Сахар на дне (СИ) - Малиновская Маша. Страница 37

— Где он? — спрашиваю запыхавшись.

Мне уже всё равно, если это обман. Однажды я уже попалась на эту удочку, и это не останавливает. Если есть хоть какая-то доля правды в словах Ирины, я должна рискнуть.

— На ринге, — мрачно говорит бывшая одноклассница, всматриваясь в моё лицо. — Ты долго.

Разворачивается и исчезает за дверью, мы следуем за ней. Ряполова сообщает что-то охраннику на входе, который удостаивает нас недоверчивого взгляда, но пропускает. Я слышу шум. Люди что-то выкрикивают, громко спорят, подбадривают кого-то.

Уже знакомый мне слабоосвещённый коридор. Мы торопимся вслед за нашей провожатой, которая вдруг резко останавливается. Я почти налетаю на неё.

— Это не для тебя, — шипит, сузив свои раскосые глаза. — Для него. Поняла меня?

Поспешно киваю. Пусть так. Мне не до ревности.

Но внезапно в коридоре появляется мой тренер Андрей, он загораживает проход, расставив руки. Мне хочется оттолкнуть его и бежать туда, но Андрей не позволяет.

— Яна, нельзя. Не сейчас.

— Пусти, Андрей!

— Мы донесём до него, что ты в безопасности, но видеть тебя Лекс сейчас не должен.

— Почему?

— Потому что ты — его слабое место. А сейчас ему нельзя проявить слабость.

— Пожалуйста, Андрей!

Я готова умолять на коленях, только бы пройти туда и увидеть, что Алексей жив. Парень колеблется несколько мгновений, а потом стаскивает с себя толстовку.

— На, надень. И капюшон. Ещё раз повторю, Шевцов тебя узнать не должен.

Пока я вожусь с толстовкой, Андрей говорит что-то тихо Копыловой, и та поспешно уходит за Ириной. А я вцепляюсь в плечо своего тренера, который идёт со мной в зал, откуда доносятся крики.

45

Едва я попадаю в зал, голова начинается кружиться, и к горлу подступает дурнота. Люди бурно обсуждают, выкрикивают какие-то гадости, жестикулируют. В центре, на трибунах, я вижу Антона Ермолаенко. Внутри всё стягивает узлом. Господи, я ничуть не удивлена, что он во главе этого кошмара. Ведь, то, что он тут главный, становится понятно сразу. Антон сидит в центре, внимательно смотрит и выглядит слишком уж спокойным и довольным. Рядом с ним двое крупных парней в чёрной одежде. Охрана.

Всё это я выхватываю буквально за секунды какими-то фрагментами, кусками реальности.

— Лекс с Ермолаем договорились, — тихо поясняет мне Андрей. — Шевцов выиграет для него два боя, а потом Антон отдаст ему этого бугая, своего человека. У Лекса с бритоголовым какие-то свои счёты. А потом, как оказалось, Ермол дал указку лечь, потому что все поставили на Лекса. Так этот козёл решить гребануть бабла и перестраховался, послав к тебе своего верзилу.

Пока Андрей говорит, мои глаза привыкают к яркому свету, которым залит ринг, и прикипают к тому, что там происходит. А происходит то, чего бы я даже в страшном сне не увидела. Затыкаю ладонью рот, чтобы сдержать вскрик, когда вижу его.

Лицо Алексея всё в крови, бровь разбита, губа тоже. А взгляд… В нём столько ярости и немой злости, что, как мне кажется, человек просто не способен такое чувствовать. Шевцов падает на пол под натиском здоровенного лысого парня и… просто закрывает голову руками, прижимая перчатки к ушам. Не сопротивляется, не бьётся, позволяя себя убивать. Неосознанно я набираю воздух, чтобы крикнуть ему, чтобы позвать, но задыхаюсь в большой тёплой ладони, пахнущей табаком. Андрей не даёт мне издать и звука, лишь оттаскивает за колонну и сильнее натягивает капюшон. Пытаюсь вырваться, но тщетно. Люди вокруг улюлюкают и ругают Шевцова. Я понимаю, что они проигрывают свои деньги, которые поставили на него. А он… проигрывает свою честь, потому что думает, что я в опасности. Ну как, как же мне донести до него, что это не так?

Тут я замечаю, как внизу к парню, что стоит у одного угла ринга, подбегает Копылова, что-то быстро шепчет, тот в ответ кивает и отрывисто выкрикивает в сторону дерущихся противников. Шевцов всего на мгновение вскидывает голову, а потом изворачивается и вскакивает на ноги. Здоровяк берёт его в захват, но Алексей быстро освобождается. Делает пару шагов назад, а потом начинает атаковать. Это момент истины, когда зверь, живущий в человеке, вырывается наружу. Шевцов обрушивает удары один за одним, не давая противнику даже шанса уйти. Переворачивает через себя, вывернув руку. Наклоняется и что-то тихо говорит ему, а потом рывком выворачивает конечность. Рука у парня сломана, без вариантов. Меня коробит, тошнота снова доходит до горла, но я вдруг каменею, когда вижу лицо второго бойца. Огромный уродливый шрам, оставленный собачьими зубами, широко посаженные глаза, татуировка на виске. Это он! Сейчас лицо моего мучителя искажено от боли, а я ловлю себя на том, что испытываю наслаждение. Внутри меня всё алчет услышать звук, с которым сломалась рука ублюдка.

Вот какие у них счёты! Лекс однажды дал слово, что найдёт и третьего. И нашёл.

Сквозь заслон ненависти, накрывший меня, я вдруг понимаю, что живым Шевцов его не отпустит. Но так нельзя. Потому что это из-за меня. Он станет убийцей из-за меня. Наверное, он убивал, когда служил в армии, но это другое. Совершенно другое. И я не могу ему позволить, потому что знаю, что потом бывает с такими. Это сожрёт его, выжжет изнутри, оставив на месте покалеченной души лишь пепел.

Лекс ставит колено поверженному противнику на горло. И пока Андрей замешкался, я пулей слетаю со ступеней трибуны и бросаюсь к самому рингу. Врезаюсь ладонями в ремни. Сердце колотится где-то в горле, уши заложило.

— Лёша! Остановись! — кричу что есть мочи.

Понимаю, что, возможно, сейчас он просто неспособен услышать меня.

— Прошу! Прошу тебя, остановись! — почти скулю и молюсь, чтобы мой голос достучался сейчас до его воспалённого, отравленного местью сознания.

Он резко вскидывает на меня взгляд, когда под выкрики толпы лицо ублюдка уже багровеет. И там я вижу чистую, неразбавленную ярость. Таким взглядом можно убивать людей сотнями за считанные секунды. Вздыбленные вены на руках и на лбу выдают крайнее напряжение.

Секунда. Две. Три.

Шевцов резко встаёт и поднимает обе руки вверх. Трибуны взрываются криками, а я не могу пошевелиться, глядя, как происходят трансформации в его глазах. Там проскальзывает благодарность и нежность. Я чувствую, как по моим щекам нескончаемо текут слёзы. Но вдруг зал затихает, когда Шевцов опускает руки, а потом снова поднимает одну. Все взгляды прикованы к нему. Что же ты задумал, Шевцов? Я перестаю дышать, когда он раздвигает оградительные ремни и тяжело спрыгивает с ринга. Подаюсь вперёд, но он проходит мимо. Я оступаюсь, чувствую тупой удар в грудь и разливающуюся ноющую боль.

Не я ему нужна. Он идёт не ко мне.

В полнейшей тишине Шевцов подходит к центральному проходу вплотную к трибунам. Тянет зубами шнуровку на перчатке и стаскивает её. Я вижу, что бинты на его кистях пропитаны кровью. А потом Шевцов со всей силы швыряет перчатку прямо в лицо Ермолаенко.

— Выходи, — проговаривает спокойно, что не вяжется со вздымающейся грудью.

Антон перехватывает перчатку после того, как она хлестнула ему в лицо.

— Ты сошёл с ума, — отвечает негромко.

Антон напряжён. Видно, как под идеально отглаженным воротником рубашки надулись вены.

— Это ты сошёл с ума, раз решил, что я твой ручной зверёк. Я жду тебя.

Шевцов возвращается обратно на ринг. Отбрасывает в сторону вторую перчатку и выжидательно смотрит.

— Я даже могу поставить на тебя, если хочешь, Антошка, — глубокий голос разносится по залу.

И это «Антошка» для Ермолая как плевок в лицо. Пощёчина. Тот резко срывает пиджак, бросая его в руки Ряполовой, что сидит рядом каменным изваянием, а потом стаскивает рубашку. Вижу на его плече такого же дракона, как и у Шевцова.

Алексей как-то говорил, что они ещё в школьные годы вместе посещали клуб, Ермолай тоже был вхож на аукционы. Он был хорошим бойцом, и, наверняка и сейчас является, иначе бы Лекс не унизил себя боем со слабым противником.