Песня смолкла…

Существо поднялось, собрав последние остатки сил. Из его горла вырвался крик.

Темнота постепенно расступилась.

Существо медленно подняло руки. Его песня-крик превратилась в торжествующий вопль.

Глаза его открылись — удивительного небесно-голубого цвета, почти светящиеся. И в их взгляде чувствовалась безграничная злоба.

Затем снова сгустилась тьма. Сзади появился чудовищный палец, быстро обвившись вокруг своей жертвы, словно ночной питон. Отростки-щупальца устремились к ноздрям и открытому рту чародея.

Каравелла медленно поворачивалась по воле неощутимого течения. Море было прохладным и спокойным, словно гладко отполированный нефрит. Ни плавник, ни ветер не нарушали его безжизненную поверхность.

Мой взгляд уже целую вечность был устремлен на море. Оно было там, но я больше его не видел.

Туман куполом накрывал дрейфовавший в штиле «Дракон-мститель». Там, где он смыкался с недвижным морем, он напоминал гранитную стену, но над головой становился реже, и сквозь него проникал дневной свет.

Иногда, приложив немалые усилия, мне удавалось покинуть собственное тело. Но слишком удалиться от него я не мог — нас связывали заклятия высшего порядка.

Я был рад, что убил того, кто наложил эти заклятия. Я знал, что если мне когда-нибудь удастся бежать из этого карманного ада и я встречу его в загробной жизни, то снова на него нападу.

Я смог освободиться в достаточной степени для того, чтобы окинуть взглядом жалкие останки моего плавучего гроба.

Борта каравеллы на фут от ватерлинии покрывал изумрудный мох. Разноцветные грибы вгрызались в гниющие доски. Такелаж болтался, словно обрывки паутины. Паруса превратились в лохмотья — старая хрупкая парусина готова была рассыпаться в прах при первом же порыве ветра.

Палубу усеивали человеческие тела.

Из их спин и грудей торчали стрелы. Руки и ноги были вывернуты под неестественными углами. На скользких досках лежали вывалившиеся внутренности. Ужасающие раны зияли во всех телах, включая мое собственное.

Но нигде не было видно ни крови, ни разложения.

Не биологического — морального. «Дракон» был выгребной ямой мира.

Шестьдесят семь пар глаз неподвижно смотрели на серые стены нашей крошечной неменяющейся вселенной.

На верхушках сломанных мачт сидели двенадцать птиц, черных, словно земля. Перья их не отбрасывали ни единого отблеска, и лишь движение их лишенных зрачков глаз говорило о том, что они живы.

Им не были знакомы ни нетерпение, ни голод, ни скука. Словно часовые, они стояли на страже места упокоения старого зла.

Они стерегли корабль мертвецов — как делали это раньше и как будут делать всегда.

Они появились в то самое мгновение, когда судьба нанесла нам удар.

Внезапно двенадцать голов одновременно повернулись. Желтые глаза уставились в редеющий туман впереди. В густом воздухе раздался короткий крик. Испуганно затрепетав черными крыльями, птицы неуклюже взлетели и скрылись в гранитном тумане.

Я никогда не видел, чтобы они летали. Никогда.

Небо закрыла тень, словно от огромных крыльев, но не заслонила свет.

Впервые за целую вечность я испытал какие-то чувства. И главным среди них был полнейший ужас.

Каравелла больше не поворачивалась. Ее разбитый нос безошибочно указывал на северо-северо-восток, рассекая воду и поднимая небольшие буруны. За ее кормой оставался пенный след.

«Дракон-мститель» двигался.

Черные птицы покружили над его сломанными мачтами и в ужасе отлетели в сторону.

Наш капитан лежал на высокой корме каравеллы, под штурвалом. Его когда-то превосходная одежда превратилась в лохмотья. Руки его продолжали сжимать сломанный меч. Колгрейв, безумный пират.

Не все свои раны Колгрейв получил в последнем сражении. Одна его нога была изуродована много лет назад. Половина его лица настолько обгорела, что на левой скуле проступала кость.

Колгрейв был самым худшим, самым жестоким, самым зловещим из нас.

Наш павший командир лежал поверх нескольких тел. Глаза его до сих пор пылали яростью, словно факелы преисподней. Для Колгрейва смерть была временной любовницей — женщиной, которую он мог предать в любой момент.

Колгрейв был убежден в собственном бессмертии, в своей миссии.

Вытянувшись на носовой палубе, лежал еще один человек, в черных, словно утраченные надежды, лохмотьях. Из его груди торчала сине-белая стрела. Головой и плечами он прислонился к борту корабля, устремив ненавидящий взор в пролом в фальшборте напротив. На лице его лежала тень безумия.

Это был я.

Я с трудом его узнавал. Мне он казался более чужим, чем любой из моих товарищей по команде.

Я помнил его улыбающимся молодым солдатом, веселым парнем, героем войн Эль-Мюрида. С таким любому хотелось бы познакомить собственную дочь. Лежавший на полубаке человек, кроме явных телесных ранений, получил и куда более глубокие душевные раны, шрамы от которых были видны каждому. Он выглядел так, словно перенес целые столетия страданий.