Сахар на дне (СИ) - Малиновская Маша. Страница 27

— Яна, — тихо шепчу, — что не так? Ты боишься меня?

— Нет, — отвечает так же тихо, мотнув головой. — Всё хорошо. Правда, Лёш, всё в порядке.

Её нежная влажность принимает меня. Пусть не врёт, она боится меня, я чувствую. Поэтому начинаю входить медленно, чтобы привыкала, чтобы не шугалась. Но вдруг чувствую, как член упирается в преграду.

Да ну нахуй. Быть этого не может.

Алексей поднимается надо мной на руках и с изумлением смотрит, а я хочу провалиться от стыда.

— Почему ты не сказала?

— Прости, — я закрываю ладонями лицо, когда наши тела размыкаются.

Разочарование, стыд, обида. Что я должна была сказать? Что до двадцати трёх лет просидела в девственницах? Что все парни мне казались недостойными моего сокровища, а потом, после нападения, я просто боялась даже подумать об этом? Наверное, должна была.

— Ты бы не стал…

— С чего ты взяла эту чушь? — Шевцов ложится рядом, и я понимаю, что волшебство закончилось.

— Ну… — теперь мне хочется прикрыться, — разве со мной было бы интересно? Ты бы решил, что это просто трата времени.

— И ты подумала, что я не догадаюсь? — он усмехается. Отлично, именно этого я и боялась — его насмешки. — А потом даже придумала, как бы я решил. И это та, что просит давать ей самой делать выбор.

Бестолочь. Он не произносит, но я прямо чувствую, как это слово вибрирует у него на языке.

Хватит. Моё самолюбие и так растоптано, при чём мной же. Я пытаюсь сесть, чтобы поскорее убраться отсюда и попытаться зализать раны после фиаско, но у меня не получается. Сильная рука ложится на талию, удерживая на постели.

— Куда-то собралась? — Шевцов нависает надо мной, глядя в глаза. Один только этот взгляд вызывает мурашки по всему телу.

— Я лучше пойду, — говорю уже не так уверенно.

— Обязательно, — голос сочится сарказмом. — Потом.

Последнее слово он говорит приглушённо, а потом вдруг резко переворачивает меня на живот. Я вскрикиваю от неожиданности, но тут же чувствую нежные касания губ на спине. Весь позвоночник пробивает током, а тело выгибается. Алексей оставляет поцелуи всё ниже, прикусывает кожу. Немного больно, но так… Испарившееся возбуждение возвращается, заставляя дышать глубже. Уже одно только осознание того, что я позволяю ему делать с моим телом, что я вообще способна такое позволить — кружит голову и частит дыхание. Мне хочется выгнуться, но Лёша мне не позволяет, вдавливает плечи в постель, мягко проводит пальцами, считая позвонки. И всё, что мне остаётся — сжимать пальцами простынь и растекаться от ощущения тяжести его тела на моём. Он оставляет слюну и поцелуи на коже, сжимает ягодицы, заставляя дрожать под ним. И не понять: то ли сладко, то ли страшно. С Лексом всегда так, и не только в постели.

А потом я задыхаюсь от ощущений. Таких откровенных и неприличных. Пугающих, но в то же время желанных. Тело превращается в открытый нерв, сгусток ощущений и чувств, когда Алексей проникает внутрь. Это всего лишь его палец, но мне тесно. Немного дискомфортно, но приятно.

Ласки слишком откровенные, слишком горячие. И не пошевелиться, потому что он не позволяет. Остаётся лишь сжимать зубами подушку.

Потом мы снова оказываемся лицом к лицу. Поцелуи, ласки, тяжесть его тела. Губы немеют от переизбытка ощущений. Алексей раскрывает меня для себя, и на этот раз между нами нет недосказанности. А рефлексию я проведу потом. Всё потом.

Он целует мои скулы, кончик носа, линию подбородка, смотрит в глаза и входит осторожно, медленно. Я даже думаю, что все эти рассказы о нестерпимой боли преувеличены, пока давление не становится невыносимым. Никаких резких движений, Шевцов аккуратно растягивает меня, давая тугим мышцам привыкнуть. Лучше бы рванул, так было бы быстрее.

И, как говорят, бойтесь своих желаний. Резкий толчок, и наши тела сливаются окончательно. Внутри всё горит испепеляющим огнём, выжигая остатки приятных ощущений. Я неосознанно толкаю Лекса в грудь, пытаясь сбросить с себя. Шевцов не поддаётся, но замирает.

— Тесно… — шепчу, а сама понимаю, что он целует мои мокрые щёки.

— Яна, посмотри на меня, — голос мягкий, непривычно слышать от него.

Не сразу решаюсь, но открываю глаза, натыкаясь на внимательный взгляд. Огонь становится тише, и я могу уже дышать ровнее.

— Обними меня ногами, — Шевцов так и не двигается. — Будет больно, когда я начну, но ты попробуй.

Несколько раз глубоко вдыхаю, но выполняю, что он говорит. Алексей крепко держит меня под ягодицы, давит грудью на грудь. Начинает двигаться. Сначала мягко, потом увереннее. Сперва огонь возвращается, но потом становится глуше. Все чувства обнажены, эмоции растревожены, словно пчелиный рой. Лекс зарывается носом мне в шею, бьётся бёдрами о бёдра, заставляя меня сначала стонать, а потом и кричать. От боли, от близости, от болезненно-острого удовольствия. До гула в висках и дрожи в коленях.

Шевцов сделал меня своей. И все мысли будут после. А сейчас есть только наши взгляды и наши тела.

За окном сегодня пошёл первый снег. Звучит, конечно, красиво, но на самом деле очень печально смотреть, как красивые и чистые снежинки тонут в грязи, превращаясь в слякоть под ногами прохожих.

Я стою и смотрю на картину за окном. Там холод и дождь со снегом, колючий ветер, пробирающий до костей. Ещё не поздно, но уже начинает темнеть. Такси должно подъехать минут через десять.

— Собралась уже?

Лиза заходит в комнату, несёт в руках дымящуюся кружку. В её взгляде жалость, которую она пытается скрывать. Неприятно.

— Да, уже готова. Торжество назначено на пять вечера.

Мы молчим, но и без слов понятно, о чём. Она жалеет меня, и, что самое интересное, оправдывает его.

Прошла неделя с той ночи, полной волшебства и острых желаний. Алексей любил меня осторожно, но страстно, и я отдавалась без стыда и каких-либо рамок. Растворялась в нём, позволяя растворяться в себе. Принимала, изнывая от желания и превозмогая всё ещё отдающую боль.

Он сказал, что в следующий раз будет проще. Но этого следующего раза не наступило. Утром Шевцов отвёз меня домой, и больше я от него за неделю ничего не слышала. Ни звонка, ни сообщения.

Ах нет, одно всё-таки прилетело. Когда я на третий день сходила с ума и от волнения, и от обиды, а потом набралась смелости и позвонила. Это было непросто, потому что между нами с ним непросто. Но он отбил звонок, а потом прислал лишь одно слово: «Занят».

И вот прошли ещё несколько дней, а он всё также занят. Естественно, я не стала ему больше писать или звонить. Обида продолжает разъедать, а на губах всё чаще ощущаю привкус соли.

Но ведь если посудить, то что такого-то произошло? Не я первая, не я последняя. Наверное, ещё и радоваться должна, что первый раз прошёл без отвращения к парню, который, между тем, был нежен и чуток, аккуратен и заботился не только о себе.

Но на этом, пожалуй, и всё.

И самое интересное, что Копылова вдруг попыталась его оправдывать. Нет бы, как всегда, сказать, какой он мудак и что гореть ему в огне за такое, так нет же, она сказала:

— Ян, ну может и правда занят? Он не похож на козла. Нет, он, конечно, тот ещё говнюк, но не с тобой. Ты же и сама всё понимаешь.

Вот и я думала, что понимаю, но оказалось, что нет. И сейчас, кажется, нервничаю, потому что уже подъехало такси и сейчас отвезёт меня на торжество, посвящённое юбилею отчима. Виктор не любит заведения общепита, даже дорогие, которые вполне может себе позволить. Поэтому они с мамой нанимают персонал, и празднование пройдёт в их доме. Том самом, в котором я впервые повстречала своего сводного брата. В том самом, в котором так боюсь увидеть его сегодня снова.

Что я должна буду сказать? Как вести себя после того, что позволяла делать с собой, а потом получила вот это лаконичное «занят»?

Достаю куртку из шкафа, бросая взгляд на то самое чёрное платье. Пусть это не совсем и к месту, но сегодня мне хочется спрятать тело как можно сильнее, закрыть тканью, чтобы кроме кистей и лица ничего не было видно Классические джинсы и бежевая закрытая блуза с принтом. Вполне себе нарядная. Виктор сказал, много людей приглашать не хочет, так что обстановка будет скорее семейная. И, если честно, это пугает ещё больше…