Сахар на дне (СИ) - Малиновская Маша. Страница 31

— Я не знаю, как правильно ответить на твой вопрос, Яна, — Лекс сжимает мои предплечья, заглядывая в глаза. — Я шесть лет бежал от тебя. И от себя. И я устал. Моё настоящее — это ты. И я растерян, не знаю, что нужно делать и как себя вести. Ты же мой психиатр, научи меня!

Его пылкая речь выбивает почву из-под ног. Я ожидала холодности, грубости или, в крайнем случае, прямолинейности. Но не вот этого. Он не знает, что делать. А я и подавно.

— Как я могу быть твоим психиатром, если понятия не имею, каков диагноз? — шепчу в ответ.

— Я тебе помогу: одержимость.

Инстинктивно я подаюсь вперёд, хочу почувствовать его губы на своих, но чувствую, как напрягаются сильные ладони, удерживая меня на месте.

— Я обещал. Не провоцируй.

Шевцов отстраняется, возвращаясь за стойку, а меня накрывает тянущая пустота. Да, я боюсь его. Он непредсказуем и импульсивен. От таких, как мой сводный брат нужно спасаться бегством, чтобы не сгореть или не пасть как та девушка, что ждала его под дверью. Но я уже влипла в его паутину, запуталась, связалась по рукам и ногам и теперь жду, когда острые клыки вонзятся, и при этом выгибаю в готовности шею. И сейчас изнываю от желания почувствовать его губы.

— Пей чай, Снежинка, и ложись спать.

Проще сказать, чем сделать. Я переодеваюсь в длинную футболку Алексея и ныряю под одеяло. Шевцов ложится рядом, поворачивается ко мне и кладёт голову на локоть. Мы смотрим друг на друга, между нами добрых полметра, но дышать мне трудно. Я взяла с него обещание, и сейчас внутри меня происходит борьба. Я не хочу, чтобы он сделал со мной то, что в ванной в моей комнате. Это было унизительно и больно. Но нужно признаться самой себе, что лёгкий трепет в груди говорит, что я не до конца честна. Это всё для меня слишком, но… с Алексеем я другая. Вот взять даже сегодня у его двери. И та Яна, которую он пробуждает, начинает мне нравиться.

Через пару минут Шевцов откидывается на спину и вскоре засыпает. Дышит размеренно и глубоко, я же уснуть не могу. Всё, что происходит — слишком невероятно, в это трудно поверить. Внутри скребётся чувство, что это не по-настоящему, что где-то ждёт подвох. Но его слова, сказанные на кухне, это же почти признание. В чём? Симпатии? Страсти? Одержимость. Шевцов сам точно поставил диагноз. Мы давно одержимы друг другом, и это ничем не глушится. Это не лечится. Транквилизаторы берут лишь временно и ненадолго. Мы лишены воли, потому что одержимы. Но ведь такое влечение ведёт к саморазрушению…

Просыпаюсь от того, что мне холодно. Ночью Шевцов во сне прижал меня к себе, уткнувшись носом сзади в шею. Сначала я напряглась, но потом поняла, что он спит. И мне понравилось во так вот — в сплетении тел пребывать сначала в дрёме, а потом провалиться в глубокий сон. Теперь же пришлось кутаться в одеяло, потому что в постели я лежала одна.

На электронных часах у кровати красным светилось 5:18, на улице темень. Пока я соображала, что в квартире тоже пусто и тихо, щёлкнул замок. Шевцов вошёл в коридор, стянул спортивную куртку и кроссовки, а потом посмотрел в сторону кровати.

— Разбудил?

— Нет, я проснулась сама. Что случилось?

— Ничего. Вернулся с пробежки. Скоро серьёзные соревнования, и мне нужно вернуться в форму.

Господи, неужели то, как он выглядит — не форма.

— Ты же тренер, разве не участникам нужно приводить себя в форму?

— И что же я за тренер, если не смогу подать пример?

Я откидываюсь на подушки, пока Алексей скрывается в душе. Пора вставать. Нужно заехать домой за вещами, и к восьми быть в госпитале.

Но планам моим, наверное, сбыться не суждено так скоро.

Алексей возвращается в спальную зону… абсолютно обнажённым. От неожиданности я вскрикиваю и закрываю лицо ладонями.

— Ты серьёзно? — Шевцова, кажется, всё это веселит. Он достаёт из шкафа бельё и натягивает.

— Мог бы хотя бы полотенцем прикрыться.

— Зачем?

— Ну…

И правда, зачем? Как сказал доктор Хаус в одной из серий после того, как под «Викодином» решил, что переспал с Кадди: «Зачем запирать сарай после того, как его обокрали?»

Тёплые ладони ложатся на мои, и Лекс отводит их от лица, любуясь моими горящими щеками. Смотрит в глаза, и через несколько мгновений искры смеха в его взгляде сменяются на нечто иное. Он убирает мои руки наверх, сжимая запястья на подушке над головой. Его голод передаётся и мне.

— Лёш…

— Сегодня новый день, а обещал я вчера, — голос звучит неожиданно хрипло. — Мне и так медаль положена. Но время подвигов прошло.

Шевцов припадает к моей шее как изголодавшийся путник. Я дёргаюсь в нерешительности, сердце в груди стучит сильно и громко, почти глухо. Кожа начинает гореть, когда Алексей окончательно распластывает моё тело под собой, внутри всё вибрирует, пьянит каждую клетку от близости мужчины.

— Расслабься, Яна, с каждым разом боли будет всё меньше, — шепчет мне в шею Шевцов.

И я пробую сделать, как он велит: закрываю глаза и расслабляюсь, закованная в его стальные мышцы. Свежий запах щекочет ноздри, заставляя глубоко вдыхать его. Ласки Алексея смелые, даже слишком. Его губы, язык, пальцы везде. В моё тело проникает одним лёгким движением. Я напрягаюсь, но вдруг понимаю, что боли нет. Немного тесно, но не более. Начинает толкаться мягко, ритмично двигая бёдрами. Скоро я перестаю судорожно цепляться ногтями за его плечи, потому что внизу живота разливается нега, когда Шевцов замедляет темп. С каждым толчком я будто погружаюсь в какое-то тепло, а в поясницу бьют сладкие импульсы.

Алексей надо мной напряжён, вены на шее вздуты. Понимаю, что сейчас он старается не для себя, и это разительно отличается от того, что было вчера в ванной. Мои ладони скользят по мужской шее, и кажется, что я слышу скрип зубов.

Лёгкая вибрация натренированных мышц под кожей и капли пота на лбу говорят о том, что Лекс на пределе. И это действительно так, потому что он вдруг отпускает меня и переворачивает, а потом снова прижимается всем телом.

— Сожми бёдра, — отдаёт приказ и снова оказывается внутри.

За несколько сильных глубоких движений он вдруг доводит меня до невыносимого состояния. Однажды я рискнула прыгнуть в бассейне с высокой доски. Тренер сказала, что я справлюсь. Я справилась, но то щекочущее за грудиной чувство, когда срываешься в пропасть, не забуду никогда. На мгновение я почувствовала то же самое, а потом внутри разлилась огненная волна, затопившая все нервные окончания, все клетки и весь мозг. Прокатилась до самых кончиков пальцев, а потом резко отринула обратно, заставив их занеметь. Я сорвалась на протяжный стон, показавшийся мне самой дико неприличным.

Через мгновение замер и Шевцов, шумно выдохнув, а потом обмяк, ткнувшись лбом мне в спину.

Какой-то своей рациональной частью я поняла, что презерватива на нём не было, и сейчас его сперма во мне. Месячные только закончились, опасности нет, но всё равно захотелось влепить затрещину за легкомыслие. Но это только далеко в моей фантазии, так я и думать бы не посмела о подобном.

— Ты жива, Снежинка? — хрипло спрашивает парень, перекатываясь с меня на спину.

— Не уверена, — ложусь на бок и подтягиваю колени к груди. Внутри всё ещё пылает, разливаясь отголосками пережитого оргазма. — Лёш, ты не надел презерватив.

— Забыл, — безэмоционально пожимает плечами, а потом встаёт. — Кофе?

Киваю, прикрыв глаза. Сейчас кофе в самый раз.

Лекс.

— Шевцов! Руки за спину, подъём-падение без рук тридцать раз!

Я всей душой ненавидел это упражнение, и тренер был об этом прекрасно осведомлён. Таким образом он вышибал из меня дурь, которой всегда было хоть отбавляй. И так уж сложилось, что чтобы успокоить эту самую дурь, это упражнение подходит как нельзя лучше. Только команду я теперь отдаю себе сам.

Дури, да, дохера, ненависть плещет через край, а надо быть спокойным. Злость и холодный ум должны сочетаться. Рукам нельзя дрожать. Если злость не контролировать, не соблюдать баланс, она застелет глаза и тогда можно допустить ошибку. Много ошибок.